Мария Зайцева "Любимая учительница"

– Ко мне переезжай, давно уже говорю, поживешь, выдохнешь… А потом другую работу найдем…

Ну конечно… Сначала к нему переедь, а потом – раз! – и Таня замужем. И вся семья счастлива, все довольны, больше всех новоиспеченный муж… А потом, глядишь, еще и ребенка родить уговорит. Чтоб прабабушка дождалась праправнука…

Нет уж. Я сама как-нибудь. Да и ему надо бы уже во всем честно признаться, хватит родню за нос водить.

Но это так, во мне позднее воинственное зажигание проснулось. И направилось не на того, на кого следует.

Надо было с таким настроем наглеца этого длиннорукого лупить.

А то, что это такое – два раза папкой по дурной крепкой башке!

Я не стала признаваться Юрику в том, что произошло. А то с него станется пойти разбираться. Побьют еще. Нет, мой друг, конечно, сам не промах, а уж смелости на десятерых хватит, но лучше не провоцировать.

К тому же, не беспомощная я овечка.

Разберусь сама со всякими наглыми студентами, с крепкими руками и нахальными глазами.

Глава 6

Как я и предполагала, старшекурсники не сильно напрягались муками выбора.

Большая часть, особо не мудрствуя, указала одним из любимых стихотворений "Облако в штанах".

Дзагоев вообще отмолчался, из-за чего я с огромным удовольствием поставила ему неуд. Впечатления это никакого не произвело, как уставился на меня своими черными глазами, так и не отвел взгляда.

Брррр… Пугает…

Зато удивил Шатров, который вышел к кафедре и зачитал доклад по Маяковскому. Причем чувствовалось, что в самом деле готовился, искал материал, а не просто скачал статью в интернете.

Я удивилась, если честно. Ждала какого-то подвоха, разглядывала немного припухшую физиономию с подсохшей ссадиной на нижней губе.

Но нет. Глеб рассказывал практически по памяти, очень артистично, заражая всех своим энтузиазмом. Короче говоря, я прониклась. Да и остальные тоже.

Какое-то время после окончания доклада группа ошарашенно молчала, а затем робкий голос с задних рядов уточнил:

– Я не понял, так он что, в тюрьме сидел? В шестнадцать?

– Ты чем слушал? – Глеб повернулся, зорко выискивая спрашивающего, – я же сказал.

– Да, совершенно верно, – добавила я, немного досадуя, что из всего обширного материала студентов удивило и зацепило именно это, – причем, он не просто сидел в тюрьме, но и в шестнадцать лет был старостой камеры. То есть, заслужил уважение более опытных сокамерников, сидящих вместе с ним по различным "политическим" статьям. Это уже очень яркая характеристика личности поэта. Кстати, Глеб, а какое из его произведений вам понравилось больше всего?

Честно говоря, была у меня небольшая подленькая мыслишка, подловить его. Все же разозлил меня позавчерашним происшествием. И губы искусанные до сих пор побаливали. Поэтому не сдержалась, каюсь.

Думала, тоже "Облако в штанах" назовет.

Но Глеб меня опять удивил. Он повернулся ко мне и улыбнулся, словно понимая мои истинные мотивы.

– Мне больше всего понравилось "Лиличка!".

Я заинтересовалась:

– Поясните свой выбор.

Глеб помолчал, переглянулся с Дзагоевым, который по-прежнему не сводил с меня темных разбойных глаз, и сказал, спокойно и с расстановкой:

– Сложно сказать. Наверно, это просто настроение сейчас такое. Момент. Как-то совпало. Зацепило. Особенно строки про "надо мною, кроме твоего взгляда, не властно лезвие ни одного ножа"…

Все это он говорил, не отводя от меня глаз. Серьезных таких. Ни грамма смеха, даже в глубине зрачков. А процитировал вообще так, словно это не строки Маяковского, а…

Нет, не буду даже думать об этом.

Я закрыла невольно приоткрытый в удивлении рот, отвернулась, не выдерживая его взгляда.

– Спасибо, Глеб. Очень хорошая подготовка. Садитесь.

Он еще одну, очень долгую секунду смотрел на меня, а затем пошел к своему месту, по пути превращаясь обратно в привычно-развязного рубаху-парня. Дал пять кому-то, отшутился, посмеялся. Я же все это время сидела, делая вид, что занята подготовкой к дальнейшей лекции, и приводя мысли в порядок.

Как ни странно, оставшееся от занятия время прошло очень хорошо.

Студенты были не равнодушны, и, рассказывая об особенностях позднего периода лирики Маяковского и приводя примеры, я постоянно видела заинтересованные взгляды и искренность в лицах. Я невозможно воодушевилась, увлеклась, вспоминая какие-то вещи, в свое время зацепившие меня, заставившие пристальнее изучить эту тему, которые, наверно, детям на уроке не стоит рассказывать, но в аудитории сидели не дети, и все воспринималось так, как надо. И, похоже, я сумела наконец-то заразить своей увлеченностью студентов, потому что эмоциональная отдача, получаемая от них, была очень ощутима. Закончилась лекция, а мы еще минут пять обсуждали особенности отношений Маяковского и его музы, не приходя к единому мнению.

Затем студенты стали собираться, а я начала складывать конспекты. Настроение было приподнятым, как всегда бывает, когда достигаешь успеха в каком-то деле.

Мне, несмотря на небольшой опыт в преподавании, уже было знакомо это потрясающее ощущение хорошо и удачно проведенного урока, удовольствие от завершения трудной работы. Но на новом месте это было впервые. И неожиданно. И от того еще более невероятно.

Я ждала, когда студенты выйдут, чтоб сесть и наконец-то выдохнуть, смакуя в голове самые удачные моменты урока и анализируя его, потому что надо же закрепить этот успех! Выяснить, что именно я сегодня сделала правильно.

– Татьяна Викторовна!

Ого! Дежавю… Где там моя боевая папка?

Глеб проследил за выходящими однокурсниками, повернулся, поймал мой тоскливый взгляд, устремленный туда же, усмехнулся грустно.

– Татьяна Викторовна, я хотел извиниться…

Да неужели!

Я стояла, предусмотрительно выставив перед собой папку, и удивленно слушала вполне искренние извинения.

Глеб выглядел раскаявшимся, смотрел прямо в глаза, расстояние нагло не сокращал. Может, и в самом деле, сожалеет?

– Хорошо, Глеб. Я буду считать случившееся недоразумением и постараюсь забыть…

Показалось мне, или глаза его в самом деле зло блеснули?

– Я бы хотел загладить вину… Может, угощу вас кофе?

А нет! Ничего мне не показалось! Это просто очередной виток подката, чуть более сложный, раз уж напролом не получилось.

– Спасибо! Ограничимся извинениями.

Я взяла сумку, обошла Глеба и устремилась к выходу, радуясь, что все разрешилось хорошо.

И через секунду, летя назад, в руки своего студента, который, не особо задумываясь, молниеносно дернул меня локоть, разворачивая к себе и слегка перестаравшись, я успела лишь ощутить сожаление, что зря порадовалась раньше времени.

Глеб, судя по всему, действительно не рассчитав силу, удерживал меня уже обеими руками за плечи, лишая таким образом возможности снова обороняться папкой с конспектами, и смотрел в глаза. Зло. Серьезно. Жадно.

– А чего ж так, Татьяна Викторовна? А? – Спросил он тихо, но настойчиво, – не нравлюсь?

– Глеб, – я повела плечами, пытаясь высвободиться и раздумывая, не пора ли начать звать на помощь, – это неуместный вопрос. Мы с вами находимся в учебном заведении, у нас разный статус… Отношения со студентами – это дикость, это противоречит… Профессиональной… Этике…

С каждым словом я говорила все тише, все труднее произнося слова, потому что Глеб, не сжимая сильнее, чем надо, не причиняя боли, ухитрялся каким-то образом воздействовать на меня, подавлять. Взгляд его темнел, губы сжимались плотнее, синяк на скуле, след от удара папкой, стал бурым от напряжения.

– Какая, блин, этика? Какой статус? Да я старше тебя! Ты чего несешь?

– Не смейте… Так… В таком тоне…

Я изо всех сил пыталась вывернуться из его рук, но безуспешно.

Ситуация позавчерашнего дня повторялась, но теперь я не могла оказать достойного сопротивления! Какая же я глупая! Поверила в его искреннее раскаяние! Нет там никакого раскаяния! Только желание добиться своего и злость от того, что не выходит!

– Да какой еще тон? Чего ты все строишь из себя?

Глаза его стали совершенно дикими, яростными, а я внезапно вспомнила, что ноги-то свободны!

Удару коленом по яйцам меня обучили еще в детском доме старшие девчонки. А тренировалась я уже на мальчиках.