На следующее утро приходит осознание: я проиграла. Не будет ни выставки, ни популярности, ни денег. Как же обидно быть неудачницей! В каждой картине моя душа, поэтому проигрыш ранит очень сильно. Получается, что моя душа недостаточно хороша, никому не нужна, невостребованная.
Пообещав себе вечер в обнимку с розовым вином, отправляюсь к клиентам.
После обеда звонит Арк Молой и приглашает участвовать в выставке. Хоть что-то полезное вышло из пресловутого конкурса, и на том спасибо. Пусть я «отказная», но попала в заветную десятку полуфиналистов, а это открывает важные двери.
Арк притворяется, что не знает результатов конкурса, а я не обличаю его во лжи. Я не Резник, который не приемлет неискренности.
– Выставка продлится две недели. Выбери три работы, посмотрим, обсудим. Если хочешь, можешь забрать их в конце выставки. Если не жалко пожертвовать на благотворительность, тогда выставим на аукцион.
– Я согласна.
Дело не только в благотворительности, а в том, что мою работу купят и заберут домой. Повесят на стену и будут разглядывать, обсуждать, она станет частью не просто интерьера, а чужой жизни.
Или запихнут в кладовку, а потом, спустя время, не смогут вспомнить, зачем позарились на такую странность.
Или вообще не купят.
– Зайди ко мне в мастерскую, обсудим детали и подпишем контракт, – просит Арк.
Я бегу домой выбирать работы. Уж лучше заняться делом, чем обниматься с бутылкой розового вина.
По внешнему виду Арка вы бы никогда не догадались, что он художник. Скорее вышибала в клубе. Однако его работы настолько чувственны, что заставляют краснеть даже бывалых любителей эротического искусства. В отличие от меня, Арк может позволить себе настоящую мастерскую. Я была здесь и раньше, но в этот раз он смотрит на меня с острым любопытством. Прищурившись, листает снимки моих работ.
– Неплохой выбор. Насчёт первых двух не знаю, а вот эту точно купят. Абстрактное искусство в моде.
Арк поглаживает фотографию кончиком пальца, словно пытается ощутить рельефность работы. На ней объёмные формы разбросаны по холсту в эмоциональном беспорядке, но, если посмотреть издалека, всё вместе складывается в изображение раскидистого дерева. Работа так и называется «Взгляд издалека».
– Из чего это сделано?
– Пенопласт и дерево.
Арк берёт следующую фотографию.
– Тобой тут Данила Резник интересовался, – говорит, теребя в руках снимок настенной конструкции из лёгкого металла. – Говорит, вы бывшие одноклассники. А я у него гитары беру.
– Играешь?
– Нет. Работаю над новой темой – «Музыка тела».
Арк сдвигает занавесь и показывает на двухметровый холст – обнажённая женщина чувственно изгибается на ковре, прижимая к себе гитару. Провода змеятся по ногам порочными намёками.
– Знаешь секрет твоего успеха? – спрашиваю, разглядывая остекленевшие от похоти глаза любительницы рока. Сказала бы «металкора», но звучит совсем уж пошло.
– Знаю, – улыбается Арк, – но с интересом выслушаю твои догадки.
– На твоих работах изображены чужие тайны. Глядя на картину, люди притворяются, что не имеют отношения к такой порочности, но при этом упиваются и горят внутри. В результате все остаются довольны.
Арк загадочно улыбается, не желая комментировать мою теорию. А мне вдруг жутко захотелось предложить на выставку «Секрет». Арк его не примет, качество не то, работа совсем детская, но пусть посмотрит. Уж он-то почувствует в «Секрете» чужую тайну.
А я бы с удовольствием посмотрела на его реакцию.
– Слушай, Ника, а вы с Резником любовники или как?
– Или как. А что?
– Да так, любопытно. Он так о тебе говорил… короче, я решил, что вы встречаетесь.
– С Резником много кто встречается, но не я.
Арк понимающе усмехается.
– Он только что приобрёл новую гитару, принёс похвастаться. Носится с ней, как с ребёнком.
– Резник ещё в школе бредил гитарами.
– По-моему, сейчас он бредит кое-чем другим, вернее кое-кем! – Арк подмигивает. – Ладно, проехали. Я попросил Резника одолжить мне новую гитару для картины, и он поставил условие, что натурщицей будешь ты.
– Я?! С какой стати?
– Он сказал, что гитара особенная. Вроде и корпус без изысков, и гриф обычный, и внешний вид не самый броский, но звук волшебный.
В словах Арка нет ничего вызывающего, но пальчики ног непроизвольно поджались. Взгляд возвращается к обнажённой натурщице с гитарой. То, что Резник представляет меня в таком ракурсе… в таком виде… Это волнует.
Проигрываю в мыслях варианты картины, одна другой неприличнее. В моих фантазиях в мастерской присутствует Резник.
– Э-э-э… спасибо, Арк, но это не моё. Если позировать, то только с контрабасом, чтобы за него спрятаться.
– Жаль!
– Не жалей, тебя мои формы не устроят.
– Зато есть гарантия, что на эту работу найдётся покупатель, – смеётся Арк.
Вернувшись домой, я раздеваюсь и придирчиво осматриваю себя в зеркало. Обычное тело, средненькие формы. На картину с балалайкой, может, и потяну, а вот с супермодной гитарой – никак. Да и лицо из разряда миловидных, не более того. Каштановые волнистые волосы чуть ниже плеч, обычные серые глаза и бледная кожа никак не вяжутся с образом женщины-вамп на вызывающей эротической картине. Если выложиться по полной – там оттенить, тут подкрасить, здесь начесать, то можно вылепить из меня претендентку на мужские взгляды. Однако, если слишком сильно стараться, то станешь в ряд бабочек-однодневок, которых без грима и не узнать. В детстве я надеялась вырасти высокой и красивой, но результат получился средненький. Так бывает – на что надеешься, то и не получишь. С конкурсом тоже так вышло.
Резник удивил меня своей странной фантазией. Любопытно, что именно он увидел на холсте. Может, позвонить ему и поблагодарить за вчерашнее? Нет. Хорошо, что я стёрла и забыла его номер. Совсем не помню, ни одной цифры не стоит перед глазами.
***
Следующие несколько дней я много работаю и стараюсь не думать о Резнике. В среду утром проезжаю мимо его магазина. Ничего примечательного – музыкальные инструменты в витрине, расчищенное от снега крыльцо. Зачем, спрашивается, приехала? На что нарываюсь?
В пятницу я приезжаю, чтобы помочь Арку перед открытием выставки. Он нервничает, мечется между залами и постоянно меняет картины местами.
– Всё не так! Мы не успеем! – вопит горестно. Арк творческий человек, как и я, поэтому удивляться нечему. У нас докторская степень по накручиванию себя.
Я ревностно слежу, как рабочие вешают мои картины. Не зря волнуюсь, потому что металлическую конструкцию вздёргивают вверх ногами.
– Неужели не видно, что на ней человеческое лицо? – возмущаюсь.
Зря возмущаюсь. Я пробую себя в разных стилях и не чураюсь абстракций. Повесишь вверх ногами – глядишь, популярность только повысится, да и смысла больше увидят.
Отвернувшись от недоумевающих рабочих, замечаю в дверях Резника.
– А ты здесь какими судьбами?
– А я спонсор. На картинах Арка инструменты из моего магазина. Покажешь свои работы?
Мне хочется произвести впечатление на Резника, что несправедливо, ведь мне совсем не нравится его музыка. Но я не смогу быть с человеком, который не понимает моё творчество. Никогда не смогу. Никак.
Данила стоит у каждой работы по паре минут, потом склоняется ко мне.
– Лиознов идиот!
По телу пробегает горячая волна, настолько сильная, что я пошатываюсь. Иногда пара слов сильнее сотни. Резник считает, что я талантлива, что должна была выиграть конкурс, что Лиознов, владелец галереи, идиот, потому что… по многим причинам.
Резник обнимает меня за плечи, осторожно, как в замедленном кадре.
– Лиознов идиот во всём, кроме одного, – говорит, глядя на мои губы.
Я хочу сосредоточиться на выставке, на работах, на творчестве, но вместо этого слушаю его дыхание.
– Арк предложил мне позировать для него. Сказал, что по твоему совету.
– Ты согласилась? – Его рука ощутимо напрягается и сжимает моё плечо.
– Нет, я отказалась, такие затеи не для меня, – сознаюсь с долей сожаления.
Резник фиксирует меня пристальным взглядом, словно вот-вот достанет детектор лжи, потом выдыхает.
– Я рад, что ты отказалась, – говорит, глядя в сторону.
– Тогда зачем предложил?
– Я хочу эту картину для себя. – Резник прикрывает глаза, словно представляет её прямо сейчас. – Хочу увидеть, как твои пальцы скользят по грифу, как дрожат твои бёдра от прохлады дерева… Мне нужна эта картина, но я не хочу, чтобы Арк её писал, чтобы видел тебя обнажённой, – сознаётся Резник. – Знаешь, Ника, по внешнему виду гитары сложно определить её звучание. Новички зачастую бросаются на дорогие гитары из-за бренда и внешнего вида. Я и сам этим грешил. А дело совсем в другом – надо найти своё звучание, такое, чтобы в твоих руках оно было неповторимым.
Внутри появляется странное ощущение, словно начинается гигантский оползень. Каменные пласты памяти ползут вниз по склону. Страшно и неожиданно, потому что знаешь, что подняться обратно они уже не смогут.
– И ты нашёл своё звучание? – Этот вопрос – прыжок с обрыва, точка невозврата. Но я не могу молчать.
– Очень на это надеюсь, – отвечает Данила, глядя мне в глаза.
Даже если Резник играет со мной, боюсь, я уже не смогу спастись.
Секунда – и его серьёзное лицо расплывается в улыбке. Словно фокусник провёл ладонью – исчез незнакомый мне серьёзный, искренний мужчина, и появился привычный шалопай.
– Не передумала, Ника-Ника-Ника? Не хочешь, чтобы я тебя утешил? – Его пальцы пробегаются по моим рёбрам, и я подаюсь ближе, хихикая от щекотки.
– Спасибо, но я не расстроена.
– Нисколько не расстроена? – притворно удивляется он, прижимаясь ближе. – Может, хоть самую малость?
– Только если самую малость.
Его колено между моими, его пальцы танцуют на моей коже, синий взгляд потерял фокус.
Я тоже потеряла фокус. Совсем.
От Резника пахнет приятным, чуть сладковатым одеколоном, и я отвлекаюсь на запах, не могу почувствовать за ним мужчину.
– Нюхаешь меня, Ника? – говорит он так чувственно, что вдох замирает в моём горле. Мы обнимаемся посреди галереи среди суетящихся рабочих. Вернее, Резник обнимает меня, а я чуть отклоняюсь назад, но при этом млею от близости. В его эмоциях ощущается нечто настолько сильное, что вспоминается опьянение школьного спектакля. Когда Резник рядом, у меня кружится голова.
– Мне нравится, как ты пахнешь.
– Когда женщина говорит, что ей нравится твой одеколон, это значит, что ей не нравишься ты.
– Ты не можешь не нравиться, – выдаю дешёвый ответ.
– Не могу, но ведь умудрился, да, Ника? Я умудрился не понравиться тебе в школе.
Резник смотрит на меня, сощурившись. Я поймана в волнующей близости его тела. Вскоре всё станет ясно. Если это игра, то он быстро насытится, и я смогу избавиться от «Секрета» и от будоражащих воспоминаний заодно. Такой исход не будет обидным, скорее закономерным.
– Ты мне нравишься, – признаюсь, приняв решение.
– Ничего себе пауза! Я думал, ты снова мне откажешь.
– Я никогда тебе не отказывала, да и ты ничего не предлагал.
– Зато сейчас предлагаю. – Касается губами моего виска, и я вздрагиваю, как от электрического шока. – Знаешь, что я тебе предлагаю? – шепчет. – Я хочу услышать, как ты звучишь, Ника. Хочу почувствовать твою вибрацию под моими пальцами, изучить твои изгибы. Интуиция подсказывает, что это будет незабываемо.
Интересно, как часто он использует этот музыкальный подкат? Его популярность более чем обоснована. Улыбаюсь в ответ, стараюсь вести себя прилично, но мне не удаётся. Резник целует меня, страстно и глубоко, и я раскрываюсь навстречу.
– Когда надоест строить из себя хорошую девочку, я к твоим услугам, – говорит, отстраняясь.
Пошатываясь, смотрю ему вслед. Моргаю, трясу головой, но вижу его как сквозь толщу воды.
Это наваждение. Испытание Резником.
Он хочет меня «утешить», играет со мной. Я не должна соглашаться, но…
