Я эти праздники не люблю, меня на них никогда не приглашают, потому что я неверующая, а тебя они отдаляют от меня. После них ты всегда такая радостная: рассказываешь, как вы пели песни про бога, молились, играли в веселые игры и ели много всего вкусного. Песни про бога мне не нравятся, я предпочитаю свои собственные.
Мы сидим в твоей комнате на полу, облокотившись о кровать, ты показываешь мне свои рисунки, а я чувствую, как наше время съедает кусок за куском чей-то прожорливый рот.
– Ты правда веришь в бога? – спрашиваю я.
– Мне кажется, что верю. Но мне не всегда это нравится, – отвечаешь ты.
– Почему не всегда?
– Мама говорит, чтобы я молилась ему каждый день. Но иногда мне совсем не хочется разговаривать с богом, и тогда мама заставляет меня.
– И что ты тогда ему говоришь?
– Я пробую рассказать ему, как прошел мой день, но мама… – Ты запинаешься. – Мама начинает кричать, что я лгунья и что я должна просить прощение за то, что не хочу говорить с богом. А еще рассказывать ему обо всем плохом, что сделала за этот день, и опять просить прощения.
– Но ты ничего плохого не делаешь! – возмущаюсь я.
– Надеюсь, – грустно говоришь ты.
– Странно, мой отец в бога не верит, но заставляет меня делать примерно то же самое – рассказывать ему, что я сделала плохого, а потом просить у него прощения.
– Лучше уж просить прощения у бога.
– Это точно, бог хотя бы не может погладить тебя по голове и сказать – «больше не ври папе». Вот это особенно мерзко.
– Фу! – говоришь ты, видимо, в красках представив моего отца.
Думать об отце мне не хочется, и я начинаю разглядывать карту королевства, нарисованную тобой.
– А тебе не кажется, что рай чем-то похож на наше королевство? – лукаво улыбнувшись, спрашиваешь ты.
– Нет, не похож. – Меня удивляет, как жестко звучит мой голос. – Рай – он для всех, а королевство только для нас. Он мало чем будет отличаться от мира, в котором мы живем, если туда отправятся все те же самые люди, что живут здесь. К тому же, чтобы попасть в рай, нужно умереть.
– Вот это правда странно, – соглашаешься ты.
Мы могли бы проговорить еще часа два, но в комнату заглянула твоя мать, чтобы выпроводить меня до того момента, как у вас на пороге появятся правильные, верующие люди.
К себе домой идти мне не хочется, я медленно спускаюсь по ступенькам, не зная, куда себя деть, и между вторым и первым этажом прямо напротив надписи «Егор – лох» натыкаюсь на твоего соседа Диму. Он младше нас на год, у него рыжие волосы и противный вздернутый нос, ты говорила, что он тебя обижает.
– Была у бомжихи? – спрашивает он.
– Чего?
– Твоя подруга – бомжиха, – скалясь наполовину беззубым ртом, сообщает Дима. – От нее воняет!
Я вспоминаю о том, что над тобой часто смеются из-за зашитых колготок и недостаточно опрятной одежды, и чувствую, как что-то горячее сжимается у меня в животе, кидается в голову и разливается по глазам.
Плакать я и не думаю, хотя мне очень обидно за тебя. Я знаю, что будь бы Дима побольше, как отец, например, я бы с ним ни за что не справилась, но он такой же, как я, а значит, получит свое. Почему-то мне не хочется выдумывать никакие заклинания, тем более, я все равно не увижу, как они сработают. А увидеть, как наглая ухмылка сползет с Диминого лица, мне хочется прямо сейчас.
Я размахиваюсь и ударяю его прямо в противный вздернутый нос. Он вскрикивает, такого он явно не ожидал от девчонки. На секунду я думаю, что теперь-то надо бежать, но меня останавливает чья-то ледяная рука. Она снова разворачивает меня лицом к мальчишке и, больно ущипнув, толкает закончить начатое. Кажется, я знаю, чья эта рука…
Я пинаю все еще ошарашенного Диму и, когда он падает на подъездный пол, сажусь ему на ноги и начинаю беспорядочно молотить по лицу. Он извивается и орет. Я не знаю, сколько это длится, наверное, пока на шум не прибегает кто-то из соседей.
Вечером на пороге возникают родители Димы, они кричат, что я психованная и меня бы надо подлечить.
– Что из нее дальше-то вырастет, если она сейчас так дерется?! – визгливо вопрошает мать Димы, обращаясь к моей.
Моя мать бесконечно извиняется, а отец к ним даже не выходит – надвигаются выборы, и он очень увлечен коробками с агитационными листовками. Кажется, ему совершенно наплевать на то, что я украсила лицо соседского отпрыска двумя фингалами и разбитым носом.
Сидя в своей комнате, я понимаю, что не смогу тебе об этом рассказать, хотя сделала это для тебя. Мне почему-то очень стыдно, но вместе с тем и очень приятно. Теперь я знаю, что смогу защитить себя и тебя.
* * *
Несмотря на наши старания, проклятье черной курицы настигает нас в пятом классе: твои родители разводятся из-за того, что твоя мать любит Иисуса, а твой отец любит выпивку и других женщин. Теперь в нашем окружении, со слов твоей матери, появляется еще один сатана, и мы радуемся, что мы обе – дочери сатаны.
Наша радость длится недолго, твоя мать решает переехать вместе с тобой в большой город в тридцати шести километрах от нашего.
Перед отъездом мы не знаем, что нас ждет, поэтому готовимся к худшему.
– А что, если мы больше никогда не увидимся?
– Увидимся. Ну, хотя бы тогда, когда станем старше.
– А если я встречу тебя только через много лет и не смогу узнать? Или еще хуже – кто-нибудь притворится тобой? – спрашиваю я.
Кажется, такая перспектива не на шутку тебя пугает.
– Это ужасно! Мы должны что-то придумать. Может быть, нам обменяться рисунками и всегда носить их с собой, чтобы по ним мы смогли друг друга узнать?
– Нет, рисунки могут украсть.
– Но ведь все на свете могут украсть! – возмущаешься ты. – Одна девочка из класса украла у меня карточки с английскими буквами, а потом сказала, что у нее такие же!
– Кое-что все-таки украсть не могут.
– И что же это?
– Имена! – радостно кричу я. – У нас не могут украсть имена!
– У нас слишком обычные имена – никто не захочет их красть, – грустно говоришь ты. – В мире так много людей с такими же именами, разве мы сможем узнать друг друга по ним?
– Конечно, нет, вот поэтому я и говорю про наши настоящие имена, их-то никто не знает.
– Точно! Но тогда мы должны дать их друг другу. Ну, знаешь, как будто посвятить в рыцари, – предлагаешь ты.
– Хорошо, что имена у нас уже есть, нужно только отречься от наших ненастоящих, чтобы заклинание имен непременно сработало!
– Отличная идея. Для такой церемонии нам нужны свидетели.
Мы собираем по квартире все горшки с растениями и расставляем их по кругу в центре комнаты. Эти цветы живые, а значит, они могут быть нашими полноправными зрителями.
Мы аккуратно пересекаем цветочную границу и садимся в центр круга.
– Я называю тебя Кимберли, – торжественно объявляешь ты, заткнув мне за ухо воронье перо.
– Я отрекаюсь от имени Аня и принимаю имя Кимберли. А тебя я называю – Джеральдиной, – говорю я и передаю перо тебе.
– Я отрекаюсь от имени Лера и принимаю имя Джеральдина, – повторяешь заклинание ты.
Теперь у нас есть имена, которые знаем только мы, чтобы по ним узнать друг друга, если вдруг так случится, что мы потеряемся в наших новых жизнях. А еще эти имена из другого мира, из нашего собственного, потому что там нас не могут называть так же, как и здесь. Мы отрекаемся от имен, данных нам нашими странными родителями, чтобы принять имена, выбранные самым лучшим другом.
Перед самым твоим отъездом мы на всякий случай пишем письмо канцлеру:
«Дорогой канцлер!
Как ты там? Не болит ли спина? Очень надеемся, что ты не развалил королевство и хорошо за ним приглядываешь.
Этот мир постоянно посылает нам суровые испытания. Нас хотят разлучить! Сделать так, чтобы мы забыли, кто мы. Но мы не сдаемся и боремся со всеми, кто мешает нашей дружбе и нашему возвращению.
Пошли нам какой-нибудь знак.
Надеемся, до скорой встречи!
Кимберли и Джеральдина».
Ты уезжаешь.
Тут-то и должна была закончиться наша преступная дружба, потому что расстояние в тридцать шесть километров для ребенка непреодолимо. Но мы не сдаемся. Я закатываю отменные истерики маме – на отца-то они не действуют, – и иногда она возит меня к тебе в гости. Ты же ведешь себя очень-очень хорошо, выполняешь всю работу по дому и по секте, чтобы эти встречи были возможны.
Мы не видимся неделями, а иногда месяцами, но именно это и делает каждую нашу встречу настоящим праздником, с которым не сравнится ни Рождество, ни годовщина Октябрьской революции.
В школе без тебя становится совсем мрачно. Пока ты была здесь, у меня не было никакой необходимости замечать еще хоть кого-то. Теперь я вынужденно смотрю на всех – и то, что я вижу, мне не нравится. Кто-то все еще играет в куклы, кто-то бегает за мальчишками, кто-то занят тем, что создает свою маленькую армию и нападает на каких-нибудь одиночек вроде меня. Мне не интересно ни то, ни другое, ни третье, но я делаю вид, что интересно, чтобы просто пережить школу. К тому же, какая разница, что происходит здесь, когда там ждешь меня ты.
* * *
Не знаю, что лучше – ожидание радости или сама радость. Некоторые говорят, что ожидание.
Если я знаю, что поеду к тебе в конце недели, то ждать начинаю уже с понедельника, если же по какой-то причине к тебе мне нельзя, то ждать мне нечего, и неделя проходит крайне уныло. Такую неделю я пропускаю, пинком отправляя в небытие, а ждать начинаю уже со следующей. Бог создал мир за неделю. Неделя – более чем достаточно для моих страданий.
Сегодня суббота, в школе два урока (уроки в субботу – это варварство, иначе я могла бы уехать еще вчера). Раздается звонок, и начинается мой путь к счастью. Усатая гардеробщица с бородавкой на крючковатом носу (не прозвать ее Бабой-ягой было бы трудно) возвращает мне мой чудо-плащ как залог того, что я вырвалась из этих мрачных стен и снова свободна. Она стережет его неделю, год, а может быть, и вечность, но теперь у меня есть причина, чтобы выйти, и Баба-яга знает, что не сможет мне помешать.
Я надеваю чудо-плащ, который должен укрыть меня от холода, а если нужно, то и от вражеских глаз, и ступаю за школьный порог. Путь к счастью только один – электричка. Совсем недавно я добилась права ездить к тебе самостоятельно, но, по договоренности с мамой, добираться должна была на электричке, так как от станции, куда она прибывала, ближе было до твоего дома, чем от остановки междугороднего автобуса, а главное, не нужно было переходить дорогу. Не знаю, где меня подстерегало больше опасностей: на пешеходном переходе или в электричке – давнем прибежище маргинальных элементов и насупленных дачников. Наверное, нигде, так как у меня был волшебный плащ и у него, надо думать, имелась пара функций на любой случай, будь то встреча моей тщедушной фигурки с транспортным средством или попытка зарубить меня лопатой.
Я тороплюсь, хотя и не опаздываю, хочу посидеть еще немного на вокзале, посмотреть на большие часы, стрелки которых лениво отмеряют последние минуты до начала моего пути. Иногда я слышу, как они шепчутся.
Я, наверное, самый счастливый человек на этом вокзале.
– Билет на поезд на одиннадцать сорок, пожалуйста, – говорю я кассиру.
– Это не поезд, а электричка, девочка, – отвечает мне она, протягивая билет.
«Это для вас это электричка», – улыбаясь думаю я.
Наконец пора, сбегаю вниз по пятнадцати ступенькам, ведущим к платформе. Когда я вернусь, ступеньки подрастут, и мне тяжело и грустно будет взбираться по ним. Так происходит всегда, когда твой путь обратный.
Но сейчас это значения не имеет – главное сесть у окна.
Поезд урчит и отдувается, за этим шумом можно услышать: «Я могу отвезти тебя куда угодно. Так куда ты хочешь?»
– Спасибо, я хочу попасть к Лере, – тихо отвечаю ему я.
С важным видом пройдя по вагону (еще бы! Со мной только что говорил поезд), я сажусь именно туда, куда и хотела – у окна справа. Поезд трогается, мои коленки на секунду подскакивают вверх от радости. Много интересного предстоит мне увидеть, и много опасностей ждет на пути. На смену мирным осенним холмам с заплатками снега приходят высокие, покрытые мхом скалы. На одной из них, я знаю, живут огромные птицы, и время от времени они сбрасывают вниз тяжелые камни. Нужно быть очень везучим, чтобы не угодить под такой.
А дальше – дальше поезд въезжает в Ведьмин лес. Это единственный участок пути, который я не очень хорошо знаю, так как его я всегда проезжаю зажмурившись или с полузакрытыми глазами. Дело в том, что по этому лесу бродит ведьма, и если встретишься с ней глазами, то непременно превратишься в дерево. Я люблю деревья, но если я превращусь в одно из них, то больше не смогу увидеть тебя, поэтому-то я и закрываю глаза каждый раз минут на десять.
Но не Ведьмин лес – самое страшное место в пути. Есть другое. И оно гораздо более коварное и опасное.
Уже перед самым въездом в твой город поезд останавливается на одной маленькой станции. Это – Станция времени. На ней поезд дожидается другой состав, идущий в противоположном направлении, и благополучно с ним разъезжается. Однако не все знают, что поезд дожидается не какого-то другого состава, а самого себя, идущего из будущего в прошлое. А так как в данную минуту я нахожусь на поезде, следующем из прошлого в будущее, то мне совершенно не хочется оказаться вдруг на том, что уже возвращается назад. Такое, между прочим, случалось. Некоторые люди вдруг обнаруживали, что пустились в обратный путь, так и не достигнув пункта назначения. Точнее, они его, конечно, достигли, только вот это уже было в прошлом, и они могли только вспоминать об этом.
Мне до сих пор не удалось разгадать загадку Станции времени, но я надеюсь, что меры предосторожности, которые я принимаю для того, чтобы не оказаться не в том поезде – правильные. Нужно обязательно быть сосредоточенным, следить за каждой мелочью, происходящей здесь и сейчас, ничего не терять из виду, а главное – не спать. Спать ни в коем случае нельзя – это верный путь к тому, чтобы проснуться совсем не там, где ожидал.
Однажды рядом со мной сидел человек, он задремал где-то на середине пути. Мы подъехали к станции, я смотрела в окно, ожидая встречного поезда, а когда я вновь повернулась к своему попутчику, его уже не было. Можно было предположить, что он пошел, например, в туалет. Однако я таких предположений не делала, так как через пару минут увидела его, таким же мирно спящим, в окне другого, встречного, поезда. Когда поезда одновременно тронулись, человек проснулся. Я успела увидеть только мгновение его пробуждения, но мне хватило. Смертельный ужас был в его глазах, как будто вся его жизнь прошла мимо него, а он и не заметил. Вот поэтому я и смотрю в окно во все глаза и время от времени щиплю себя за руку.
Поезд замедляет ход, а значит, уже совсем близко. Еще минут десять до самого радостного мига встречи, от которого пойдет обратный отсчет. Я рассматриваю старые привокзальные здания, каждый камень на ветхих, поросших мхом крышах. Потом появляются люди. Они всегда появляются неожиданно, как будто одна картинка накладывается на другую, и нет больше ни мхов, ни древнего леса, ни мрачных таинственных станций. Ты где-то среди людей, но пока я тебя не вижу.
Двери открываются, и на меня обрушивается запах пенициллина (это завод медпрепаратов приветствует меня), он немного похож на запах жареной картошки, только гораздо противнее. Первое время от него даже немного тошнит. Но, несмотря ни на что, это – мой любимый запах, потому что он возвещает о том, что я прибыла именно туда, куда надо, и через мгновение увижу тебя. А вот и ты машешь мне рукой.
* * *
