Церковь, которую выбрала твоя мама, почему-то находится не в храме с крестом и куполами, а в обычной квартире. Отец говорит, что твоя мать сектантка. Твоя мать говорит, что мой отец – Сатана.
Нам с тобой глубоко наплевать и на Иисуса, и на Ленина. Тем не менее, родители считают, что мы плохо влияем друг на друга, и стараются свести наши встречи к минимуму.
Я замечаю, как отец смотрит на меня, когда я возвращаюсь от тебя, и принюхивается. Его огромные ноздри раздуваются, и он как будто чувствует запах веры в высшие силы, который я источаю.
– Опять была у этой сектантки? – строго спрашивает он.
– Да, – мямлю я. Врать бесполезно – когда он так спрашивает, то уже заранее знает ответ. Любая ложь только продлит эту пытку, а мне хочется покончить с ней побыстрее.
– Нечего тебе туда ходить, пусть она к нам приходит.
Эта фраза не та, с которой отец обычно начинает свой допрос с пристрастием, поэтому я радуюсь. Кажется, он не в настроении меня сегодня наказывать.
– А почему ты решила, что можешь ослушаться отца? – неожиданно злобным шепотом добавляет он и подходит ко мне совсем близко.
Я быстро прокручиваю в голове все возможные причины, которые могли бы меня оправдать: ты подвернула ногу, и я должна была тебе помочь; мы нашли котенка и понесли его к тебе; у тебя появилась новая интересная игра; мы должны были вместе делать домашнюю работу. Даже если я скажу правду, это не поможет, потому что отец уже начал свою игру. А играем мы всегда только по его правилам.
Впрочем, кое-что я могу. По крайней мере, попробовать стоит.
– А разве верить в бога – это плохо? – пытаюсь отвлечь его внимание я.
Отец прищуривается. Если и есть в мире слово из трех букв, которое он не переносит, то это слово «бог».
– Бога нет, – отвечает отец, – а церковь, куда ходит мать твоей подруги – американская секта. Знаешь, зачем эта секта нужна? – отец повышает голос почти до раската грома.
– Не знаю, – пожимаю плечами я.
– Затем, чтобы запудрить мозги нашим детям, разрушить наши ценности и развалить Россию. А наше капиталистическое правительство им в этом помогает!
– А какие у нас ценности? – помолчав, спрашиваю я.
На этот вопрос отец почему-то не отвечает и идет смотреть новости.
Из этого разговора я усваиваю, что бога придумали американцы, чтобы развалить Россию, а также то, что у нас есть ценности, но вслух о них говорить нельзя.
В следующий раз, как и требовал отец, ты приходишь ко мне, но после встреч у меня ты возвращаешься домой, покрытая неприличным налетом коммунизма. Твоя мама начинает страшно чихать, так как на коммунизм у нее аллергия.
* * *
Все время, что мы проводим вместе, мы ищем в окружающем знаки нашего с тобой королевства. В том, что оно наше, у нас нет ни малейшего сомнения: мы – принцессы, по ошибке попавшие в другой мир и мечтающие вернуться. Лишившись обеих своих принцесс, королевство закрыло все проходы между мирами, ведь без нас оно стало уязвимо. А мы не можем вернуться туда так просто, потому что на нас уже лежит печать этого, не лучшего из миров.
Но королевство посылает нам знаки, которые можем расшифровать только мы, и их предостаточно: облетевшие листья, на которых проступают черты древних лиц; гигантские следы птичьих лап на снегу; фонари, которые зажигаются прямо над нашими головами и ведут нас куда-то.
Королевство постепенно открывается нам, показывает, что может скрываться даже в самых обычных неприметных вещах. Вот поэтому мы и знаем, что живем в замке, что деревья в лесу за домом – живые и что если захотим отправить письмо канцлеру, то нужно написать его на листе, сложить в кораблик и пустить в лесной ручей, а уж вода вынесет его куда надо.
Королевство разговаривает с нами, и хотя мы понимаем его тайный язык, но также помним, что так просто нам туда не вернуться – нас ждут испытания.
Когда после школы мы идем собирать опавшие листья и мох для школьных поделок, ты предлагаешь начать наши попытки со шкафа:
– Ты же говорила, что впервые встретила меня там, что в шкафу есть проход. Почему же мы все еще не попробовали?
– Я боюсь, что может не получиться, – честно признаюсь я.
– Почему? – ты кидаешь только что собранные листья себе под ноги от негодования.
– Там случилось кое-что. Кое-что плохое. Я боюсь, это как-то повлияло.
– Что случилось? – Ты берешь меня за руки. – Расскажи мне, пожалуйста!
Я не хочу тебе говорить о том, что произошло в шкафу, поэтому соглашаюсь попробовать.
– Обещай, что если не получится, ты расскажешь мне, что случилось? – требуешь ты. В этот момент ты смотришь на меня так, как будто одним своим словом способна стереть все плохое, что бы и когда бы это ни происходило.
– Обещаю, – говорю я и сильнее сжимаю твои руки. Твои руки всегда теплые. В отличие от моих.
Я чувствую, что должна сказать что-то ободряющее, чтобы твоя вера не пошатнулась и не слегла прямо здесь гнить вместе с листьями:
– Главное, что мы смогли найти друг друга. Если бы этого не произошло, то королевство погибло бы. Но теперь, когда мы вместе, оно будет проникать в наш мир, пока не заполнит его – и мы не сможем уйти туда насовсем.
Мы выбрали самый безопасный день и время, когда никто из моих родителей точно не сможет нам помешать, ты пришла ко мне и принесла свое самое нарядное платье, а я достала свое – нельзя же возвращаться в королевство, которым ты правишь, в чем попало.
Мы наряжаемся (ты сделала мне венок из листьев, а я воткнула тебе в волосы засушенный цветок) и лезем в шкаф.
– Только после вас, – весело говорю я, открывая дверцу, и ты проходишь первая.
– Премного благодарна вам за это приглашение, – смеясь, отвечаешь ты.
Я следую за тобой и закрываю дверцу. Мы садимся в разные углы шкафа, и я включаю фонарик:
– Вот здесь мы и встретились. На тебе было синее платье, а я сидела в этом же самом углу.
– Кажется, я начинаю вспоминать, – к моей радости, говоришь ты. – Что нужно делать?
– Сейчас я выключу фонарик, мы возьмемся за руки, и я произнесу заклинание, повторяй его за мной, а потом закрой глаза и всеми силами представь себе наше королевство. Я надеюсь, что получится.
– Я буду очень стараться, – обещаешь ты и берешь меня за руку.
Я щелкаю кнопкой фонарика и медленно шепчу заклинание, так, чтобы ты успела повторять за мной:
Там, где солнце встает на западе,
Там, куда не доехать на поезде,
Там, где реки текут в обратные стороны, —
Там наше королевство.
Мы повторяем заклинание три раза, чтобы было вернее, и ждем. Я чувствую легкое движение воздуха и то, как колышутся рукава одежды надо мной. Я пытаюсь изо всех сил поверить в то, что сейчас рукава обернутся ветками, расступятся и пропустят нас. Спиной я ощущаю стенку шкафа, еще немного – она станет мягкой, и я провалюсь, как в тот раз. Провалюсь куда-то, где меня примут в заботливые объятия.
Ничего не происходит.
Я чувствую, как ты отпустила мои руки. Это конец. Ты больше не поверишь мне.
Я щелкаю фонариком. Но вместо разочарования, которое я ожидала увидеть на твоем лице, вижу только беспокойство за меня. Так странно, что ты не злишься, хотя я подвела тебя. Ты такая добрая.
– Расскажи мне, что случилось? – просишь ты. – Это что-то страшное, я знаю, раз мы не можем пройти. Расскажи, пожалуйста!
– Хорошо, – говорю я и рассказываю тебе об одном дне, который мне очень трудно выковыривать из памяти, так как иногда мне кажется, что его никогда и не было.
В этот день мне особенно не хотелось оставаться с отцом дома. На улице похолодало, а значит, его огромные уши, которые всегда наполовину торчат из-под шапки, стали красными, набухшими и покрылись мерзкой шелушащейся коркой. Когда это происходит, отцу нравится усаживать меня рядом с собой и заставлять отдирать эту корочку чешуйка за чешуйкой. «Разве ты не хочешь позаботиться об отце? – говорит он. – Нельзя перечить отцу». Вот, в общем-то, и все, что нужно сказать, чтобы мои пальцы горели, обжигаясь о его ядовитую чешую.
Но в этот раз я решила, что ничего у него не получится. И раз уж шкаф стал для меня таким надежным убежищем, то так теперь будет всегда.
На обед у отца сегодня тушеная капуста с мясом, я сижу в шкафу и прислушиваюсь к каждому звуку и запаху. Сегодня особенно страшно, поэтому я веду себя очень тихо и просто пытаюсь пережить этот час.
Все идет благополучно, я слышу шлеп-шлеп в ванную, шлеп-шлеп на кухню, грохот посуды, а потом опять шлеп-шлеп в ванную.
Когда отец возвращается обратно и проходит мимо моей комнаты, в носу у меня начинает нестерпимо щекотать, и я чихаю. Звук такой громкий, что мне кажется – он разлетается на сотни километров и его слышно даже в королевстве.
Повисает тишина, как будто весь подъезд вымирает разом, а за ним и весь город, и мне тоже очень хочется прямо сию секунду умереть, но сердце предательски стучит и выдает меня еще больше.
Отец кидается в комнату и замирает перед шкафом.
«Я пушинка, легче пуха», – шепчу я в своей голове и ползу в глубь шкафа. Шкаф милостиво расширяется, пока огромные красные руки открывают его дверцы.
Я ползу по тоннелю из одежды: мамины пальто, пиджаки и платья гладят меня по голове и стараются подтолкнуть вперед своими рукавами туда, где я буду в безопасности. Неожиданно я понимаю, что могу выпрямиться и идти дальше во весь рост. Я иду очень долго, проходят сначала минуты, а потом часы, а вещи все никак не заканчиваются. «У мамы никогда не было столько одежды», – думаю я, и неожиданно эта мысль пугает.
Теперь я вижу, что иду по коридору из чужих вещей, они пахнут старостью и гнилью и тянут ко мне свои цепкие полуистлевшие руки. Они хватают меня за плечи и ноги, выдергивают волосы на голове, оставляют синяки и царапины. Я уже не иду, а бегу вперед.
В этот момент кто-то особенно больно хватает меня за локоть и тянет вверх.
Я ударяюсь коленкой о дверцу шкафа, боль настолько сильная, что темнеет в глазах, тоннель из жутких вещей растворяется, и я оказываюсь в комнате.
Передо мной стоит отец. Его кулаки сжаты, а рот съехал куда-то набок. Он очень зол.
Я знаю, он ударит меня, но боюсь я не этого, а того, что он заставит меня рассказать про королевство.
Я заканчиваю свой рассказ и смотрю на тебя. Все это время я тоже смотрела на тебя, но видела перед собой совсем другое.
По твоим щекам текут слезы. Они такие большие, что мне кажется, ты плачешь драгоценными кристаллами. Да так оно и есть.
– Вот поэтому мы и не можем попасть в королевство, – говорю я, – проход запечатан. Зло слишком близко подобралось к нему, и он закрылся.
– Он ударил тебя?
– Ну-у, да.
– Я ненавижу его, – говоришь ты и обнимаешь меня, – он – ужасный, злой человек.
– Да, – отвечаю я, и мы долго сидим, обнявшись, в темноте шкафа.
Ты первая прерываешь молчание:
– Но почему заклинание не сработало? Почему он нашел тебя?
– Я не знаю. У меня есть догадка, но я не уверена. Мне кажется, я должна была не просто повторять слова. Я должна была опередить его. Представить все так, как должно быть, еще до того, как он начал открывать дверь, понимаешь?
– Не уверена.
– Ну, я же встретила тебя еще до знакомства с тобой. Я познакомилась с тобой здесь, в шкафу, а потом уже в школе. Мне кажется, что все всегда происходит немного заранее, а совсем не тогда, когда мы думаем. Не знаю, как так получается, но я научусь этим пользоваться, и заклинания будут работать.
* * *
Сегодня мы возвращаемся домой раньше, последний урок отменили, а значит, я могу ускользнуть от отца на целый час, и он ничего не узнает. Мы очень надеемся, что твоих родителей дома не будет. Для того, чтобы так и было, у нас есть заклинание. Ни в коем случае нельзя говорить, что мы хотим, чтобы родителей не было, даже думать так нельзя. Поэтому мы повторяем: «Хочу, чтобы родители были дома» и «Хоть бы они были дома». Всю дорогу мы повторяем эти слова, чтобы точно сработало. Я остаюсь у подъезда ждать, а ты поднимаешься к себе; если через пять минут ты не спустишься и не позовешь меня – значит, заклинание не сработало, и кто-то был дома.
Я жду тебя десять минут, ты не приходишь, я грустно плетусь домой, там меня ждут уроки, вечно подозрительный отец и говорящие на непонятном языке попугайчики. Заклинания все еще работают через раз.
* * *
Ты очень добрая. Про меня бы так никто не сказал, а про тебя говорят. Ты готова кормить каждую бездомную кошку и лечить каждого больного голубя. Ты готова помогать любому, даже самому мерзкому однокласснику: бесконечно давать им запасные ручки, линейки, свое домашнее задание.
Я не понимаю, почему никто этого не видит и над тобой продолжают смеяться. Для них ты по-прежнему – новенькая, неряха, оборванка, вонючка.
Хотя, вообще-то, все я понимаю – ты слишком добрая, вот поэтому так и происходит.
После уроков на углу школы нас поджидают четыре девочки. Я знаю, что на меня им плевать, им нужна ты. Мы всегда ходим этой дорогой, повернуть сейчас в другую сторону – значит струсить.
– Эй, Лерка – драная коленка! – доносится до меня голос Кати Сколкиной. Она хуже всех, вечно придирается к тебе, а ты ей еще списывать даешь.
Ты не обращаешь внимания на обидные слова, и мы проходим мимо девочек.
– Лерка – драная коленка! – Катя подбегает и хватает тебя сзади за портфель, тянет его на себя так, что ты чуть не падаешь.
