Юрий Мори "Ментакль"

Николай Николаевич нахмурился и дальше ехал молча, переваривая услышанное. Конечно, в Союзе вся эта потеха была невозможна. Слухи ходили про людей с необычными способностями, но так… Джуна вроде Брежнева лечила, ещё что-то под большим секретом шёпотом говорилось. На кухне, с открытой на полную водой из крана, чтобы подслушку обмануть. Опять же, американцы мутили свои подобные программы, а тут вон как всё расцвело.

– Ну, понял, – наконец прервал он молчание. – А нам-то на кой чёрт этот экстрасекс?

– Не могу сказать, товарищ генерал-майор. Московским товарищам виднее. Вы на своём уровне, а мне тут полковник один лично названивал.

– Да какие они уже товарищи… Господа все. Казино, акционеры и инвесторы.

– Так точно. В смысле, никак нет. Устав-то никто не отменял, значит, товарищи.

– Борзый ты, Комаров. Или пойдёшь далеко, или шею свернёшь. Тебе сколько, тридцать два? И уже майор? Да уж.

«Урал» въехал в город, промчался мимо пару усиленных милицейских постов, удивлённо провожающих глазами дыры в брезенте и специальные номера. Бдят.

Это хорошо, что бдят, если вспомнить, что в Чечне второй год всё… не очень.

Комаров лихо затормозил у главного входа Управления, высадил генерал-майора, отдал ключи водителю, а сам пошёл в кабинет. Дел накопилось до чёрта, вопросов к нему будет много, поэтому сперва позвонить в больницу. Сейчас главное, чтобы этот рыжий деятель не сдох, очень уж плохая рана. Потом уточнить, что с Физиком, не поехал ли он крышей – таблеточку перед расправой с людьми-пищей он принял оч-чень непростую, и покрепче люди ломались.

Ну и отчёт в Москву, обстоятельный, комплексный, чтобы всё красиво было.

А всё же интересно: вот если бы самому в этот самый транс впасть, чтобы он сумел делать? Хорошо бы предвидеть будущее, отсюда, из девяносто пятого. Новый век скоро, новое тысячелетие. Ведь не может же всегда всё быть так погано, как сейчас.

Никак не может.

Он посмотрел на стену над столом: с одной стороны Дзержинский, элегантный как потрет средневекового инквизитора, с другой – опухшее рыло гаранта.

Так и живём, в единстве и борьбе… Кофейку бы надо попросить у Пятницкого, благо кабинеты рядом. Рабочий день, считай, только начался.

Комаров подошёл к окну, за которым лениво кружились снежинки. За спиной, в углу, мурлыкала так и не выключенная с утра паршивая китайская магнитола «Шанхай», у которой из россыпи весёлых разноцветных светодиодов вокруг динамиков работали всего несколько. Они-то и мигали неживыми синими и красными огоньками, никак не попадая в ритм меланхоличной песенки, исполняемой тонким голосом.

Комаров прислушался.

Ну да, ну да… Даже подпел пару строчек себе под нос:

I could wait night and day

Be the sky blue or gray

In my heart night and day

For your love to stay

Obsession

– Такие дела, мужики, – неизвестно кому сказал майор, когда песня кончилась. – Обсешн…

03. Целитель Кирюха

Кто ещё порадует с утра, как не родная мать… В её понимании, разумеется, не в моём же. У меня свои представления о радости.

– Кирилл, сколько можно?! – Она резко взмахнула сигаретой, словно пытаясь перекрестить невидимого мне демона, обезоружить его одним движением, а затем добить. Каблуком в лоб или задушить пояском от кимоно – мама пока не решила.

– Сколько можно что? – поинтересовался я, не разгибаясь.

Если кто-то и умеет чистить обувь, стоя навытяжку, то я пока нет. Нехватка подготовки и жизненного опыта. Всего-то тридцать один год от роду, опять же так и сидеть безопаснее: багровый в полутьме прихожей уголёк сигареты так и чертил над головой затейливые узоры. Мыслитель Родена с силиконовой губкой под обстрелом ближайших родственников.

А почистить надо. Я вообще люблю точность, красоту и аккуратность. Чем дальше у матери съезжала крыша, тем пунктуальнее становился я сам.

– Сколько можно жить за счёт брехни, сын? – пафосно закончила мать и затянулась. Сигарета ушла за три затяжки, как у бывалого дальнобойщика. – Ты же обманываешь людей! Ты пользуешься их доверчивостью и дороговизной официальной медицины!

Отлично… Две эти темы были мамиными любимыми: как отвратительно я зарабатываю на жизнь и – не педик ли я. Второй пункт вычёркиваем: определённо и решительно нет, а вот насчёт первого у меня и самого имелись смутные сомнения, что мать в кои-то веки права.

С другой стороны – а что делать?

– Это хороший бизнес, мама, – заметил я, наконец-то закончив с обувью. Туфли заметно блестели даже в полутьме. – К тому же…

Она вздохнула, туша окурок в пепельнице на тумбочке.

– Я знаю, при твоей сексуальной ориентации необходимы повышенные расходы, Кирилл, но нельзя же абсолютно всё мерять на деньги.

Я решил промолчать. Телефон, сумка – тряхнул в руке, да, ключи звенят внутри, на всякий случай зонт с вешалки подмышку, и вперёд.

– Пока, Сайонара!

Это я не сошёл с ума, синхронно дублируя всё на японский. Отнюдь.

Просто после расставания с отчимом – не без моего участия, каюсь, – у мамы произошло некоторое перенапряжение мозговых мускулов, результатом чего и стали милые причуды типа постоянного курения дома, привычки разгуливать в кимоно и гэта, деревянных сандалиях, производящих больше шума, чем средних размеров перфоратор, и, конечно же, требование звать её исключительно Сайонара.

Что по-японски и означает «до свидания». Мне-то всё равно, а вот соседки из тихого шока, в который впали, так и не вернулись.

Мама сжала костлявыми пальцами ворот кимоно, расписанного райскими птицами, драконами и прочей дальневосточной чепухой и что-то хмыкнула на прощание. Дверь за моей спиной хлопнула, едва не прищемив край сумки. Сайонара в своём амплуа: если уж не удалось всласть поругаться, так хотя бы отыграться на вещах. Может быть, дешевле было оставить отчима в покое?

Поздно. К тому же – я тогда был гораздо моложе и глупее.

Дверь подъезда пискнула, когда я хлопнул по кнопке и приоткрылась. Я вышел и легко сбежал по ступенькам, щурясь от яркого солнца. Очки? Ну да, надену, надо только выцепить их из кармана рубашки. Вот так-то лучше: мир окрасился в приятные песочные тона.

Прямоугольник двора был привычен и тих, всё же довольно рано, дети на каникулах, а бабульки у подъезда ещё не заняли насест. Налево длинный ряд машин – от приличных аппаратов до ржавой «шестёрки» дяди Коли с седьмого этажа, соседа снизу. Он даже на утилизацию и обмен с доплатой не повёлся в своё время, отстоял право владения памятником советского автопрома от детей и внуков. Посреди двора – будка трансформатора и детский уголок: песочница и качели. Сплошной символизм, если вдуматься.

Будка была символом непознанного, архетипом всего, что ожидает в жизни любого взрослого человека. С одной стороны источник энергии, непонятно как устроенный: я, например, внутри никогда не бывал, да и не стремился, а с другой – невнятная угроза смерти.

Не влезай, убьёт.

– Доброе утро, Кирилл!

– Здравствуйте, Маргарита Фридриховна!

Полезли на свет старушки, полезли, поспешил я с выводами.

Так о чём я? А-а-а, символизм… Ну да. Вот детская площадка являет собой наше короткое взросление, без особого выбора. Песок, засранный от души собаками, либо качели, скрипучие как моя мать. Дальше имитация движения, спрятанная в ряде машин на стоянке, а потом будка. Там бытие и закончится, то ли стремительной, с искрами, кремацией, то ли просто закопают у кирпичной стены, на которой крупно намалёвано непонятное мне граффити.

– Здорово, Кирюха!

– Привет, Степаныч.

Машины рядом стоят, отчего же не поздороваться. Моя, правда, лучше, спасибо «Небесной сенсорике». Лучше. А вот на отдельную квартиру пока никак не хватает денег.

Хлоп. Хлоп. Это две двери, моя водительская и Степаныча пассажирская. У него жена водит, поэтому он занял привычное место справа. А я завёл и поехал, благо лето на дворе, и ничего прогревать не надо.

Выезд из двора преграждал массивный шлагбаум, но и это препятствие – последнее на пути к работе – я преодолел без особых проблем, ткнув транспондером в пятачок считывателя. Скрипнув, полосатое бревно поднялось, освобождая дорогу. Газ, первая, вторая, притормозить, поворот, улица.

Так и живём, не ждём тишины.

Я вот про «Сенсорику» упомянул, а ведь непонятно, что это, несведущему-то человеку. Сколько рекламы не давай, даже в нашем городе не все в теме.

Начать придётся издалека, но оно и дорога тоже длинная: из Северного через центр, потом по центральному проспекту, широкому мосту и на левый берег, минуя остающееся где-то под дном машины, асфальтом и бетонными конструкциями водохранилище.

Родился я в этом городе почти одновременно с развалом Советского Союза, в новой уже, независимой неведомо от кого, России. Роддом, первые шаги и младенчество можно пропустить. Семья как семья; мать, которая тогда не была никакой Сайонарой, а носила вполне человеческое имя-отчество Светлана Павловна, работала в чудом выжившем в эпоху перемен НИИ. То ли экономики и организации свиноводства, то ли повышения эффективности удоев с гектара – я никогда не вдавался в смысл её работы. Отец был водителем. Пока городское хозяйство не рухнуло, выпустив из-под обломков облачко ядовитого маршруточного бизнеса, рулил рейсовым автобусом. Потом пересел на такси. Никаких «уберов» тогда не наблюдалось, поэтому по классической схеме: рация – диспетчер – примите заказ.

Работа его и сгубила в девяносто седьмом. Под восьмое марта взял на улице парочку, они и сыграли в Бонни и Клайда. И денег-то в бардачке было слёзы, и машина дерьмо, но вот так уж вышло. Нашли отца через неделю в пригородном лесу, случайно, мог бы и годами там лежать. Две ножевых и одна черепно-мозговая, но умер не от этого: просто замёрз без сознания.

Мне тогда было шесть. Возможно, с этого всё и началось.

Я свернул на площади Застава налево и прибавил скорости. Улица прямая, длинная, светофоров мало. Может, успею проскочить, пока пробок нет. Радио, что ли, включить.

–…придорожное радио, а-а-а! у-у-у! – счастливым голосом сообщил ведущий. – Из новостей дня у нас только хорошее. По сведениям НАСА, которые не оспаривает и Роскосмос, к Земле приближается метеорит размером в три футбольных поля. Или четыре-пять, учёные пока не решили. А здоровенный, зараза, правда, дорогие мои? Опасности столкновения нет, но явление редкое. Не волнуйтесь. Пережили мы ковид – переживём метеорит!

Весельчак.

В пробку я всё-таки попал, но чуть дальше. Не повезло: рядом вонял дизелем автобус, да и остальные соседи по несчастью исторгали из выхлопных труб отнюдь не блё-де-шанель. Пришлось закрывать окна и включить климат-контроль. Жаль, ветерок до того обдувал на славу.

Ярко вспомнилось, что мать пришла за мной в садик, когда узнала о смерти отца. Вся в слезах, ничего толком не объясняя, потащила меня, почти не одетого, домой. Я волочился за ней, не успевая переступать ногами, спрашивал что-то, плакал сам, уже понимая, что случилось страшное, случилось…

Тогда меня впервые и накрыло, как я называл для себя потом это редкое, но странное состояние. Клиентам я предпочитаю сообщать об «инсайте» и «ментальном прорыве», но накрыло оно и есть накрыло, точнее слова я с тех пор для себя не придумал.

Как ни странно, пострадала не мать. Встреченная возле дома соседка – я до сих пор помню её яркий макияж, короткие, окрашенные в сиреневый с белым, волосы, и цветастую куртку, но не могу назвать имени.

Или и тогда не знал, или напрочь вылетело из головы – Бог весть.

– Светка! Только узнала! Слушай, какой ужас, а? Их ведь найдут, скажи, найдут?!

И тогда это случилось. Показалось, что воздух… потемнел, что ли, стал густым и тяжёлым, с трудом входя в лёгкие и ещё медленнее выходя обратно. Вместо человеческой – хоть и довольно неприятной для меня – фигуры я увидел некую скульптуру. Светящиеся линии, точки, целые клубки непонятно чего, в целом заключённые в силуэт. Ни лица, ни одежды, ни макияжа я больше не видел.

Почему-то мне не было страшно.

–…похороны… …денег нет… …с-с-суки…

Это уже мать. Она сквозь слёзы объясняла что-то этому светящемуся нечто, этим клубкам червей и облачкам тёмного дыма. Зачем? Почему?

Мне было холодно и плохо. Я сделал два шага вперёд и дернул за первый попавшийся кончик нити, торчащий из соседки. Мать замолчала и кажется схватила меня за руку, а соседка…

Теперь я видел её как человека, моё личное наваждение прошло, отпустило. Я всего лишь хотел попасть быстрее домой. Женщина в цветастой куртке всхлипнула, её согнуло пополам, она шумно выдохнула и начала заваливаться головой вперёд, будто норовя боднуть мокрый, в пятнах снега, асфальт. Мать подхватила её и отволокла к ближайшей лавке. Я шёл позади и канючил что-то, при этом отчётливо понимая: да, это я и сделал.

Как – не знаю, зато было ясно зачем: чтобы отделаться от неё, чтобы скорее домой. Там папа. Там должен быть папа, наверное, его отпустили из больницы: всю эту неделю, пока отца вяло искала милиция, мать врала мне, что он болеет. Поэтому его и нет дома.

Болеет, но непременно выздоровеет.

А пробка-то оказалась недолгой. Я свернул налево возле сквера, обогнул его, бросив взгляд на афиши кинотеатра, и вот уже ехал по проспекту. Мост бы проскочить без помех, тогда и к первому пациенту не опоздаю.

Что там в ежедневнике? А, лень смотреть, да и неудобно на ходу.

– Ресепшен, – сообщил я громко. – Вызов.

Музыка, сменившая радостного, переполненного деланным кокаиновым весельем диджея, мгновенно затихла, в динамиках пропищала короткая чечётка набора номера.

– Здравствуйте, Кирилл Сергеевич! Это Лера.

Вот и умничка, я их с Маринкой постоянно путаю, голоса похожи, а кто когда дежурит в приёмной запомнить не в состоянии.

– Лерочка, привет! На сколько первый клиент записан?

– Десять двадцать, Кирилл Сергеевич. Ещё не пришёл. Но у нас тут такое творится…

– Приеду – разберусь, отбой, – прервал я её. Музыка вернулась на место, наигрывая что-то карибское. Так и хотелось пару знойных мулаток и полный багажник рома.

Мне нравилось играть в сурового начальника и повелителя своей конторы. Моя же? Моя. Хоть и на чужие деньги, но это в данном случае не важно. «Небесная сенсорика Кирилла Ракунова» – скромно и со вкусом.

Соседка в цветастой куртке чуть не умерла на той самой лавке до приезда «скорой». Обширный инфаркт, разрыв аорты, шансов почти не было. Но откачали, слава российской медицине. Вот, оказывается, куда вёл тот кончик светящейся нити.

Если честно, мне не было её жалко тогда, и не стало жаль с годами. Неразумный ребёнок, какой с меня спрос? К тому же замёрз, как собака, пока мать металась вокруг лавки в поисках таксофона – мобильники были только в рекламе и у людей совсем уж богатых. Доллар – минута, не как-нибудь.

Свернул с проспекта направо, к мосту. Здесь уже свободнее, можно разогнаться под горку, не забывая, конечно, о вездесущих камерах. Музыку опять сменили короткие новости, теперь несущественное о президенте Камале Харрис, войне в Эмиратах и прочих неаппетитных вещах. Хоть переключайся на флешку, жаль только, там какая-то чепуха залита.

Зато без новостей.

– Что ты с ней сделал? – далеко не сразу, но спросила меня тогда мама.

Я не стал уточнять, с кем. И не стал спорить, что я ни при чём. Просто пожал плечами.