– Нет, не хочу я связываться с этим кошмаром. Вот соседского кота Базилевса арестую с удовольствием… если выслежу. Он у меня целое кольцо краковской колбасы стибрил, негодяй! Я ещё хотел вас угостить! А вообще, Семён Семёныч, к чему вы клоните?
– Колбасы, говорите… – нахмурился ученик Шляпкина, – краковской… Да за это не только арестовать, за это сразу в тюрьму сажать надо, в крепость, в замок Иф, как графа Монте-Кристо – без суда и следствия! Краковскую колбасу украл! Мою!!!
– Ну будет, будет, Семён Семёныч! – замахал лапами Фафик. – В первый раз вас таким вижу. Неприлично как-то… Так к чему вы всё-таки клоните?
– Да, да! – Семён Семёнович так сильно мотнул головой, будто пытался вытряхнуть из неё мысль о краковской колбасе. – Мы должны с вами отомстить за оскорблённого поэта Кокошу Шляпкина, да и за всех прочих униженных старичков и старушек! Мы выследим и поймаем похитителей, как Шерлок Холмс и доктор Пилюлькин… то есть Ватсон! И нас наградят. Вы согласны быть доктором Ватсоном?
– Ни за что! – в страхе ответил Пёсик Фафик.
Но это Пёсик Фафик ответил про себя, а вслух он сказал:
– Ну, если наградят, тогда, пожалуй…
Он так сказал вслух, потому что очень застыдился своего страха.
Глава четвёртая,
в которой рассматриваются проекты памятников выдающимся сыщикам-любителям, Кокоша Шляпкин даёт показания как потерпевший, а Семён Семёнович – как влюблённый
– А как нас наградят? – немедленно спросил Пёсик Фафик.
Кокоша Шляпкин дремал от успокаивающей котлетки.
– Ну, например, вам торжественно вручат Именную Кость с Тремя Золотыми Звёздами и Одной Оловянной Луной, – без подготовки выдал его ученик.
– Класс! – взвизгнул Фафик. – Семён Семёныч, а если нам памятники поставят? Вы бы какой желали себе памятник?
– О, я это давным-давно знаю. Я бы желал, чтобы возле самой большой лужи в нашем городе установили бронзового слона. Чтобы он хоботом тянул воду из лужи, а на нём чтобы сидел бронзовый я с пропеллером за спиной. А на слоне чтобы было написано: «БЛАГОСЛОВИ ДЕТЕЙ И ЗВЕРЕЙ!»
– А я хочу… – Фафик закрыл глаза, – я хочу чтобы меня из гранита высекли в позе «девушка с веслом». Только чтобы вместо весла была огромная косточка. Поставить этот монумент на площади Пушкина, возле фонтана, а надпись на постаменте: «ЭКОНОМЬ ГАЗ, ВОДУ И ЭЛЕКТРИЧЕСТВО!» По-моему, очень солидно.
– Предлагаю вам ещё на голове параболическую антенну.
– Я подумаю.
– Думайте быстрей, а пока приступим к расследованию, – Семён Семёнович осторожно потряс за плечо мирно дремлющего куплетиста.
– А-а-а, гнутся шведы! – подскочил тот и свалился с дивана…
Когда старичка опять успокоили и вернули на прежнее место, Семён Семёнович спросил, как матёрый комиссар полиции Мегрэ:
– Уважаемый Кокоша, может быть, во время вашего похищения вы обратили внимание на что-нибудь ещё, кроме мешка, глухого голоса и скрипа пера по бумаге?
– Не знаю… Мешок был плотный, никакой свет сквозь него не пробивался, а я так перетрусил! Я был привязан, кажется, к старому креслу – пружины прямо впивались… сами знаете куда, перехвачен верёвкой под мышками…
– Это уже кое-что. А как вы думаете, сколько было похитителей?
– Не знаю. Говорил всё время один и тот же голос. Больше звуков не было. Кажется, никто вообще с места не двигался – никаких шагов, только скрип пера.
– А запах?
– Запах… – куплетист втянул носом воздух. – Был запах! Гуталином каким-то сильно пахло или кремом для обуви!
Больше потерпевший ничего вспомнить не мог, хоть убей.
Тогда Семён Семёнович посмотрел на часы, сказал: «Прошу прощения!» – и включил старый чёрно-белый телевизор.
На экране появилось очень привлекательное дамское личико. Личико рассказывало о губернских новостях отключения горячей воды и патриотического воспитания подрастающего поколения на ближайшие три года.
Семён Семёнович выключил звук и уставился в телевизор, как истукан.
– Что это с вами? – спросил Кокоша Шляпкин.
Его ученик молчал.
Фафик подмигнул Шляпкину и покрутил лапой у виска.
– Знаете, хоть это большая тайна, но я с вами поделюсь, потому что мне одному эту тайну хранить просто невыносимо, – наконец сказал Семён Семёнович. – Потому что вы – поэт, а вы – собака поэта… Вы меня поймёте.
– Правильно, – тявкнул Фафик. – Давайте хранить тайну вместе.
– Ну так вот… это, – Семён Семёнович кивнул головой в сторону телевизора, – моя безумная безответная любовь! Каждый раз, когда я вижу её на экране, я вдруг начинаю думать о том, что ужасно одинок в личной жизни. И ещё вспоминаю, как несколько раз видел её не по телевизору, а по-настоящему…
Мне сразу хочется пригласить её в библиотеку, почитать вместе с ней какую-нибудь историческую книгу… Я бы даже перед телевизором вместе с ней посидел часов тридцать без перерыва, с огромным удовольствием… Кстати, я телевизор купил из-за неё, чтобы на неё смотреть…
– Да вы просто Рыцарь Печального Образа, – не удержался начитанный Фафик. – Как её зовут?
– Не скажу. И так много наболтал… Говорят, что в телевизоре человек смотрится красивее. Только не она. Она в жизни так же умопомрачительно прекрасна, как и на экране. И там и там до неё хочется дотронуться или угостить шоколадной конфетой. Хочется пробормотать ей что-нибудь нежное и сочинять о ней стихи…
– Сколько же это с вами длится? – сочувственно спросил Кокоша Шляпкин.
– Года четыре.
– Представляю себе, – сказал Фафик, – Семён Семёныч протягивает девушке в телевизоре шоколадную конфету и нежно бормочет.
– Так оно порой и происходит, – чистосердечно признался влюблённый. – Из-за неё мне, мягко говоря, не шибко симпатичны остальные телеведущие, потому что она – совершенство.
– Ну а не по телевизору? – вильнул хвостом дотошный Фафик.
– А не по телевизору у меня при встрече с ней пока ни разу не оказалось с собой шоколадных конфет, а ещё отнимаются язык, руки и ноги и наступает какой-то полуобморок.
– Как вы полагаете, у вас есть надежда на взаимность? – ещё раз вильнул хвостом ужасно любопытный Фафик.
– Надежда всегда есть. Даже когда человек с полной уверенностью заявляет, что ни на что не надеется, он всё равно надеется – закон природы. Иначе бы человек вообще об этом не говорил – и не вспомнил бы… Я ни на что не надеюсь! Мне и с телевизором хорошо!!! – Семён Семёнович размахнулся, чтобы треснуть кулаком по телевизору, но передумал и опять треснул по письменному столу.
Пёсик Фафик тут же подскочил к нему и протянул что-то завернутое в бумажку.
– Что это? – совершенно спокойно спросил влюблённый.
– Успокаивающая котлетка, – скромно ответил Фафик. – Ещё одна осталась. Я запасливый.
– Спасибо, мой дорогой друг. Не надо. Я уже в себе, – Семён Семёнович выключил телевизор, из которого давно выглядывало совсем не дамское личико, а какой-то бородатый господин с половником в руке. – Продолжим расследование. Поскольку несчастных похищенных старичков и старушек заставляют делать школьные уроки по разным предметам, надо проверить самых непроходимых городских двоечников.
– С запахом гуталина, – добавил иногда очень сообразительный Фафик. – Но сначала надо сходить домой пообедать.
Глава пятая,
в которой Семён Семёнович и Пёсик Фафик подключают к операции сенбернара Ионафана, рассуждают о голодной философии и вспоминают свои школьные годы
Неподалёку от своего двора Семён Семёнович и Пёсик Фафик встретили соседского сенбернара Ионафана. Фафик не удержался и стал делиться с ним новостями, а поэт поспешил домой, к обеденному столу.
Фафик и Ионафан дружили и часто играли в домино. Пёсик довольно долго рассказывал сенбернару об опасном расследовании. Он предложил этому здоровенному псу поучаствовать в деле, потому что сам очень побаивался. «Если что – зови», – сказал добродушный Ионафан.
Когда Фафик вбежал во двор, возле будки его поджидал Семён Семёнович.
– Друг сердечный Пёсик Фафик, что страшней всего на свете? – спросил он.
– Мрачноватые картины и остаться без обеда, – таким же стихотворным размером, хореем, ответил Фафик (он всё-таки был собакой поэта). – Но давайте всё же прозой… Эти две вещи мне сразу пришли на ум. Возможно, есть страхи и посильнее, но о них говорить страшно.
– А я вообще боюсь называть любые страхи, и посильнее, и послабее, – поэт достал из кармана тёмные очки и надел на нос. – Мне кажется, что, как только я их назову, они сразу появятся, слова превратятся в настоящие предметы и события.
– Ну, Семён Семёныч, ведь от того, что я сказал «мрачноватые картины» и «остаться без обеда», мрачноватые картины не появились и я не остался без обеда.
– Насчёт первого, пожалуй, верно, а вот насчёт вашего обеда…
– Что?! – схватился за сердце Фафик.
– Я только что видел, как кот Базилевс увёл вашу миску с супом харчо.
– Ааа!!! – трагически крикнул Фафик и упал на землю. – Ооо!!! – застонал он.
– А вот и мрачноватая картина, – заметил поэт. – Крайне удручённый без-обедный пёс. Думаю, Фафик, впредь вы поостережётесь называть страхи своими именами.
– Ууу!!! – завыл Фафик, катаясь по земле. – Бей котов, спасай кулинарию! Подите вы со своей голодной философией!
– Мне неловко перед вами Фафик, – поэт снял тёмные очки. – Дело в том, что моя философия не голодная. Она уже пообедала вместе со мной. И вам оставила изрядный кусок говядины.
– Правда? – Фафик замер на месте, а потом встал на колени. – Семён Семёныч, простите! Ваша философия – самая философская философия в мире!
– А вам, Фафик, подошла бы фамилия Гаргантюа.
– А кто это?
– Известный обжора. Но вам до него далеко. Он говядину тоннами кушал.
Пёсик уже вбежал в дом, уселся за стол и впился зубами в мясо.
– Вот мы двоечников собираемся проверять, – задумчиво произнёс поэт, принимаясь за кофе, – а что вам, например, известно о школьной жизни?
– Уж вы зададите вопрос, Семён Семёныч! Как будто я только что с дерева слез и не знаю таблицы умножения до семью восемь – тридцать четыре! Я ведь сам обучался в собачьей школе.
– И что же вы там изучали?
– Много чего. У нас были всем известные предметы: колбасоедение, костепогрызание, философия на тротуаре… – Фафик с новой силой набросился на остатки говядины.
– Интересно, – хмыкнул поэт. – Ну первые два предмета мне понятны. А вот что такое философия на тротуаре?
– Н-да, Семён Семёныч… При всей учёности вы иногда поражаете меня своей неосведомлённостью. Философия на тротуаре – предмет о правильноповедении собак-пешеходов… Признаюсь, я был отличником. Правда, только по колбасоедению и костепогрызанию… А вы как учились?
– Тоже бывал отличником. В младших классах мне ставили одни пятёрки за поведение, потому что я девочек всегда дёргал за одну косичку, а не за две, как другие… – Семён Семёнович отодвинул пустую кофейную чашку и подпёр кулаком щёку.
– Помню, иногда было приятно слегка простудиться, чтобы температура немного поднялась – эдак 37 и 3, чтобы в школу не ходить пару дней, для умственного отдыха. Как выражались наши двоечники, «школа не волк, в лес не убежит…»
Чтобы в школу не ходить, но и к врачу тоже не ходить. Дома посидеть, позаниматься своими важными делами, а мама потом учителям записку напишет: мол, сын мой пропустил по болезни… Сочувствую современным детям: у них такие учебные нагрузки!
– Я всегда знал, что у вас доброе сердце, Семён Семёныч! – Фафик аккуратно собрал в салфетку оставшиеся кости и вылизал пустую тарелку. – Ну что ж, теперь можно на охоту на самых непроходимых двоечников! Только я сначала малость в будке полежу.
И, покачиваясь, направился к выходу.
Глава шестая,
