Одна из теней поднялась на задние лапы. У нее были глаза – хотя в черном вихре их трудно было различить, но Шарка откуда-то знала, что это те самые глаза-пропасти с одинокими белыми лунами, что без отвращения и презрения смотрели на нее в ту ночь.
«Только скажи».
Пригожа ускорился и громко застонал от приближающейся волны удовольствия. Дэйн все так же хныкал на полу, уворачиваясь от издевательского сапога.
«Хватит».
И тени, взвившись с пола, набросились на людей.
Шарка почувствовала, как Пригожа отпрянул от нее – а затем грянул его истошный, пронизывающий до самых костей вопль. Одна из теней – та, что стояла на задних лапах, – кинулась на человека, издевавшегося над Дэйном. Казалось, время замедлилось: Шарка, не смея пошевелиться, смотрела, как клыки черного пса впиваются в лицо, вырывают из него нос, губы и щеки, скручивают огромное сильное тело, как тряпичную куклу, и отбрасывают к дальней стене.
У нее не было времени решать, происходит ли все это в ее угасающем разуме или наяву. С неожиданным приливом сил, словно она не была только что жестоко избита и изнасилована, Шарка подтянула белье и юбки, схватила в охапку Дэйна и бросилась подальше от теней, к большим запертым дверям склада.
– Что-о-о-о это-о-о-о?! – вопил Пригожа, отползая от двух скалящихся теней.
Остальные его люди уже лежали в лужах крови, разорванные на части. Только на Шарку и Дэйна тени, кажется, не обращали никакого внимания; они следили за последним выжившим.
– Убери это! – Пригожа дико выпучился на Шарку. – Убери этих демонов, или, клянусь…
Вся ненависть, собравшаяся в Шарке – не только за этот день, но, кажется, за всю жизнь – вылилась в страшный крик:
– Сдохни!!!
Она вскочила на ноги, вскинула руку, указывая на Пригожу, – и все до единой тени набросились на него с хриплым, совсем не собачьим улюлюканьем.
Первая тень вцепилась ему в пах.
Вторая, старательно примерившись, погрузила когти в некогда красивое кошачье лицо.
Остальные – во все, до чего сумели достать.
Двери распахнулись – и в них несмело заглянули люди Пригожи, которые остались сторожить снаружи. Но тени, собаки, демоны или кем они были, не стали медлить и ринулись в новый бой. Они множились сами по себе: если вначале их было всего трое, то теперь уже огромная многоголовая, многолапая, кровожадная стая черной волной накрыла несчастных, которые даже не успели понять, что произошло. Их предсмертные вопли жалко повисли в воздухе прощальным эхом.
Дэйн дернул Шарку за рукав, указывая на двери. Последние демоны, оставив еще живого, но не имеющего никаких шансов Пригожу, собрались у двери и терпеливо дожидались Шарку.
– Подожди.
Она подошла к умирающему. Его пах был разорван, выдранный член аккуратно уложен на грудь. Из кровавого месива, когда-то бывшего лицом, потрясенно смотрели глаза. Во рту все еще роились какие-то слова, но им уже не суждено было прозвучать. Шарка сняла с его пальца кольцо и нацепила на свой.
«Давно пора», – удовлетворенно проговорил Голос.
Затем Шарка подхватила трясущегося Дэйна, подняла голову на смирных демонов, кивнула им и побежала прочь из пропахшего кровью склада.
Тхоршица утонула в сумятице.
Главная площадь, на которой всего полчаса назад весело торговали, пили, ели, носились, готовились к сожжению чучел, превратилась в место ужаса. Прилежащие улицы наводнили отряды пешей стражи, к ним присоединилась стража конная, но все пребывали в полной растерянности.
Со слов очевидцев, все происходило так: на площадь выбежал человек – судя по нашивкам на плаще, один из ватаги купца Пригожи. Он был весь в крови и хромал. Подбежавшим стражам он сообщил, что за ним гонятся колдун и его демоны, жестоко убившие двадцать человек, – а затем потерял сознание и умер.
Другие говорили, что человек выбежал на площадь уже с демоном на спине, похожим не то на дракона, не то на волка; демон порвал несчастному шею и растворился в воздухе, но со стороны складов к площади приближались такие же полчища нечисти…
Никто уже и не помнил правду, но вот то, что случилось потом, было более-менее ясно.
На площадь действительно хлынула странная вязкая мгла – словно огромная, немыслимая свора бесплотных зверей пронеслась по улицам и скрылась под помостом. Кто-то говорил, что посреди своры бежал человек, вероятно, тот самый колдун, кажется, даже не один. Но во тьме его было не разглядеть, а приближаться к помосту не осмеливался никто.
Затем появился еще отряд конной стражи с арбалетами и окружил помост. Колдуна и его демонов загнали на площадь, чтобы они не сумели затеряться в узких улочках. Ничего не понимающие пешие стражи присоединились к окружению…
А беспорядок становился все сильнее. Люди носились по площади, лишившись разума: кто-то истошно орал от ужаса, кто-то до последнего пытался спасти с прилавка свой товар, кто-то смеялся и хлопал в ладоши: надо же, настоящие демоны! Представление последнего дня зимы в этом году выдалось что надо! Зеваки с улюлюканьем собрались чуть поодаль от помоста.
– Пошли отсюда на хрен! – Глава конной стражи замахнулся на них арбалетом. Те бросились врассыпную, но стоило ему отвернуться, как все тут же вернулись на свои места.
– Капитан, все выходы с площади перекрыты, – доложил белый как простыня страж. – У них не получится уйти… Только если они не летают…
– Че б они летали, – буркнул капитан. – Если это действительно демоны, а не разбойничья шайка, то я – король Редрих!
– Люди говорят, это демоны, капитан! Демоны, похожие на…
– Заткнись! – рявкнул тот и погнал свою лошадь обратно в сторону окруженного помоста. – Никаких демонов не бывает! Уже. Просто окружите и застрелите этих подонков!
Арбалетчики нацелились на плотную тьму подмостков, где скрывался преступник – капитан даже в мыслях не позволял себе назвать его колдуном. Оружие в руках стражей, не привыкших к подобному, ходило ходуном.
– Вы солдаты или что? – взревел капитан в ярости и направил свою лошадь прямо к помосту. – Эй, ты! Кто ты бы ни был, выходи с поднятыми руками!
И вдруг тьма заволновалась, зашевелилась, словно дым на ветру. Руки стражей задрожали еще сильнее, зеваки вытянули шеи, те из них, кто не успел убежать, попрятались за прилавками. Даже капитан, как бы ни храбрился, ощутил, как сердце тяжело бьется где-то в горле.
Тьма расступилась, и из-под помоста вылезла грязная молодая девушка в разорванном платье. Один глаз ее заплыл, скула была рассечена, юбки в крови; шла она медленно, сгорбившись – воплощенная боль. Девушка подняла руки, показывая, что безоружна, нашла взглядом капитана и умоляюще обратилась к нему:
– Пожалуйста… Прошу…
– Ведьма, – прошептал кто-то из воинов.
– Ведьма! – подхватили в народе.
– Ведьма и ее демоны!
– Нет, – слабо возразила Шарка. – Пожалуйста, выслушайте…
– ВЕДЬМА!
Тонко скрипнул металл – у кого-то из солдат сдали нервы, и болт из арбалета полетел прямо в голову Шарке.
Но он не успел преодолеть и половину своего пути. Сотканная из черного дыма рука со множеством когтистых пальцев вмиг возникла в воздухе и поймала болт легко, словно это была разморенная летней жарой муха.
– Что… – Капитан потерял дар речи. Девушка по-прежнему посылала ему умоляющий взгляд, никак не отреагировав ни на стрелу, ни на призрака.
– Пожалуйста, капитан…
– Стреляйте! – резко скомандовал тот – и множество болтов в тот же миг сорвались с тетив. Но теперь уже не одна рука, а огромное множество лап, рук и пастей выскользнули из-под помоста и окружили Шарку плотным кольцом. Болты застыли в воздухе и, повисев так несколько мгновений, градом осыпались перед девушкой.
– Стреляйте! – снова завопил капитан, срываясь на визг.
Новый залп ждала та же участь – только вот кольцо начало медленно растекаться, рассыпаясь на многоруких, многоголовых существ…
Зеваки кинулись врассыпную: не такого представления они ждали. Кое-кто из стражей тоже бросил арбалет и сломя голову кинулся прочь. Лошади бешено ржали и вставали на дыбы.
– Да что с вами со всеми! – заскулил капитан в отчаянии. – Стреляйте!
Крик застрял в его горле, когда одна из сумрачных тварей бросилась на него и повалила с лошади. Капитан упал наземь, скорее услышав, нежели почувствовав, как хрустнуло от удара колено. Прямо перед ним стояла ведьма – вот только в ее глазах больше не было ни мольбы, ни страха. Да и глаза ли это были? Пустые белки светились мертвым лунным светом даже через набухающие синяки. Она стояла, раскинув руки, словно говоря: «Смотри, что ты сделал. А ведь я предлагала иначе».
– Постой, – прохрипел капитан, но опоздал: одна из теней вцепилась ему в горло.
Вопли ужаса, несущаяся куда попало толпа и тени, тени, тени, демоны – они не различали мужчин и женщин, не знали усталости и жалости; вместе с тенями пришел вихрь, который выбил из рам все окна, и к музыке смерти добавился пронзительный звон битого стекла. Казалось, сама земля сотрясается под ногами чудовищ, которые все множились, ненасытные, круша все на своем пути, и с каждой секундой разрушения их мощь приумножалась…
Шарка пришла в себя. Дэйн шлепал ее по щекам и указывал куда-то. Она была не в состоянии думать – то, где она пребывала последний час, было трудно назвать рассудком.
– Что ты хочешь? – сердито спросила она.
Мальчик снова ткнул куда-то в сторону. Трупы, демоны, покосившийся навес помоста, разрушенный рынок… Лошадь. Дэйн указывал на одинокую лошадь капитана – единственную, что не убежала с площади.
Понимание возвращалось к Шарке медленно – и все же до нее дошло, что брат имел в виду. Она поймала лошадь, посадила Дэйна в седло и забралась в него сама.
Сумерки укрыли их, и вскоре они уже мчались через брошенные открытыми в суматохе ворота, покидая растерзанную Тхоршицу.
Навсегда.
IV. Плач
Плач был везде: то тихий, интимный, то надорванный, переходящий в рев, то певучий, как старая песнь. Он поднимался с площади в воздух, рассеивался над городом, замершим в скорби и растерянности, и затем возобновлялся с новой силой. От плача звенело в ушах, но оставалось только терпеливо дождаться, когда он уймется, окончательно растворится в темноте сумерек, и за ним грянет тревожная ночь новой эпохи.
За день, проведенный на прощальной церемонии, герцог Рейнар устал от плача. На середине одного из ритуалов, когда усопшему повязывали на ноги и на руки цветные ленты, он даже подумывал приказать особо усердным плакальщицам хоть немного помолчать. Но вряд ли его величеству понравилась бы такая идея, а Рейнару меньше всего сейчас хотелось приумножать его печаль.
Король выглядел неважно: всего за неделю с тех пор, как принесли роковые вести, неожиданные, как гром в зимнюю ночь, он чудовищно похудел и осунулся. Яркие янтарные глаза потухли, в длинных, по плечи, темных волосах засеребрилось еще больше седины. Никто этого, конечно, не знал: король был одет, как и полагается, в черную мантию поверх церемониального доспеха, корона красовалась поверх накинутого на голову капюшона, – но Рейнару довелось мельком увидеть его до похорон.
Редрих Первый из рода государей Хасгута не горевал так сильно ни в самые черные дни войны с Аллурией, ни в дни, когда в полях Бракадии свирепствовал проклятый Ян Хроуст со своими головорезами. Но в те времена оставалась хотя бы надежда. А сейчас воплощавший ее человек лежал мертвый на каменном алтаре…
Старый первый советник обронил, что только однажды видел короля таким. Это случилось, когда был вероломно убит его отец, славный Теобальд Великодушный. Тогда Редрих не ел, не говорил и не спал, и при дворе поползли слухи, что молодой наследник лишился рассудка. Впрочем, вся Бракадия была охвачена ужасом: никто не ожидал такого предательства даже от свиньи Яна Хроуста. Но тот сумел превзойти самого себя, отравив короля Теобальда, с которым всего пару дней назад подписал на крови соглашение о мире.
Однако в тот раз всего через неделю семнадцатилетний Редрих оправился, словно по волшебству. Ненависть поставила его на ноги, ненависть заставила взять меч, вспомнить об осиротевшем народе и заверить этот самый народ, что он готов стать ему новым отцом. С тех пор уже больше тридцати лет король не давал повода для сомнений, не позволял себе и тени печали. Даже когда все прочие за его спиной начинали перешептываться в панике, даже когда советники, смертельно бледнея, умоляли его остановиться, пересмотреть, передумать – Редрих лишь улыбался своей знаменитой уверенной улыбкой, говорившей: «У меня все решено, и никто не сможет меня переубедить».
И всегда оказывался прав.
Сейчас этой живительной ненависти и король, и народ были лишены. Ее не к кому было приложить, и от этого в душе каждого поселился ядовитый непокой, словно фантом недобитого врага, поджидающий за темным поворотом.
Колонны людей подходили к каменному алтарю с двух сторон, с севера и юга. Рейнар плелся в северной. Казалось, очереди конца не будет. Уже почти два часа члены королевской семьи, дворяне, уважаемые представители древних родов, воины, мудрецы, фавориты короля, родственники почившей королевы и главы гильдий по очереди подходили к алтарю, чтобы принести усопшему последние дары.
В этом нет никакого смысла, сварливо думал Рейнар. Куда они денут весь этот хлам? Вопреки традиции тело не будет погребено в Крипте Великих – усопший с незапамятных времен, перед каждой битвой требовал, чтобы, если он падет, тело сожгли, а прах как можно скорее развеяли. Редрих, конечно, согласился, несмотря на возможное нытье священников Единого Бога. Но их можно проигнорировать: эта смерть, которая для Бракадии означала начало темных времен, для них, наоборот, была лучшим из даров судьбы. Шутка ли: главный язычник и еретик, по совместительству – правая рука короля, соизволил отправиться к своим кровавым богам! Сейчас в храмах святоши, наверное, пируют, танцуют, поют… или что они там делают в случае большой удачи? Едят младенцев язычников во славу господа?
Рейнар вдруг обнаружил, что на него устремлено множество неодобрительных взглядов тех, кто уже воздал почести и дожидался остальных. Кажется, им не понравилось, как он усмехался своим мыслям и совершенно забыл о маске скорби. «Конечно, – подумал он, делая шаг и оказываясь во главе очереди, прямо перед алтарем, – они стоят уже два часа без еды и питья, боясь хоть на секунду утратить печальный вид. А я стою и улыбаюсь – хотя что с меня взять?»
Он подобрался, нахмурился и сжал губы. Герцог Рейнар славился высоким ростом, крепким телосложением, здоровьем быка и всегда мрачным, почти зловещим выражением лица. Усмешка на его губах появлялась нередко, но и в ней было что-то болезненное и угрожающее одновременно.
«Ладно, Рейн, они правы, – уговаривал он себя, – давай попробуем сосредоточиться на том, ради чего мы здесь».
Он заставил себя посмотреть на лежавшего на алтаре покойника – и вдруг понял, что все это время старательно отводил взгляд от воскового лица и рук, сложенных на груди. Смотреть на мертвеца было сложно, хотелось поскорее зажмуриться, сердце разогналось. Он видел огромное множество мертвецов, он вел в бой солдат, он воевал с младых ногтей, но этот труп выглядел странно. Точнее, именно этого человека было страннее всего на свете видеть трупом…
Рейнар отвел взгляд и, чтобы отвлечься, уставился на женщину, подходившую с другой стороны. И это тоже было ошибкой. Он не сдержался и выругался себе под нос; слова, к счастью, утонули в рыданиях плакальщиц.
Невысокая девушка в облегающем черном платье быстро подошла к алтарю, не глядя ни на кого и ни на что, кроме белого лица. Даже не подошла – кинулась к нему жадно, одним сильным рывком преодолев локтей шесть – и без всякого стеснения склонилась над мертвецом.
Рейнар спиной чувствовал перешептывания собравшихся и их неодобрение. Он украдкой бросил взгляд на короля – но тот по-прежнему сидел в своем кресле, прикрыв лицо ладонью; его губы кривились в плохо сдерживаемом плаче.
«Если это совпадение, что она идет прямо передо мной, – думал тем временем герцог, – то я такие совпадения в рот ебал».
Тем временем девушка сняла капюшон, демонстрируя не по-женски коротко остриженную голову и опухшее от слез, но все еще красивое острое личико. На сей раз публика не сдержала удивления, и перешептывания заметно усилились – их было слышно даже сквозь плач. Где же ее знаменитая черная копна до пояса, краса и гордость, предмет ядовитой зависти придворных дам и постыдного вожделения господ?
Ответ не заставил себя ждать: девушка положила к телу почившего длинную толстую косу – ту самую косу раздора – и, склонившись еще ниже к мертвецу, что-то зашептала ему на ухо. Ее слезы закапали на лицо покойника.
Насколько знал Рейнар, традиция не запрещала орошать ушедшего слезами – но он снова ощутил, как над собравшимися набухла волна негодования. Из южной очереди раздалось раздраженное громкое покашливание. Стриженая девушка в последний раз заглянула в лицо покойного, коснулась его щеки и наконец тяжко, словно это требовало от нее огромного усилия воли, оторвалась от него и ушла в круг тех, кто уже попрощался.
Вот и пришла его очередь. Герцог Рейнар подошел к алтарю, собираясь как можно скорее разделаться с церемониальной обязанностью и ускользнуть прочь под привычные ехидные улыбочки и змеиные шепотки. Но, оказавшись перед трупом, застыл. Его могучее тело налилось свинцом; предплечья мучительно заныли…
– Ну что ж, – произнес Рейнар, – пришло наконец и твое время.
