– Что случилось? – спросила его Марина. Голос ее был сухим, глуховатым. Она подошла к Валерию Петровичу почти вплотную.
– Ничего, моя дорогая, ничего такого, что могло бы встревожить твою ублаженную молитвами душу, – ответил Валерий Петрович, избегая смотреть в глаза Марине. – Тем не менее, все чрезвычайно грустно. Чудес не бывает! Как воровали в совковых гостиницах, так воруют и в частных! – Он снова переключил внимание на меня. – Грустно, господин директор! Мне ничего не остается, как заявить о случившемся в милицию. Это, безусловно, скажется на репутации вашего заведеньица, но другого выхода я не вижу.
– Если поедете автобусом, то выходить надо на третьей остановке, – сказал я. – Если пешком, то по набережной до "пятачка", а там вверх, за санаторий.
– Вы о чем? Я не пойму, о чем вы?
– О милиции, – объяснил я и стал подниматься по лестнице наверх.
– Нет, вы посмотрите на него! – возмутился за моей спиной Валерий Петрович. – Он говорит со мной таким тоном, словно я сам виноват в том, что мой номер взломали!
– Не волнуйтесь, ради бога! – с родственной заботой успокаивала Валерия Петровича Марина. – Вам нельзя волноваться, может подскочить давление.
– Я не волнуюсь, милая, – с ядовитым смешком ответил Валерий Петрович. – Я спокоен, как Гагарин перед стартом, как молодогвардеец перед расстрелом! Все прекрасно! Более высокого уровня сервиса я не встречал даже в США! Не успели обчистить номер, как мне сразу подробно объяснили, как добраться до милиции. А можно было бы на входе повесить огромный плакат с адресами милиции, прокуратуры, морга и кладбища…
Не замолкая ни на минуту, соблюдая дистанцию, за мной поднимался Валерий Петрович. За ним – Марина. Замыкал Сашка, которого на второй этаж никто не приглашал. Я с удивлением заметил, что уже не волнуюсь, что стал безразличен ко всему, как приговоренный. Пошла черная полоса, и я уже вляпался в нее, как в горячую смолу, и накрепко прихватило подошвы, и не было смысла дергаться и звать на помощь.
Я сначала подошел к распахнутой настежь двери номера люкс. Ожидая увидеть совсем другое, я едва не вскрикнул. Обокрали – это было сказано слишком мягко. Номер Валерия Петровича обыскали, перевернув все вверх дном, и теперь комнаты напоминали картину Репина "Арест пропагандиста". Створки шифоньера были открыты, рубашки, майки, носки валялись на полу. Журнальный столик, словно скатертью, был накрыт полотенцем, и поверх него лежала груда осколков керамической вазы – злоумышленнику зачем-то понадобилось ее разбить, и разбивал он вазу, по-видимому, завернув в полотенце, чтобы не создавать лишнего шума. Сухая можжевеловая ветка валялась на полу, и ее иголки усеяли ковровое покрытие. Телевизор вместе с тумбой был выдвинут на средину комнаты. Холодильник раскрыт, и пустая морозильная камера зияла черной пустотой.
В спальне царил не меньший погром. Матрацы кровати валялись на полу, а сверху них – книги и тетради.
Валерий Петрович, слегка потеснив меня, зашел в номер, повернулся ко мне лицом и, широко расставив ноги, сунул руки в карманы.
– Ну? – спросил он таким голосом, словно торговец предлагал хороший товар. – Как вам это нравится? Впечатляюще смотрится, не правда ли?
Он поддел ногой ветку можжевельника. Ветка взлетела и повисла на шторах.
Я молча повернулся и подошел к двери номера молодоженов. Здесь сработали грубее: замок был выбит вместе с большой щепкой, оторвавшейся от косяка. Зайдя в комнату, я увидел то, что, в общем-то, ожидал увидеть – ни на полках, ни в шкафу, ни в умывальнике не осталось ни одной вещи, принадлежавший постояльцам. Настроение стремительно пошел вверх. Я почувствовал себя почти счастливым.
Многозначительно глянув в глаза Марины, я снова повернулся к Валерию Петровичу.
– Что у вас украли? – спросил я.
Валерий Петрович, словно забыв, что именно у него украли, обвел взглядом комнату.
– Этого я еще окончательно не выяснил.
– Деньги на месте?
– К счастью.
– Где вы их хранили?
Я все еще не мог избавиться от этой скверной привычки – в первую очередь выяснять мотивы поступка. Это осталось от прежнего занятия частным сыском.
– Где я хранил деньги? – переспросил Валерий Петрович, попутно раздумывая, раскрывать мне эту тайну или нет. – Я хранил их в одном из ящиков стола. В бумажнике.
– Стол тоже обыскали?
– Да, все ящики выдвинуты.
– Но деньги, тем не менее, остались целы?
– Представьте себе, да!
– Значит, вор действовал целенаправленно, но искал не деньги, – произнес я, вздохнул и, поворачиваясь, чтобы уйти, добавил: – Пишите заявление в милицию, освобождайте номер. Я готов вернуть вам все по квитанции.
– О! Какое благородство! Господин директор готов вернуть мне вшивые четыреста долларов и торопит с написанием заявления. Железная выдержка! Знаете… э-э-э, забыл, как вас звать… меня просто бесит, с какой покорностью вы ставите крест на своем бизнесе. Вы хоть бы для приличия посочувствовали мне и попросили тихо замять дело.
Вот чего ему не хватало! Его раздражало мое равнодушие. Он ожидал увидеть, как я буду слезно умолять его не поднимать шум, как я кинусь собирать раскиданные по полу вещи, как громогласно объявлю выговоры и лишу премий всех своих сотрудников, и моя индифферентность возмутила его больше, чем сам факт обыска в номере.
Я пожал плечами, мол, ничем не могу помочь, и прошел между Мариной и Сашкой, стоящих по разные стороны коридора с тревожными, как у пограничных собак, глазами.
5
Не успел я закрыть за собой дверь кабинета и рухнуть на кресло, как ко мне постучались.
– Меня нет! – рявкнул я, прикрывая глаза ладонью, словно дверь должна была разорваться ослепительным пламенем.
Тот, кто стучался, не поверил, тихо приоткрыл дверь, и в образовавшейся щели я увидел конопатый нос Марины.
– Что тебе? – спросил я более сдержанно, и только сейчас понял, что готов портить отношения с кем угодно, но только не с ней. С этого едва намечающегося угодничества, должно быть, и начинается рождаться страх.
– Вы позволите мне зайти? – спросила она, сверкая глазками и сдерживая проблеск улыбки. По ее лицу я понял, что она намерена вить из меня веревки.
Я промолчал. Марина кошкой скользнула в кабинет и тихо прикрыла за собой дверь.
– Лучше будет, если отчим не узнает, что я была у вас, – сказала она, подошла к окну и посмотрела вниз.
– Кто не узнает? – не понял я.
Марина рассматривала груды старой радиоаппаратуры, запыленные поделки из ракушек рапанов, стоящие на полках, акварели с причудливыми морскими пейзажами и безобразных чудовищ, сплетенных из пеньковой веревки.
– Это вы все сами сделали? – спросила она, снимая с полки отполированную корягу из можжевельника, напоминающую подсвечник.
Я терпел. Марина вовсе не интересовалась игрушками, она хотела показать, что хозяйка положения – она, и потому может вести себя так, как ей хочется.
– Мне вас жалко, – произнесла она, возвращая подсвечник на место и поворачиваясь лицом ко мне. – Такие неприятности в один день! Бог, должно быть, решил испытать вас… А это правда, что если Валерий Петрович напишет заявление в милицию, то вашу гостиницу могут закрыть?
Я смотрел в глаза Марины. Это были тяжелые от раскаяний, с блуждающим взглядом, безликие глаза верующей молодки.
– Ты видела, что вещей в номере молодоженов нет?! – взорвался я. – Видела?! Еще вопросы есть?! Что ты от меня еще хочешь?
– Я? – переспросила она, разыгрывая удивление. – От вас ничего не хочу. Напротив, я хотела бы вам помочь.
– Ты полагаешь, что я нуждаюсь в помощи?
– Конечно! Вы должны вымолить прощение и покровительство господа.
– Молитвами?
– Не только. Надо совершить богоугодные дела.
– А какие же дела, к примеру, можно считать богоугодными?
– Помощь ближнему, к примеру. Вы помогаете своему ближнему, а господь помогает вам.
– Значит, ты все-таки что-то хочешь от меня?
– Не я! – Марина отрицательно покачала головой и закатила вверх глазки. – Господь хочет! И он хочет, чтобы вы помогли моему отчиму.
– А кто твой отчим?
– Профессор Курахов.
– Не знаю такого.
Марина усмехнулась и снова покачала рыжей головкой.
– Неправда! Вы его хорошо знаете. Валерий Петрович и есть профессор Курахов, мой отчим.
Марина полусидела на моем столе и, заведя белые руки за голову, плела косу. Черное резиновое кольцо она держала в зубах, и оттого ее речь была невнятной.
– Не знал, что вы состоите в родственных отношениях, – сказал я. – Во всяком случае, со стороны это не заметно. А почему ты живешь от него отдельно?
– Мы привыкли скрывать от людей свои чувства, – с грустью сказала Марина. – После страшной гибели моей мамы у меня нет более близкого человека. К тому же Курахов такой доверчивый, такой наивный! Потому я и приехала вместе с ним, что боюсь оставлять его одного.
– Вы живете в Киеве? В одной квартире?
– Теперь уже нет. Как погибла мама, профессор вернулся к себе в академгородок.
– Так чем я могу помочь твоему отчиму? – с некоторым раздражением спросил я.
Марина поднесла к губам палец и взглянула на меня с укором.
– Говорите, пожалуйста, потише. Курахов может услышать.
Она опустилась в кресло напротив меня, и я невольно скользнул взглядом по ее покусанным комарами ногам, виднеющимся из-под старой черной юбки.
– До недавнего времени отчим заведовал кафедрой истории, – сказала Марина, ожидая увидеть в моих глазах проблески воспоминаний. – Вы, наверное, учились в нашем университете?
– В вашем? Нет.
– Значит, меня неправильно проинформировали.
– Если можно, поконкретнее, – поторопил я девушку. – Что я должен сделать для профессора?
Марина взглянула на меня так, словно я не мог понять совершенно очевидных вещей.
– Это вы сами решите после того, как я все расскажу… Ему угрожают, его хотят убить, – неожиданно отчетливо произнесла Марина и посмотрела на меня, чтобы увидеть, какое впечатление произведут на меня эти слова.
– Кто угрожает?
Девушка пожала плечами.
– Не знаю. От него требуют какой-то исторический материал о средневековом консуле. В Киеве какой-то человек дважды звонил ему по телефону. Теперь вот этот обыск.
– Марина, а причем здесь я?
– Курахов не хочет обращаться в милицию, он уверен, что она ничем ему не поможет, лишь наведет ненужный шум. К тому же он подозревает, что милиция действует заодно с вымогателем. Ему нужен частный детектив.
Ах, вот в чем дело! Давний обед отзывается икотой и изжогой. Марина предлагала мне войти второй раз в ту же реку.
– Стоп! – прервал я Марину. – Ты ошиблась. Ты обратилась не по адресу.
– Что значит – не по адресу?
– Я давно уже не занимаюсь частным сыском. У меня просрочена лицензия, я не слежу за юридическими актами, я утратил навыки… И вообще, мне надоела эта работа.
– А если в порядке исключения? – вкрадчивым голосом спросила Марина.
– Мне очень жаль, но даже в порядке исключения я не буду заниматься твоим отчимом.
– Я на вас надеялась, – сказала она сухо. – Имейте ввиду, что если профессор обратится за помощью в милицию, то вашу гостиницу прикроют.
– Вполне может быть, – согласился я.
Марина рассматривала мое лицо так, как если бы на нем был написан мелкий, неразборчивый, но очень интересный текст.
– И тогда милиции сразу станет известно о том, – медленно произнесла она, – что произошло сегодня утром в заповеднике.
– Ты хочешь сказать, что милиции это станет известно не без твоей помощи? – уточнил я.
– Возможно. На то божья воля – тайное делать явным.
Я поднялся с кресла, подошел к Марине, взял ее за руку и поднял на ноги. Девушка со скрытым страхом смотрела мне в глаза.
– Я даю вам шанс, – пролепетала она, – искупить свой грех перед богом. Если вас сегодня же заберут и посадят в тюрьму, то вы не успеете принести пользу ближнему своему и отыскать злодея, который испортил акваланги.
– Ты слишком преувеличиваешь мои возможности, девочка, – сказал я, аккуратно и сильно подталкивая Марину к двери.
– Нет, не преувеличиваю. Я многое о вас знаю. Вы талантливый сыщик!
– Это твое глубокое заблуждение. Я ничем не могу быть полезен ни богу, ни твоему отчиму.
