Я выразительно посмотрел на священника, который не торопился уходить.
– Батюшка, было бы хорошо, если бы вы тоже пошли спать.
– Что сотворил этот молодой человек? – спросил отец Агап.
– Мы разберемся, – уклончиво ответил профессор, теряя терпение.
– Может быть, есть смысл мне с ним поговорить, помочь ему очистить душу, снять с души камень греха, если таковой имеется?
– Поговорите с ним утром, – возразил я. – А сейчас оставьте нас.
– Воля ваша, – произнес отец Агап, глядя то на меня, то на профессора, который уже минуту стоял у двери своего номера, держась за ручку. – Воля ваша, – повторил он со скрытым намеком. – Не судите, да не судимы будете. Спокойной ночи!
Он поклонился и пошел по коридору. Мы с профессором молча проводили его взглядами.
– Не устаю восторгаться вашими, так сказать, постояльцами, – ехидно произнес Курахов. – Конечно, это очень похвально, что вы не требуете документов, но некоторая осмотрительность, на мой взгляд, не помешала бы… Впрочем, не буду вмешиваться в ваши дела.
Мы вошли в номер. Курахов тотчас закрыл дверь на замок.
– Выпьете чего-нибудь? – спросил он так, словно мы были в комнате вдвоем.
Я отрицательно покачал головой.
– Вы правы, – согласился со мной профессор. – Ваша работа требует абсолютно ясного сознания. А я позволю себе глоток коньяка.
Он подошел к шкафу, извлек из бара початую бутылку и плеснул немного в бокал.
– Ну, что, хлопчик? – беззлобно сказал он Сашке, который, сжавшись в комок, сидел на краю дивана. – Придется тебе во всем сознаться. Зачем ко мне в номер лазил?
– Я ничего у вас не украл! – с вызовом ответил Сашка и отвернулся к окну.
– А что ж тогда ты здесь делал?
Сашка не ответил. Профессор, прохаживаясь по комнате взад-вперед, поймал мой взгляд и развел руки в сторону, мол, что я вам говорил – молчит!
– Собственно, мне и так все ясно, – сказал он, отпивая из бокала. – Я хотел лишь предоставить тебе возможность во всем сознаться самому. Но ты упрямишься и делаешь себе хуже.
– Я у вас ничего не украл! – повторил Сашка.
– Конечно! – охотно согласился профессор. – Ты не украл лишь по той причине, что не смог найти то, за чем пришел… Имей ввиду! – громче сказал профессор и погрозил пальцем. – Нам все про тебя известно. И про твои связи с Владом Уваровым, Ириной Бершовой… Ну, как? Дальше будешь упрямиться?
– Я не знаю, о ком вы говорите, – огрызнулся Сашка.
Я со скучающим видом наблюдал за этим беспомощным допросом и терпеливо ждал, когда профессор выдохнется. Впрочем, я недооценил его возможностей: Курахов, кажется, намеревался играть в буржуина и Мальчиша-кибальчиша всю ночь. Вскоре я понял, что профессор лишь тянет время, заполняет пустоту, прекрасно понимая, что, в отличие от него, я начну работу не с середины, а с начала, то есть, прежде чем задавать вопросы официанту, задам их профессору.
– Упрямится! – вяло возмущался Курахов, поглядывая на меня и явно ожидая поддержки. Но я хранил принципиальное молчание. Допрос не выносит постороннего присутствия, как кухня не терпит двух хозяек одновременно. Либо я и только я буду задавать вопросы, либо профессор.
– Нам все известно! – продолжал Курахов, и это была настолько безобразная игра, что мне стало дурно и захотелось выйти на воздух. – Нам известно, что этот псевдо-священник с фальшивой бородой связан с вами. Так это? Отвечай, голубчик, или завтра утром пойдешь в милицию.
Сашка молчал. Мне стало ясно, что если разговор будет продолжаться в том же духе, то официант очень долго не произнесет ни слова.
– Ну, все, хватит! – потеряв терпение, сказал я. – Он уже засыпает, как, в общем, и я. Пусть идет к себе!
– Что значит – идет к себе? – нахмурился Валерий Петрович. – Я не вижу следов раскаяния на лице этого молодого человека! Вы посмотрите на него – он чувствует себя героем!
Но я уже поднял Сашку с дивана и подтолкнул к двери.
– Иди к себе, – сказал я и напомнил: – Завтрак должен быть накрыт вовремя.
– Ну, знаете ли, – покачал головой профессор. – Ваши методы работы заставляют меня усомниться в уровне вашего, так сказать, профессионализма.
Я выпроводил Сашку за дверь. В коридоре он поднял на меня глаза. Это был взгляд побитой собаки. Мне совсем некстати стало жалко парня.
– Ничего не бойся, – приободрил я его и даже улыбнулся. – Все будет хорошо.
Сашка поморщился, словно ему стало больно от моих слов, тряхнул головой, повернулся и побрел по коридору. Я постоял еще некоторое время, прислушиваясь к его шагам по лестнице.
Тихо скрипнула дверь напротив. Всего на мгновение из щели на меня глянули широкие, полные ужаса глаза Марины. Дверь захлопнулась, и этот звук показался мне чрезмерно громким, словно это был пистолетный выстрел.
– Ну, куда вы там пропали? – услышал я недовольный голос Курахова.
Я вернулся в комнату. Покачивая ногой, профессор сидел в кресле и играл бокалом с коньяком.
– Вы зря это сделали, – сказал он. – Я почти расколол мальчишку. Еще минута – и он бы во всем признался.
– Сомневаюсь, – ответил я, опускаясь на то место, где только что сидел официант. – На ваши вопросы даже при большом желании тяжело ответить.
– Конечно! – воскликнул профессор. – А что вам еще остается делать, как критиковать мои вопросы – свои-то вы не задавали.
– Прежде чем о чем-то спрашивать у него, я хотел бы сначала выслушать вас.
– Меня? – удивился профессор, словно я сказал нечто из ряда вон выходящее. – А что вы хотите услышать? Кажется, на берегу я рассказал вам все.
– Вы мне ничего не рассказали. А всякая история начинается с предыстории. Я не знаю сути проблемы: от чего вообще весь сыр-бор начался. Я не знаю элементарного – кто вам угрожал, что от вас требовали, чьи фамилии вы здесь называли, какие отношения сложились у вас с Мариной в последнее время и еще многие-многие вопросы.
– А не слишком ли много ли вы хотите узнать?
– Минимум, Валерий Петрович! Самый минимум! В милиции, да будет вам известно, зададут в десять раз больше вопросов.
Курахов призадумался. То, что я хотел узнать, в его понимании представляло тайну, и он мучительно думал, как бы поменьше этой тайны мне выдать.
Минутное молчание, которое повисло в комнате, дало возможность уловить тихий звук, доносящийся из коридора. Профессор, не придав ему значения, снова плеснул из бутылки в бокал и уже собрался было что-то сказать мне, как я выразительно прижал палец к губам, на цыпочках подошел к входной двери и присел у замочной скважины.
Дверь напротив медленно приоткрылась. Марина, уже одетая в свой скромный наряд, выглянула в коридор, посмотрела по сторонам, затем тихо вышла и прикрыла за собой дверь. Она пошла по коридору в ту сторону, откуда этой ночью пришел я – к пожарной лестнице.
Был пятый час утра.
14
– С Екатериной Васильевной мы проработали на кафедре почти семь лет. Я сначала был доцентом, затем профессором, а она начала с должности старшего преподавателя, а позже ушла главным консультантом в исторический музей. Брак мы не регистрировали, хотя около года прожили, как муж и жена. Я жил в ее квартире… Нет, у меня была своя жилплощадь, но Катюша так решила – я буду жить у нее, а мою квартиру мы будем использовать, как рабочий кабинет.
Валерию Петровичу было удобнее говорить в движении, и он, не выпуская из рук бокал, в котором коньяку было так мало, что он лишь едва покрывал донышко, расхаживал по комнате. Меня же этот маятниковый объект только раздражал.
– Жизнь наша складывалась вполне гармонично… Я не слишком подробно рассказываю?
Я отрицательно покачал головой.
– Труднее мне было ладить с Мариной. Сначала она увлеклась аэробикой, собирая в нашем доме толпы молодежи с сомнительными моральными принципами, затем ее повело на изучение каких-то оккультных наук, и девочка по ночам вызывала духов. Затем была авангардная живопись, абстракционистская поэзия, был период астральной пищи, после которого Екатерина Васильевна похудела на десять килограммов, было еще черт знает что, пока, наконец, чадо не кинулось в богоискательство.
Курахов ненадолго замолчал, глядя в пустой бокал так, словно на его дне был напечатан текст, который он читал.
– Екатерина Васильевна слишком ее баловала. В прошлом году Марина поехала с группой каких-то чудаков в Израиль и крестилась в Иордане. Вернулась оттуда с совершенно сдвинутыми мозгами. Ее комната стала напоминать молебный дом, причем приходили к нам какие-то сектанты – то ли свидетели иеговы, то ли баптисты, то ли садисты – я так и не разобрался толком. Как раз в это время Екатерина Васильевна немного приболела и, чтобы обеспечить ей покой, я отдал Марине ключи от своей квартиры, а вместо нее привел в дом своего Рэда.
– Кто такой Рэд?
– Это моя собачка, – объяснил профессор. – Ротвейлер с прекрасной родословной.
– По-моему, вы здорово рисковали, отдав девушке ключи от своей квартиры, – сказал я.
– Возможно, – ответил Курахов, задумавшись. – Некоторые меры предосторожности я, конечно, предпринял. Во всяком случае, в мой кабинет, где у меня была уникальная библиотека и неплохой архив, ни Марина, ни ее гости попасть не могли. И она жила у меня, пока не случилось несчастье с ее матерью.
– А что с ней случилось?
Профессор ходил по комнате и долго не отвечал.
– Мне кажется ненормальным, что вас интересуют такие подробности моей личной жизни. Разве они имеет какое-нибудь отношение к погрому? – Он повел рукой, словно напоминая о беспорядке, который царил здесь вчера днем. – Ваш поп, на мой взгляд, представляется мне весьма подозрительным. Вы не находите?
– Каждый из нас в какой-то степени странный, – уклончиво ответил я.
– Это тоже верно, – согласился профессор. – То, что вы – темная лошадка – я не сомневаюсь.
Он с опозданием улыбнулся, словно хотел сказать, что это не совсем удачная шутка.
– Вы мне все еще не доверяете? – осведомился я.
Курахов не сразу нашел точный и вежливый ответ:
– Не в полной мере. Как, видимо, и вы мне. Я прав?
Его вопрос остался без ответа.
– Давайте продолжим, Валерий Петрович. Когда погибла Екатерина Васильевна, Марина вернулась домой.
– Да, это было почти год назад. – Он помолчал, задумавшись, и более уверенным голосом повторил: – Да, прочти год назад. Как раз в это время я заканчивал докторскую, дел было невпроворот, я каждый день нуждался в уединении и потому решил уехать в свою квартиру в академгородке.
– Простите, что перебиваю. А как звучала тема диссертации?
– Как, сыщиков интересуют даже такие подробности? – усмехнулся профессор. – Название у нее достаточно длинное: "Судебное делопроизводство в Кафских[3 - Кафа – так назывался город Феодосия в средние века.] торговых колониях Генуи в конце пятнадцатого века, и влияние судов на дипломатическую и внешнеторговую деятельность средневековой Италии." Запомнили?
– Насколько я понял, то, что вы мне рассказывали о суде, где фигурировало имя Христофоро ди Негро, взято из вашей диссертации?
– В принципе, да. Но мы отвлекаемся. Значит, я решил оставить Марину вернуться к себе, но гибель матери настолько ее потрясла, что у девушки случилась истерика. Она с рыданиями кинулась мне на шею и сказала, что никого ближе меня у нее нет, и чтобы я не оставлял ее в "мертвом доме" одну.
– И Марина поехала с вами?
– Да, она прожила со мной еще недели две-три, а потом тихо и незаметно вернулась в свою квартиру. Этим летом она увязалась со мной сюда, в Судак, хотя я планировал провести отпуск в одиночестве. Вот, господин сыщик, о себе и Марине, собственно, все… Между прочим, уже светает!
– Да, светает. Но вы еще не рассказали мне о самом главном – о звонках с угрозами.
Профессор вздохнул, словно я предлагал ему поговорить на какую-то мелкую, малоинтересную тему.
– Угроз, собственно, не было… – медленно сказал он, раздумывая над каждым словом. – Было банальное клянченье. Стоны троечников перед зачетом.
– Но Марина сказала…
– Все, что сказала вам Марина, – перебил меня Курахов, – она сказала с моих слов. Лишь однажды она была свидетелем такого звонка. Я прекрасно знаю, кто звонил… Нет, это не угрозы и не шантаж. Поверьте мне, что это малозначимый эпизод.
Я заметил, что у профессора стремительно пропадает охота продолжать разговор.
– Валерий Петрович! – с укором произнес я, понимая, что если профессора не "раскачать", то он замолчит окончательно. – Вы же понимаете, что авторы звонков и вчерашнего обыска в вашем номере – одни и те же. Допрашивая официанта, вы даже назвали две фамилии! Кто эти люди? Почему вы их подозреваете?
Профессор поджал губы и, наверное, мысленно произнес: "Язык мой – враг мой", подошел к бару, взял все ту же бутылку коньяка, повертел ее в руках. Пить ему уже не хотелось, и он снова предложил мне:
– Может, глоточек?
– Почему вы не хотите рассказать мне всю правду? – задал я встречный вопрос.
– Правду, правду! – передразнил профессор. – Эта правда вам может показаться ложью! – Он еще помолчал некоторое время. – Я расскажу вам, как было, а вы судите сами. Моя докторская сначала задумывалась как коллективный труд. Я взял в помощники, как мне тогда казалось, самых перспективных аспирантов. А поводом стал один незначительный с виду документ из частного мадридского архива – несколько страниц летописи, повествующей о жизни графского рода Аргуэльо… Впрочем, об этом манускрипте я уже вам говорил на берегу.
– Скажите, а кто привез этот манускрипт из Испании?
– Это не суть важно. Когда речь идет о коллективном труде…
– Профессор, – перебил я Курахова. – Это важно.
– Ну, хорошо, – смирился он. – Протокол привез из Мадрида один из моих научных сотрудников Владимир Уваров, причем тогда он и понятия не имел, что эти документы имеют какое-то отношению к делу Христофоро ди Негро. Обратите внимание, что именно я, путем долгих научных исследований, пришел к выводу, что никакой связи между консулом и испанской графиней, во что до сих пор верит Уваров, быть не могло.
– Одним словом, вы присвоили себе этот манускрипт, – слишком грубо подытожил я.
– Как вам не стыдно! – возмутился профессор, но мне стало ясно, что я попал в цель. – Причем здесь присвоил? Уваров, да будет вам известно, тоже пользовался моим личным архивом, и не слышал даже слова упрека от меня.
– Значит, Уваров звонил вам и требовал вернуть манускрипт?
– Да. Он утверждал – врал, конечно! – что в мадридском архиве отдал в залог за манускрипт пять тысяч долларов и, дескать, ему надо получить деньги обратно.
