Борис Акунин "Медвежатница"

[Самооценка: Рационал]

[1 этап. Рационал-рациоэмпат-рационал 75]

– Вообще-то при выходе из тяжелой пневмонии рекомендуется капельница. В домашних условиях делать ее трудно.

– Мало ли что рекомендуется? – пожал плечами Клобуков. – Всё зависит от индивидуальных особенностей организма. Физически Ада в отменной форме. Незачем накачивать ее химией. Буду делать массаж груди и спины, а остальную работу выполнит сам организм.

[Неконвенц.]

– Но есть ведь и психосоматика. Девушка необычная. Людей подобного устройства, как вы сами говорили, выбивает из колеи всякое нарушение рутины. Непривычные ощущения, страх, тревога могут привести к ухудшению физического состояния, замедлить выздоровление.

– Я тоже сейчас думаю об этом. Последний раз Ада болела в пять лет, корью. Попробую делать то же, что делал тогда. Буду читать ей вслух сказки Пушкина. Память у нее устроена особенным образом – может восстановиться уже прожитая когда-то, а стало быть не нервирующая ситуация… Простите, а что вы записываете?

[Креатив.]

– Для памяти. Давняя привычка. Чем больше знаешь про пациента, тем лучше. «Скорая помощь» – это у меня подработка. Вообще-то я ваш участковый терапевт. Мы с вами до сих пор не познакомились только потому, что у вашей дочери такое крепкое здоровье… Насчет реставрации детских воспоминаний не уверена. Все-таки столько лет прошло. Что делать, если у Ады начнется паника? Это может быть опасно.

– Тут возможны три варианта, – подумав, сказал Антон Маркович. – Попробую поставить ее любимую пластинку. Она, собственно, у Ады единственная, других мы не слушаем. «Фантастическая симфония» Берлиоза. Действует успокаивающе. Не поможет – дам валериановых капель. А еще можно просто сидеть рядом и держать ее за руку. Ритуал утомительный, потому что лучше совсем не шевелиться, но безотказный. В периоды возбуждения всегда помогает.

[Конструктив.]

[2 этап. Неконвенционально-креативно-конструктивный 100]

– Вот что мы сделаем. Забудьте про валерианку, этого недостаточно. Я вам сейчас выпишу транкозипам, это новейшее нервно-успокоительное средство. Сходите в ночную аптеку на Зубовский. Это ведь близко, за четверть часа обернетесь. Я пока побуду здесь. Будем надеяться, что срочного вызова за это время не поступит. Их за ночное дежурство бывает два-три, редко больше. А завтра, когда больная проснется – дадите ей две таблетки. И всё будет хорошо.

Епифьева быстро заполнила бланк и вдруг шлепнула себя по лбу.

– Ах, какая же я недотепа! Вы только посмотрите! Взяла бланки без подписи главного врача. Она для транкозипама необходима, это ведь лекарство из лимитного перечня! Что же делать? – Задумалась. – Есть два решения. Я могу съездить за подписью и вернуться сюда. Но существует вероятность, что меня кинут на другой вызов. Или что главврач будет не в духе, у него не самый простой характер. Либо же… – Она понизила голос. – Вот у меня здесь, на инструкции, есть подпись Льва Константиновича. – Достала листок, показала. – Она, как видите, не очень сложная. Можно ее изобразить на рецепте. Преступление не великое, это ведь простая формальность. У меня не получится, возрастной тремор – все-таки семьдесят два года. Попробуете?

Антон Маркович смутился.

– Нет, это нехорошо… Может быть, все-таки съездите? Или знаете что, давайте лучше я съезжу. Уж злоупотреблять служебным положением так злоупотреблять. Думаю, ваш главный врач членкору не откажет. А вы, если вас не затруднит, побудьте, пожалуйста, здесь.

[Неавантюр.]

– Да, так надежнее. Но тут другая проблема. Для быстроты вам лучше съездить на нашей машине. Но согласится ли моя бригада? Я для них не начальство…

– А если я им заплачу за беспокойство?

– Ни в коем случае! Шофер Зотов – секретарь партбюро. Лучше скажите им, кто вы. Ведите себя как высокое начальство. Прикрикните. Пригрозите. Это подействует.

– Знаете, я лучше такси вызову. По ночному тарифу они приезжают быстро, – промямлил Клобуков, на миг вообразив себе объяснение с шофером.

[Неконфликт.]

[3 этап. Неавантюрно-неконфликтный 100]

– Эх, была не была…

Мария Кондратьевна лихо махнула рукой и расписалась на рецепте.

– По-моему, получилось похоже. Всё, идите в аптеку.

До Зубовского и обратно Антон Маркович добежал трусцой. Запыхался, но транкозипам благополучно добыл, а Епифьева по-прежнему пила чай и строчила в своей книжечке. Из диспетчерской не звонили.

– Перейдемте ко мне в кабинет, – предложил успокоившийся и очень довольный хозяин. – Там удобнее. Кресла.

Его переполняла благодарность, хотелось приветить замечательную пожилую даму.

– Как много у вас художественной литературы, – удивилась Мария Кондратьевна, подойдя к книжным шкафам. – Для медицинского академика довольно неожиданно.

– Хорошая проза иногда дает ответ на мучающий тебя вопрос лучше, чем собственная жизнь или сочинение философа. Настоящий великий роман – это жизнь других людей, в которую тебя волшебным образом на время переносят. Ты выходишь за пределы своего «я», в то же время оставаясь собой.

[Артист?!]

– «Над вымыслом слезами обольюсь?»

– Это Пушкин, да? – Он виновато улыбнулся. – Честно говоря, я небольшой знаток поэзии. В ней форма заслоняет, а то и заменяет содержание.

[Все-таки ученый]

– А что живопись? У вас здесь совсем нет альбомов с репродукциями.

– Я скорее по части музыки. Но не для наслаждения алгеброй-гармонией, а потому что, если это моя музыка, она иногда пробуждает в моей голове какие-то свежие, даже неожиданные мысли. Мне вроде как открывается какое-то закрытое окошко.

[Неочевид.]

[4 этап. Метисность предполож. 50-50]

Клобуков перенес из кухни чайник, чашки, вазочку с печеньем. Епифьева с любопытством смотрела на письменный стол, где лежала рукопись трактата: слева толстая стопка уже исписанных страниц.

– Над чем вы работаете? Не похоже на научный текст.

– Так. Пишу, уже несколько лет, кое-что лично для себя. Но не роман, нет.

[Бульдог?]

Говорить с малознакомым человеком про трактат Антон Маркович не собирался. Он вообще ни с кем об этом не говорил.

Спохватившись, что на столе от празднования остались коньяк и нарезанный лимон, предложил:

– Я понимаю, вы на работе, но, может быть, несколько капель в чашку, для аромата?

– Спасибо. Я совсем не употребляю алкоголь. Берегу ясность мысли. Вы сказали, что все же придется завтра заехать на работу. Лучше бы, конечно, вам в первый день от больной не отлучаться, учитывая ее специфику. Вдруг она позовет, а в доме чужой человек.

– Да, это нехорошо. Но я обещал проконсультировать коллегу, которому предстоит участвовать в сложной операции. Ничего не поделаешь.

[Ответств.]

– Конечно-конечно, – уважительно покивала Епифьева. – Как это, должно быть, приятно, быть лучшим в своей профессии.

Она смотрела на стену, где в золотой рамке висела грамота «Лучший в профессии» – в прошлом году, на тридцатилетнем юбилее института такие выдавали по всем специальностям.

– Это Ада повесила, – улыбнулся Антон Маркович. – Ей нравится смотреть на змею, обвивающуюся вокруг чаши. А в анестезиологии у нас в стране я не лучший. Третий или даже четвертый после Миркина, Свентицкого и, пожалуй, Саакянца из Ереванского нейрохирургического.

[Адекват.]

[5 этап. Профессионализм 100]

– У медиков вашего уровня, сочетающих практическую деятельность с исследовательской, двойная «луковка» – помните, у Достоевского? Про луковку, которая спасла душу? Во-первых, вы лечите больных, но этим, допустим, занимаюсь и я. Во-вторых, развиваете науку, а это уже принадлежит к области искусства, ибо всё, раздвигающее границы познанного, попадает в категорию искусства.

– Я в таких терминах о своей работе не думаю. У меня на самом деле всё просто. Мой враг – боль. Я физически не могу видеть, как люди мучаются. Когда-нибудь человечество полностью изгонит боль из жизни. Если на этом великом пути я помогу сделать несколько новых шагов, значит, я существовал невпустую.

[Махаяна?]

– Ах, если бы руководители страны ставили перед собой сходную цель: сделать так, чтобы люди поменьше мучились, – печально сказала Мария Кондратьевна. – Но такого тезиса в программе партии, увы, не содержится.

Он воспринял эту реплику как признак доверия. С людьми, не вызывающими доверия, в нашей стране так не разговаривают. Совсем недавно за подобное высказывание можно было и под донос угодить.

– Повлиять на программу партии и руководство страны мы с вами не способны. Но делать то, что можем, обязаны.

[Хинаяна?]

– А у вас не возникает ощущения, что все ваши усилия, весь ваш труд разбиваются о бюрократизм, о казенщину, о равнодушие, о какую-то изначальную бесчеловечность всей нашей системы?

Вопрос был совсем уже «вражеский», как сказали бы еще несколько лет назад. В те времена Клобуков немедленно насторожился бы: не провокаторша ли? А сейчас ничего, спокойно ответил, ибо сам для себя давным-давно это сомнение разрешил.

– Сказано: «Делай что должно, и будь что будет».

[Хинаяна]

[6 этап. Хинаяна 70-80?]

Интересный случай. Нужно полное тестирование.

– Вот и славно, – пробормотала Мария Кондратьевна, убрала свой блокнотик и через пенсне посмотрела на вазочку. – Что это у вас, курабье? Какая прелесть. И дежурство спокойное, диспетчерская не дергает. Приятно поговорить с таким человеком. Вы ведь все равно не ляжете спать?

– Разумеется. Я буду следить за Адой, – ответил Антон Маркович. Он все время прислушивался – оставил обе двери открытыми.

– Вы только что произнесли старинную максиму «Делай что должно, и будь что будет», которая в тяжелые времена превращается для российских интеллигентов в магическое заклинание и принимается как аксиома. Я же весьма скептически отношусь к красивым формулировкам. На стадии практического применения позолота с них часто осыпается. Вот я видела у вас на полке роман Каверина «Два капитана»…

– Хорошая книга для подростков. Увлекательная и честная, плохому не учит. Это у нас большая редкость.

– Ну да. Сейчас все еще и фильм посмотрели. Твердят, как заведенные: «Бороться и искать, найти и не сдаваться!». Две самые распространенные у нас формулы. Подростки борются и ищут, интеллигенты делают, что должно.

– Ну и что в этом плохого? Фраза Каверина прекрасна.

– Если уж на то пошло, не Каверина, а лорда Теннисона: «To strive, to seek, to find, and not to yield». Писатель ее использовал, потому что это эпитафия на памятнике лейтенанту Скотту, погибшему на Южном полюсе. Но ведь поэтическая трескотня, лишенная смысла! Если ты уже нашел, то в каком смысле не сдаваться? Продолжать искать то, что уже нашел? Или задать себе новую цель для поиска? Если второе, то хорошо было бы сформулировать это как-то попонятней.

Антон Маркович рассмеялся. Ему была приятна эта беседа – об отвлеченных материях и на равных, с человеком, который мыслит сам, а не повторяет где-то услышанное или прочитанное. Друзей у Клобукова не было, только коллеги, всякий разговор с которыми неминуемо сворачивал на рабочие темы.

– Так, а мы, русские интеллигенты, с нашим выстраданным лозунгом чем вам не угодили?

– «Делай, что должно и будь, что будет»? В более простом варианте это высказывание звучит так: «Мое дело прокукарекать, а там хоть не рассветай». Может ли этим девизом руководствоваться ответственный, взрослый человек? Вряд ли. Он должен думать не только о собственном душевном комфорте, но и о пользе дела, которое считает правильным. Чистейшей воды капитулянство это ваше «будь что будет».

Клобукову вдруг стало грустно. Она права, подумал он. Это кредо малодушия и эгоцентризма. Но ведь на большее у меня не хватило бы сил?

– Знаете, – сказал он тихо, – когда я учился в Цюрихе, одно время мне очень хотелось стать швейцарцем. Даже не так. Мне хотелось стать Швейцарией. Отгородиться от остального мира, дикого и полоумного, своими горами, своим нейтралитетом…

Не договорил, потому что Епифьева смотрела на него со странным изумлением.

– Что такое, Мария Кондратьевна?

– Вы учились в Цюрихе? Представьте, я тоже! И несколько лет работала там. В какие годы вы там были?

Он тоже разволновался.

– Правда?! Надо же! Я там жил во время Гражданской войны. До лета двадцатого.

– Нет, я уехала оттуда в четырнадцатом. То есть как – уехала? Думала проведаю в России родителей и вернусь, но началась война, и я осталась здесь навсегда.

– Жалеете, – понимающе усмехнулся Клобуков. – Я, бывает, тоже.

– Нет. Всё, что ни происходит, к лучшему. Вот эта максима абсолютно верная, выдерживает любые, самые суровые проверки.

– Знаем-знаем. С такой точки зрения и смерть не страшна. «О мужи судьи, не следует ожидать ничего дурного от смерти, – рек Сократ. – Очень возможно, что она – наивысшее из благ». Но чтоб так мыслить, нужно обладать толстенной броней позитивизма. Не всякому это дано. А кроме того…

Антон Маркович посерьезнел. Ему захотелось сказать про то, о чем он недавно думал: о роскоши бесстрашия, доступного только одиночкам вроде Шопенгауэра.

Но тут зазвонил телефон, диспетчер отправил Марию Кондратьевну на вызов. Записав адрес, она стала прощаться.

– Обязательно к вам завтра загляну. Уже в качестве участкового врача. Вы ведь моя территория.

Какая замечательная дама, думал Антон Маркович. И инвалид, и в возрасте, а сколько от нее тепла и света. Таких людей очень мало, а когда это еще и врач, совсем чудо.

Ада спала тихо, без хрипа, и лоб уже не горел. Рядом с подушкой лежала черепаха. Бог знает, как она туда вскарабкалась. Наверное, по свесившемуся на пол одеялу.

– Спите, девочки, спите, – прошептал Клобуков, хотя пол черепахи был ему неизвестен.

В дверь позвонили. Должно быть, бедная хромая Мария Кондратьевна что-то забыла и вновь была вынуждена подниматься по лестнице.

Нет. На пороге стоял очень высокий и очень худой человек с глубокими продольными морщинами на щеках, со стальным ежиком коротко стриженных волос. Шапку он держал в руке. В другой висел солдатский вещмешок. Одет мужчина был в черный грубый бушлат.

– Вы Антон Маркович Клобуков? Мог бы и не спрашивать. Похожи.

Незнакомец коротко улыбнулся, блеснули зубы, тоже стальные. Из-за них улыбка получилась жутковатой.

– Вы извините, что я среди ночи. Проходил мимо вашего дома, высчитал, что квартира 36 на шестом этаже во втором подъезде. Смотрю – окна горят. Вот и решил…