Выдержат ли они с Машкой испытание расстоянием и временем? Шувалов надеется, что да. Очень надеется. Да и что еще ему остается? Только надеяться и верить, верить и надеяться – такие вот перспективы.
Глава 5
Спустя пять месяцев…
«Здорово, братух! С днём рождения (наступающим или прошедшим, не знаю, как дойдет, почта работает с перебоями)! Здоровья тебе крепкого, успеха во всех твоих начинаниях. Пусть всё, что ты задумал, будет реализовано. Не расстраивайся из-за универа. Как та баба из фильма говорила: «У тебя еще уйма попыток». Ты у нас башковитый, просто пока не повезло, но я уверен, у тебя все получится и не в нашем колхозе, а где-нибудь в столице. Всё, что ни делается – всё к лучшему. Неудачи тоже полезны: закаляют характер и мотивируют. В общем, не накручивай, Олежа, а то знаю я тебя, начнешь анализировать, да грузиться. Живи проще, братух, будь оптимистом, иначе так можно и в дурдом загреметь, а мне совсем не хочется таскаться в психушку на Льва Толстого. Знаешь же, я этот район не люблю. Короче, счастья, дружище, любви и всех благ. Если что, ты знаешь, что всегда можешь на меня положиться. Отлично вам отпраздновать. Пацанам и девкам нашим привет. Зайди к матери, я оставил тебе подарок. Только при ней не открывай, а то ее инфаркт долбанёт. И без глупостей! Без всяких «да не надо», «ни к чему» и тому подобной херне. Без тебя разберусь. В конце концов, должен же кто-то оберегать твою смазливую физиономию, пока меня нет. Так что молча бери и всё! Кивни, если понял. Еще раз кивни…»
На этом моменте Гладышев начинает хохотать, сообразив, что в самом деле кивает. Чувство, будто Борька стоит напротив и сверлит требовательным, упрямым взглядом.
В этом весь Шувалов: отказов он не принимает, и если уж что-то взбредет в его голову, то хоть умри, а от задуманного он не отступит. Поэтому Олегу ничего иного не остается, кроме, как кивать да удивляться предусмотрительности друга.
И когда только всё успел? Впрочем, глупый вопрос. Это же Борька. Он всё успевает, про всех помнит и близким последнее отдаст, если понадобиться. Такие люди, как Шувалов, в которых уверен больше, чем в самом себе, они на вес золота. И Гладышев, в которые раз признает, что с другом ему несказанно повезло.
Борька был не просто приятелем, на которого всегда можно положиться, он был для Олега по-настоящему дорогим и близким человеком, которому Гладышев мог доверить всё, что угодно: сомнения, проблемы, радости и мечты. Шувалову всего лишь парой слов удавалось ободрить, встряхнуть, вселить уверенность и дать пинка. Вот и сейчас в каждой строчке непоколебимая вера в то, что всё у Олега получиться, и Гладышев чувствует, как подавленность из-за провала на экзамене и переезда на Север потихонечку отпускает из своих цепких лап.
Определенно, Шуваловский оптимизм заразен, – подытоживает Олег и продолжает «терапию».
«Братух, идея податься на Север очень даже дельная. Деньги там хорошие можно заработать. Но твою же… не мог ты её раньше подкинуть?! Я бы тогда от армейки откосил, вместе бы поехали. Теперь торчи мне здесь два года, переживай, как бы ты там не окочурился да на какой-нибудь бурятке не подженился, а то ринешься проверять, правда ли, у азиаток везде узко, и наплодишь бурят – оленят.»
– Вот придурок, – опять заходится Гладышев хохотом. Мишка Антропов недоуменно косится на него и вопросительно приподнимает бровь.
– Че он там?
– Отжигает.
– В смысле?
Гладышев указывает на только что прочитанный абзац, и через пару секунд хохочут они уже на пару с Антроповым.
– Серьезно, узко? – просмеявшись, интересуется Мишка.
– Еще один дуралей, – закатывает Олег глаза.
– Ну, а че? Говорят же, у мужиков-азиатов елда меньше, чем у европейцев, вот и у девчонок там, наверное, под них заточено, – выдает Антропов еще одну стереотипную муть и достает пачку сигарет.
– Ну, поехали со мной, – предлагает Олег, – займешься исследованием широт и глубин северных.
– Не-е, отморожу еще себе всё нафиг.
– Так ты найди себе с огоньком. Такую, чтоб и коня на скаку, и борщ на плиту, а ты такой на печечке полеживаешь, пузо почесываешь, – расписывает Гладышев, театрально вздыхая и мечтательно закатывая глаза, вызывая у Мишки очередной припадок веселья.
– Че ж ты тогда от Ядрёной своей ломанулся? Она, как раз, тебя и борщами почивала, и греть готова была по триста раз на дню.
– Ну-у, – тянет Олег и глубокомысленно изрекает. – Не хлебом единым жив человек.
–Тебе не угодишь. Вот подцепишь на Севере какую-нибудь снежную королеву, сразу Ядрёную нашу вспомнишь.
– Да-а, Ядрёная хорошая. Мозгов бы чуть-чуть и вообще мечта, – с улыбкой соглашается Гладышев, вспоминая свою бывшую подружку – Сашеньку Иванцову: заботливую, ласковую, немного полноватую блондиночку с внушительным размером груди.
Ах, какой Сашенька была кудесницей: и булочки, и блинчики, и борщи, и минеты, и жаркий секс, где только хочешь, и как хочешь! Если бы жизнь заключалась только в том, чтобы трахаться и харчеваться, то, пожалуй, ее можно было назвать идеалом.
– Не надо ей мозгов, – возражает меж тем Миха. – Она потому и хорошая, что без них.
Гладышев усмехается и возвращается к чтению письма.
«Ну, ты понял, Олежа. Не вздумай! Я не поеду к тебе на свадьбу задницу морозить. А если серьезно, удачи, братух, хотя не знаю, как ты там будешь. На Севере пить надо, как слепая лошадь, чтоб не окочуриться, а ты у нас дохлятина. Короче, напиши мне сразу, как приедешь, что там и как.
У меня всё нормально. Скоро учения закончатся, в море выйдем. Жду очень. В учебке запарило торчать. Прикинь, недавно в столовке дежурил, у них там тушенка с 80-х годов, и нас этой парашей кормят. Я в ахере! Но приходиться жрать, куда деваться?
Вчера чуть на гауптвахту не загремел. Дятел тот из старшего призыва опять доебался, я не выдержал – мозги ему стряхнул. Забыл, что не в зале, сделал бросок через себя, а он башкой прямо в бетон вписался. Короче, откукарекался, лежит в медчасти. Повезло, что прапор у нас мировой мужик. Удалось разрулить. В целом, жить можно. Иногда даже весело бывает.
Братух, у меня просьба: зайди к Машке моей. Уже месяц от неё писем нет. Узнай, как она. Может, что случилось? Я, блин, издергался. Не могу ни жрать, ни спать, накручиваю в башке, как псих. В начале декабря в море надо выходить, а какое мне море, если ни фига не понятно? Напиши мне сразу, как узнаешь всё, а то у меня реально крыша поедет. Пацаны стебутся, говорят, типа кинула, но… Не знаю, короче. Если правда кинула, уйду в самоволку и убью нахуй!
Такие дела, братух. Буду прощаться. Давай, удачи тебе, жду ответ.»
Дочитав письмо, Гладышев, нахмурившись, поджимает губы. В отличие от Борьки у него относительно Маньки Скопичевской иллюзий никаких не было. Он эту алчную сучку с первого дня насквозь видел. И до сих пор недоумевал, как это друга угораздило вляпаться в такое дерьмцо, причем по самые уши. Видимо, правду говорят, любовь зла. Но похоже, пришла пора увидеть Шувалову истинное лицо своей зазнобы, вот только как же не вовремя. Как же, мать её, не вовремя!
Гладышев разве что зубами не скрипит от досады, ибо знает Борьку, как облупленного. Взорвётся Шувалов, и никакая сила его в армии не удержит. Примчится домой, чтобы если не убить Маньку, так хоть просто в глаза ей-твари посмотреть.
Олег, конечно же, считает, что Скопичевская таких затрат энергии и сил не стоит. И уж тем более, она не стоит тех проблем, которые возникнут, если Шувалов уйдет в самоволку. Но разве Борьке это объяснишь?! Не станет он никого слушать. Упрямый ведь, как баран. Будет на эмоциях творить черте что даже себе во вред, но не успокоиться, пока не выплеснет всё, что накипело.
Поэтому надо придумать, как уберечь друга от необдуманных действий, но прежде всего, выяснить, что эта падла – Скопичевская мутит и с кем. Помоги ей бог, если она действительно Борьку кинула, Гладышев тогда устроит ей веселую жизнь.
В крови уже сейчас бурлит такой гнев, что хочется живьем закопать дуру. Обидно за друга до невозможности. На части рвет. Гладышев, наверное, за себя бы так не переживал, как за Борьку. Не заслужил Шувалов такого. Ведь всё для этой курвы делал, любил её по-настоящему, а она – сука трусливая даже написать не может. Более того, мозгов не хватает просто соврать.
В это мгновение у Гладышева в голове щелкает, и он понимает, что вот он – выход.
Плевать, что там у Скопичевской происходит, писать Борьке она будет до последнего, иначе Гладышев ее сам прикончит. Испортить Шувалову жизнь он не позволит.
– Случилось что? – отвлекает его Антропов от кровожадных мыслей.
– Ты моль Шуваловскую давно видел? – спрашивает Олег, сворачивая письмо.
– Машку что ли?
– Ну.
– Да давненько, – задумчиво произносит Мишка, затягиваясь сигаретой. – Потерялась она где-то. В клубе не бывает, на площади тоже. Заработалась походу.
– Загулялась, – скривившись, поднимается Гладышев с кресла.
– В смысле?
– В прямом.
– Вот блядина – то! – выплевывает Миха. – А Борька че?
– А Борька думает, случилось у неё что-то, – не скрывая иронии, отзывается Олег.
– Так может, правда, случилось? – с сомнением предполагает Миша.
– Ага, – невесело усмехнувшись, закатывает Гладышев глаза. – Эта коза тогда бы сразу ко мне прискакала, денег просить. Она первое время несколько раз в месяц клянчила, а тут что-то затихла. Я подумал, совесть появилась. Мать её видел, та сказала, на работу она устроилась. Но теперь понимаю, что там у неё за «работа» такая.
– Да-а уж, – тянет Антропов, туша сигарету об дно пепельницы. – И полгода-то еще не прошло.
– Угу, – с тяжелым вздохом соглашается Гладышев и тут же резюмирует. – Ладно, пойдем, навестим эту курицу, чтоб ей жизнь мёдом не казалась.
Миха втягивает с шумом воздух, и поднявшись, следует за другом.
Глава 6
Дома Скопичевской по закону подлости, естественно, не оказывается, но Олег решает подождать. Хочется поскорее разобраться в ситуации и найти решение проблемы до отъезда на Север. Устроившись на детской площадке, они с Мишкой следят за Машкиным подъездом.
К счастью, долго Скопичевскую караулить не приходиться. Спустя час у подъезда останавливается вишнёвая «девятка», выпорхнув из которой с букетом красных роз, довольная Манька сияет, как начищенный тазик.
Гладышев смотрит, как она с улыбкой машет своему хахалю, и чувствует, что звереет.
– Э, слышь! – свистнув, поднимается он с лавки, когда Машка направляется в подъезд.
Скопичевская, застыв, резко оборачивается. Увидев приближающегося Гладышева, Маша меняется в лице и бросает взволнованный взгляд вслед уезжающей «девятке», но она уже выворачивает со двора.
Тяжело сглотнув, Скопичевская опускает букет, не зная, что с ним делать и как его вообще объяснить. Впрочем, что тут объяснять? Всё понятно без слов. И бешенство, с каким Гладышев на неё смотрит, подтверждает это. Маша ощущает его ярость даже кожей, внутри всё начинает дрожать от страха.
Боится она Гладышева, очень боится. Все знают, что он-мстительный гадёныш. Скопичевская даже не сомневается, что так просто он её предательство не оставит. За Борьку глотку перегрызёт и по каплям всю кровь высосет, и плевать ему, что его это совершенно не касается. Ей он спуску не даст, давно на неё зуб точит, поэтому обманчиво–ласковый тон его голоса не может её обмануть.
– Ну, привет, Машенька! – улыбается он, но от арктического холода в его глазах у Скопичевской мороз пробегает по коже. – Рассказывай, как жизнь молодая, что за извозчики у тебя вдруг появились?
– Слушай, давай не будем разводить цирк. Я Боре напишу и всё объясню, – преодолевая в себе страх, выдавливает Машка.
– Конечно, напишешь, – ехидно тянет Олег. – И будешь писать все два года, как ни в чём не бывало, иначе я тебе, сука, устрою красивую жизнь.
– Что? – ошарашенно выдыхает Скопичевская, отшатнувшись. – Ты охренел?! Ты кто вообще такой, чтобы со мной так разговаривать?!
– Скажи спасибо, что еще разговариваю. У меня с такими шалабудами, как ты, разговор всегда короткий.
– Пошел ты, урод! Тебя вообще наши с Борей дела не касаются. Не смей ко мне лезть, иначе я сейчас позвоню Арташу, и тебя в ближайшем лесу закопают, понял?! – срывается Машка на крик, не столько даже от возмущения, сколько от накатившего ужаса. Ей действительно страшно и не по себе.
– Понял. С чурками, значит, путаешься… Ну, ты и днище! – презрительно выплевывает Гладышев и смотрит на неё, как на какую-то мерзость. – Ну, давай, зови своего дятла. Интернатовские пацаны размотают его в два счета, а потом с тобой «пообщаются», чтоб знала, как перед хачами ноги раздвигать.
– Господи, ты – конченый отморозок, Гладышев! – сдавленно выдыхает Машка, глядя на него во все глаза. Букет выпадает из её рук, но она даже не замечает этого, попятившись к двери подъезда.
– Я нормальный, – отрезает Олег. – Просто хитровыдрюченых паскуд не люблю. Хотя… ты не хитрая, ты – тупоголовая: повелась на мелочь. С Борькой бы жила, как у Христа за пазухой, а теперь по рукам пойдешь. Хачи не дураки, они на своих женятся, а не на дешёвых подстилках.
Сказать, что слышать такое больно – не сказать ничего. Каждое слово бьет наотмашь. И Маша не находиться с ответом. Да и что в такой ситуации скажешь? Не станешь же рассказывать о своих сомнениях, страхах и проблемах. Гладышеву на них плевать. Да и не поймёт он. У него всё просто: есть чёрное и есть белое, а остальное – отговорки. У Маши тоже всё было чёрно-белым до определенного момента, а потом жизнь показала совсем иные краски. Мать в очередной раз с работы уволили, и она запила, Маше же пришлось оставить техникум и устроиться посудомойкой в кафе, чтобы хоть как-то держаться на плаву. И всё бы ничего, зарплату платили вовремя, относились по-человечески, но Маша не могла не думать о будущем.
Перспектива драить посуду следующие два года удручала. Но самое главное, что не было стопроцентной уверенности в том, что ожидание окупится. Это пока у Борьки любовь, а что будет потом – неизвестно.
Разве можно всерьез рассчитывать на парня, которому только-только исполнилось восемнадцать. Да, он ответственный, надежный, но он молодой, горячий, порывистый и в любой момент может влюбиться или просто уйти, а что потом делать ей – двадцати четырехлетней дуре, потратившей столько лет на ожидание?
Маша не знала. Она любила Шувалова. Правда, любила, но рисковать своим будущим ради чувства, которое однажды все равно угаснет и, возможно, даже быстрее, чем они думают, не могла. Поэтому, когда Арташ – хозяин кафе обратил на неё внимание, Маша не стала пресекать его попытки сблизиться, но и зеленый свет давать не спешила. Всё думала, взвешивала да пыталась побороть тяжесть на сердце, но это оказалось не так-то просто, пока обстоятельства-таки не заставили её пойти наперекор своим чувствам.
Не вытягивала она в одиночку, не справлялась. Надоело работать только на еду да на оплату коммуналки. В двадцать два хочется жить, а не выживать. И ради этого, порой, приходиться жертвовать чувствами.
Оправдание себе Маша не искала, но выбор свой считала именно жертвой, а не предательством, поэтому чувствовала себя не менее пострадавшей стороной. Но доказывать и что-то объяснять Гладышеву она, конечно же, не собиралась.
Стояла, потупив взор, и молчала, пока он обливал её помоями. Про себя, правда, дико ненавидя.
– Поняла меня? – меж тем, заканчивает он свою речь, которую Машка благополучно пропускает мимо ушей, погруженная в свои мысли.
– Нет, – качает она головой и тут же испуганно добавляет, заметив, как меняется выражение его лица. – Я не услышала.
– Так ты не щёлкай ртом, дура, – встревает Антропов, потирая замерзшие руки. Видно, что ему уже осточертело торчать на морозе.
– А ты вообще на хер иди, дебил! – огрызается она.
– За базаром следи, – цедит Мишка сквозь зубы и достает пачку сигарет.
Маша собирается ответить, но Гладышев не позволяет.
– Значит, слушай сюда, я повторять больше не стану. Вякнешь Борьке про своего хахаля, я тебя интернатовским скормлю живьем, поняла? Они отмороженные, Скопичевская, лучше не нарывайся. Хач твой, если рыпаться начнёт, останется без забегаловки, её подожгут только так. Мне пофиг, что там у тебя и кто, Шувалову будешь два года писать, как миленькая.
– Думаешь, он потом тебе за это «спасибо» скажет? – усмехается Маша сквозь слёзы.
– А мне никакое «спасибо» и не нужно, мне надо, чтобы мой друг не натворил глупостей из-за какой-то шалавы! – жестко припечатывает Олег, отчего Машка бледнеет. – И он их не натворит, иначе ты у меня взвоешь.
– Ты – псих, Гладышев, тебе лечиться надо!
– Ну, вот не забывай об этом, пиши Шувалову, и будет тебе счастье, – ухмыльнувшись, холодно резюмирует он. – Давай, дуй, письмо строчить. Чтоб прям сегодня села и написала, что болела или что там… придумай, короче. Поняла меня?
– Поняла, – цедит Скопичевская и, не говоря больше ни слова, спешит домой, глотая слезы. Гладышев с шумом выдыхает, поражаясь собственной выдержке. Желание убить идиотку было нестерпимым.
– Зря ты это затеял, – бубнит Миха, чиркая зажигалкой, пытаясь подкурить очередную сигарету.
– В смысле? – хмурится Олег, хотя у самого на душе неспокойно. Понимает, что неправильно это, но и придумать что-то получше пока не получается.
