«Увядание естественно…»
Увядание естественно —
мир безжалостно жесток,
только видеть очень бедственно
усыхающий цветок.
«И был я уязвим со всех сторон…»
И был я уязвим со всех сторон,
хоть жил, почти того не замечая,
а нынче я в еврействе растворён,
как сахар в чашке налитого чая.
«Напрасно нас пугает бездна…»
Напрасно нас пугает бездна —
в ней очень виды хороши,
туда заглядывать полезно
для укрепления души.
«С валютою не снятся мне мешки…»
С валютою не снятся мне мешки,
в достатке я живу, хоть не богато;
оплот моей свободы – те стишки,
которые в тюрьму свели когда-то.
«При жизни в сумасшедшем доме…»
При жизни в сумасшедшем доме
с его различными акцентами
разумно всё на свете, кроме
серьёзных споров с пациентами.
«Пока тупая сила правит миром…»
Пока тупая сила правит миром,
и ложь весьма успешно служит ей,
не надо ждать ни кацам, ни шапирам
ни тихих лет, ни даже светлых дней.
«Я часто про себя пишу неряшливо…»
Я часто про себя пишу неряшливо
и грустен, как весёлая вдова,
мне жалко про себя, такого зряшного,
отыскивать высокие слова.
«Я раньше никогда бы не подумал…»
Я раньше никогда бы не подумал,
что всё так переменится на свете,
и жизни обаятельного шума
достаточно мне будет в интернете.
«Учусь я у власти умению жить…»
Учусь я у власти умению жить,
завидны апломб и нахальство,
талантом в чужие штаны наложить
всегда отличалось начальство.
«Сегодня говорю я, что всегда…»
Сегодня говорю я, что всегда,
когда уходят царственные лица:
ещё один ушёл из-под суда,
который непременно состоится.
«Слова – сродни случайному лучу…»
Слова – сродни случайному лучу —
приходят без резонов никаких;
стихи я не пишу, а бормочу,
лишь после я записываю их.
«Шёл двадцать первый век уже. Смеркалось…»
Шёл двадцать первый век уже. Смеркалось.
Такого я не знал ещё дотоле:
весь день во мне угрюмо тлела жалость —
подряд ко всем, кто ссучился в неволе.
«В итоге благодарен я судьбе…»
В итоге благодарен я судьбе —
она меня пугала направлением,
а я не упирался с ней в борьбе,
но просто изменял её велениям.
«Я жизнь мою не мыслю без того…»
Я жизнь мою не мыслю без того,
что дарит необъятную свободу —
чтоб как бы я не делал ничего,
но черпал из души живую воду.
«Преступному весь век я предан зуду…»
Преступному весь век я предан зуду,
и в том давно пора признаться мне:
я мысли крал. И впредь я красть их буду,
и пусть потом в аду гореть в огне.
«Я не храбрюсь, когда ругаюсь матом…»
Я не храбрюсь, когда ругаюсь матом,
но не боюсь ни бесов, ни скотов;
готов я к пораженьям и утратам
и к разочарованиям готов.
«Мне не дано сердечный перестук…»
Мне не дано сердечный перестук
дарить стиху, лепя его истоки,
и музыка свиданий и разлук
не вложена в мои скупые строки.
«Глухую подковёрную борьбу…»
Глухую подковёрную борьбу
мы вряд ли в состоянии представить,
но проще херу вырасти на лбу,
чем людям добровольно власть оставить.
«В семье, далёкой от народа…»
