Ализэ сделала реверанс и уже почти развернулась, чтобы удалиться.
– О, и еще кое-что…
Девушка остановилась.
– Да, госпожа?
– Найди себе сноду как можно скорее. Больше никогда не хочу видеть твоего лица.
2
Едва отворив дверцу своей каморки, Ализэ тут же почувствовала его – ощутила его присутствие так, словно сунула руки в рукава теплого зимнего пальто. Девушка замерла на пороге, сердце отчаянно колотилось.
Глупенькая.
Она тряхнула головой. Ей все привиделось, наверняка из-за нехватки сна. После чистки очага Ализэ так долго оттирала руки и лицо от копоти, что совсем обессилела, и ее усталый рассудок вполне мог выдать что-нибудь бредовое.
Вздохнув, девушка шагнула в непроглядную темноту комнаты, вслепую нащупывая спичку и свечу, что всегда держала подле двери. Уносить по вечерам второй огарок наверх госпожа Амина не позволяла, считая это поблажкой. Она и не думала, что Ализэ продолжит работать после того, как погасят газовые лампы, так что приходилось подниматься наверх в темноте. В таком большом поместье свету на чердаке взяться было неоткуда. Если не считать редких лунных лучей, пробивающихся сквозь заросшее коридорное окошко, ночью чердак становился чернее смоли.
Если бы не отблески ночного неба, что помогали пробираться по многочисленным лестницам к ее каморке, Ализэ ни за что бы не отыскала дорогу туда. В кромешной тьме ее настигал такой сильный парализующий страх, что она предпочла бы встрече с мраком смерть.
Огонек спички лизнул воздух, и заветная свеча быстро отыскалась. В центре комнаты появился теплый шар света, и впервые за день Ализэ расслабила плечи.
Тихо прикрыв за собой дверцу, она вошла в каморку, столь крохотную, что в ней едва умещалась раскладушка.
Но Ализэ здесь нравилось.
Она драила этот грязный чулан до крови на костяшках пальцев, до боли в коленях. В таких старинных красивых поместьях все когда-то было задумано прекрасным, и под слоями плесени, паутины и въевшейся грязи Ализэ обнаружила изящный пол с узором в елочку, а на потолке – массивные деревянные балки. После уборки комната просто сияла.
Разумеется, госпожа Амина не заглядывала в этот чулан с тех пор, как его отдали прислуге, но временами Ализэ гадала, что бы сказала экономка, увидев комнатку сейчас. Впрочем, Ализэ уже давно научилась быть находчивой.
Она сняла сноду, размотав тонкую тюлевую ткань, обернутую вокруг глаз. Шелк был обязательным атрибутом всех, кто работал в услужении, а эта маска – достаточно свободная, чтобы прятать верхнюю часть лица, но не мешающая смотреть через нее, – указывала на принадлежность к самому низшему классу. Ализэ выбрала работать прислугой не просто так: это помогало ей быть незаметной. И хотя теперь люди не могли разглядеть ее странных глаз, Ализэ все равно редко выходила из дома, опасаясь, как бы однажды их не увидел не тот человек.
Она глубоко вдохнула, прижав кончики пальцев к вискам, и мягко помассировала лицо, которое, казалось, не видела уже много лет. Зеркала у Ализэ не было, а случайно брошенные мимоходом взгляды в зеркала Баз Хауса отражали только нижнюю часть ее лица: губы, подбородок и шею. В остальном Ализэ была просто безликой служанкой, одной из десятков, и воспоминания о том, как она выглядела – или как ее описывали другие – девушка имела смутные. В памяти сохранился шепот матери на ухо, ощущение мозолистой руки отца на щеке.
«Ты лучшая из всех нас», – сказал он однажды.
Снимая туфли и убирая их в угол, Ализэ прикрыла глаза от нахлынувших воспоминаний. За прошедшие годы ей удалось скопить достаточно лоскутков ткани, чтобы сшить себе одеяло и подушку. Свои одежды – платье, корсет и сноду – она вешала на старые гвозди, аккуратно обмотанные разноцветными нитками, а остальные вещи хранила в кем-то выброшенном ящике из-под яблок, который нашла в одном из курятников.
Стянув чулки, Ализэ повесила их на натянутую бечевку – проветриваться. Она привыкла держать все в чистоте, ведь если у тебя нет дома, его можно создать самому. Даже если у тебя ничего нет.
Сидя на койке в одной сорочке, Ализэ не переставала зевать, и пока матрас медленно проседал под ее весом, девушка вытаскивала шпильки из волос. Прошедший день давил ей на плечи, как и тяжелые густые локоны.
Мысли путались.
С большой неохотой Ализэ задула свечу, подтянула ноги к груди и скорчилась, точно крошечное насекомое. Непонятный страх всегда заставлял ее ломать голову, ведь когда она ложилась спать и закрывала глаза, темнота переставала так пугать, и, даже дрожа от привычного холода, Ализэ быстро погружалась в сон. Она набросила на плечи мягкое одеяло, стараясь прогнать мысли о том, насколько замерзла, – вообще все мысли. Но дрожь была такой сильной, что девушка даже не сразу заметила, как он сел. Когда его вес продавил матрас в изножье кровати, Ализэ подавила вскрик.
Ее усталые глаза распахнулись. Она судорожно ощупала подушку, похлопала по одеялу и матрасу. Но ни на кровати, ни в комнате никого не было.
Почудилось ли ей? Ализэ потянулась за свечой, но выронила ее – так дрожали руки.
Конечно же, все это был сон.
Но тут матрас застонал – невидимый вес сместился – и Ализэ так испугалась, что перед глазами заплясали искры. Она отшатнулась, ударившись головой о стену, и отчего-то боль немного притупила панику.
Послышался резкий щелчок, и пламя, забившееся между его пальцами, осветило нежданного гостя.
Ализэ перестала дышать.
Она не смогла узнать его по силуэту, не сумев разглядеть как следует, – но ведь печально известным дьявола делает не внешность, а голос.
Ализэ знала это как никто другой.
Дьявол редко является в подобии плоти и никогда не говорит внятно или доходчиво. Он не так могущественен, как гласит его наследие, ибо ему запретили говорить так, как разговаривают другие: он навечно обречен изъясняться загадками, и позволено ему лишь подталкивать человека к гибели, но не повелевать им.
Заявлять о знакомстве с дьяволом в обществе не принято, как и говорить о его методах, ибо присутствие такого зла можно только ощутить.
Вот и Ализэ не хотелось быть исключением.
По правде говоря, это дьявол первым поздравил ее с рождением в колыбели, а его непрошеные шифры были так же неотступны для девушки, как сырость после дождя. Родители Ализэ отчаянно старались прогнать чудовище, но оно возвращалось снова и снова, расписывая гобелен ее жизни зловещими предчувствиями и суля беды, которых она, казалось, избежать не могла.
Даже сейчас Ализэ слышала голос дьявола, ощущала его подобно воздуху внутри своего тела, словно зловещее дыхание, пронизывающее до самых костей.
– Жил когда-то человек, – прошептал он.
– Нет, – едва не выкрикнула Ализэ в панике. – Только не очередная головоломка… пожалуйста…
– Жил когда-то человек, – повторил дьявол, – и змей на плечах он носил.
Ализэ зажала уши обеими руками и замотала головой; еще никогда в жизни ей так сильно не хотелось плакать.
– Пожалуйста, – повторяла она, – пожалуйста, нет…
Но он продолжил:
Жил когда-то человек
И змей на плечах он носил.
Пока змеи досыта ели,
Времени ход ему не грозил.
Ализэ крепко зажмурилась и подтянула колени к груди. Дьявол не замолкал, а спрятаться от него она не могла.
– А что они ели, не ведал никто, хотя и шумела молва…
– Пожалуйста, – снова взмолилась Ализэ. – Пожалуйста, я не хочу знать…
А что они ели, не ведал никто,
Хотя и шумела молва:
Кости, мозги, черепа на земле
И детей находили тела.
Ализэ порывисто втянула воздух, и дьявол исчез – испарился, его шепот пропал. Внезапно комната задрожала, тени на стене зашевелились и вытянулись, и в искаженном свете на девушку уставилось странное, размытое лицо. Ализэ прикусила губу – так сильно, что ощутила вкус крови.
Это был юноша, которого она никогда раньше не видела.
В том, что это человек, у Ализэ не было сомнений, но что-то в облике юноши отличало его от других. В тусклом свете он казался не вылепленным из глины, а высеченным из мрамора: лицо его имело жесткие черты, среди которых выделялся мягко очерченный рот. И чем дольше Ализэ смотрела на юношу, тем сильнее билось ее сердце. Неужели, это и есть человек со змеями? Но зачем ей знать о нем? Почему она должна верить хоть одному дьявольскому слову?
А впрочем, ответ на последний вопрос она уже знала.
Разум Ализэ все больше впадал в смятение, «отвернись, – кричал он ей, – это безумие», но…
Вверх по шее поползло тепло.
Ализэ не привыкла смотреть на чье-либо лицо так долго, но это было невероятно красивое лицо: благородные черты, все эти прямые линии и впадины, небольшая спокойная надменность. Склонив голову, юноша разглядывал ее, особенно пристально изучая глаза. Его интерес разжег внутри Ализэ позабытое пламя, взбудоражив уставший разум.
А затем из сгустка тьмы возникла его рука – он скользнул Ализэ пальцем по губам, глядя ей прямо в глаза, и исчез.
И она закричала.
Начало
Предание о дьяволе изрядно поизносилось за долгие годы его пересказывания, а имя – Иблис (его настоящее имя было Иблис!), звучащее словно стук сердца на кончике языка, – было затеряно в катакомбах истории. Его собственный народ лучше других понимал, что чудовище было создано не от света, но из пламени. То были джинны – древняя раса, некогда владевшая землей и возрадовавшаяся вознесению Иблиса на небеса. Они лучше прочих знали, откуда пришел этот юноша, ибо стали свидетелями того, как он был возвращен и как его тело разбилось о землю, а их мир был оставлен гнить из-за его высокомерия.
Когда тело Иблиса рухнуло с неба, острые клювы птиц раздвинулись, а их широкие крылья замерли в воздухе. Падая, он сверкал, плоть его блестела, плавясь, а с кожи скатывались тяжелые капли жидкого огня. Этот огонь, все еще испускающий клубы пара, достиг земли раньше, чем тело Иблиса, неся погибель лягушкам, деревьям и гордости целой цивилизации, что навечно будет обречена кричать его имя звездам.
Ведь когда Иблис пал, пал и его народ.
Не Бог, а обитатели разрастающейся вселенной вскоре отвернулись от джиннов; каждое небесное тело стало свидетелем зарождения дьявола – создания тьмы, доселе неизвестного, неназванного, – и никто не желал, чтобы его сочли сочувствующим врагу Всемогущего.
Первым от джиннов отвернулось солнце. Один блик – и все свершилось; их планета, Земля, погрузилась в вечную ночь, покрылась ледяным панцирем и сошла с орбиты. Следом исчезла луна, столкнув мир с привычной оси и исказив его океаны. Вскоре все оказалось затоплено, a затем сковано льдом; за три дня население мира сократилось вдвое. Тысячи лет истории, искусства, литературы, изобретений – все было уничтожено.
Тем не менее, уцелевшие джинны не теряли надежды.
Постепенно, одна за другой, звезды поглотили сами себя, земная твердь под ногами просела и раскололась, а карты прошлых времен утратили свою значимость. В конце концов джинны перестали находить путь среди вечной тьмы и, безвозвратно потерянные, разбрелись кто куда.
За его грех Иблису была уготована лишь одна судьба – вечно преследовать создания, что вскоре должны были явиться из грязи. Глина – эта грубая, примитивная форма, пред которой Иблис не желал преклонять колени, – и унаследует мир джиннов. Уж в этом они не сомневались. Это было предначертано.
А когда – джинны и сами не знали.
Небеса наблюдали за дьяволом, за той полужизнью, что ему приходилось влачить. Остальные же безмолвно смотрели, как замерзшие моря обрушиваются на берега, а с гневом Иблиса отливы сменяются приливами. Тьма становилась все гуще, все плотнее от зловония смерти.
Не видя небесный свод, оставшиеся джинны не ведали, сколько времени их народ провел, скорчившись от холода и темноты; это могли быть как века, так и дни. Что было временем, когда не было ни лун, чтобы определить час, ни солнц, чтобы обозначить год? Время можно было различить только по рождению детей. То, что их души были сотворены из пламени, стало первой из двух причин, по которым джинны сумели пережить бесконечные зимы; второй стало то, что пищей им служила обыкновенная вода.
В этой воде глина медленно принимала форму, застывая, пока прежняя цивилизация массово вымирала от боли в сердце, от ужаса. Выстоявших вопреки всему джиннов мучила ярость, запертая в их груди, – гнев, сдерживаемый лишь тяжестью непреодолимого стыда.
Ведь когда-то джинны были единственными разумными существами на Земле; созданиями более сильными, быстрыми, правильными и хитрыми, чем глина. И все же большинство из них ослепло в вечной черноте, кожа их стала пепельной, а радужка – белой, лишенной пигмента. В мучительном отсутствии солнца даже эти огненные создания ослабели, и когда глина наконец твердо поднялась на ноги, солнце засияло вновь, вернув планету в исходное состояние и принеся с собой обжигающую боль от тепла.
Оно испепеляло отвыкшие от света глаза джиннов и плавило остатки плоти на их костях. Однако у джиннов, искавших убежище от этого жара, одна надежда все же оставалась: с возвращением солнца засияла и луна, а с луной появились звезды. И в лучах звездного света джинны проложили свой путь к спасению – на вершину земли, в леденящий холод, что стал им домом. В тиши они возвели себе новое скромное королевство, прижавшись своими сверхъестественными телами к поверхности времени и пространства так тесно, что почти испарились.
И было неважно, что джинны сильнее глины – людей, как те себя называли, – которая теперь владела землей и ее небесами; неважно, что джинны обладали большей мощью, силой или скоростью; не имело значения, насколько горячи были их души. Грязь, узнали они, способна погасить пламя. Грязь со временем погребет их всех.
А Иблис…
Иблис всегда был неподалеку.
Вечное, бесславное существование дьявола служило им ярким напоминанием о том, что они потеряли, и о том, что им пришлось пережить, чтобы выжить. Джинны с глубоким сожалением сдали Землю новым властителям – и молились, чтобы их никогда не нашли.
Эта молитва, как и другие, осталась без ответа.
