Дело дошло до Инженерного замка. В нем была отмечена Белая дама в золотых башмачках (снова эта манера расписывать, кто во что наряжен – они же мертвые, какая разница?). Призрака Павла I тоже вниманием не обошли. «Он был бледен и наигрывал на флажолете – старинном музыкальном инструменте, напоминающем флейту».
Эту бы авторшу, да спиной бы по ступенькам. Наигрывал на флажолете… У меня прям в духе Шпалы родились ассоциации, с инструментом, напоминающим флейту, и с автором статьи.
Серьезно, я не выдумываю: все, что я тут рассказал, было в печатной форме изложено. Без дураков.
Впрочем, вскоре эта призрачно-дворцовая чушь выветрилась из моей головы.
Мы не лихачили, конечно. Для Иры это была первая поездка. И я в плане опыта езды недалеко от нее ушел. Но байк – это байк. Это концентрация на пределе. И, одновременно с тем – свобода. Отзывчивость и мощь. Отрыв от всей будничной шелухи, от скуки и стабильности. Отрыв – в нем вся соль.
Поворот, на котором сосредоточился не в полной мере – и переднее колесо проходит по обочине. Опасность, которая рассекает воздух перед тобой. Момент в точке, что может стать чертой, разделяющей жизнь и смерть. Контроль этого момента – суть свободы.
Там, на повороте, мы немного разошлись. Макс с Иркой понеслись дальше, тогда как я замедлился. По нервам мне та черточка прошлась, ровно что бормашина, только не точечно «в зуб», а прям от затылка до пяток.
Когда я сбавил скорость, в мой ряд перестроились молодчики в дребезжащей «коробке». В долбанном ржавом ведре – «копейке». Попытались подрезать. Зачем? Кто их знает, может, захотелось впечатлить девиц с заднего сиденья.
Резко вспомнился совет от Шпалы: «В любой непонятной ситуации – газуй! Если кто решит взбрыкнуть на дороге, типа защемить без поворотника, отбей удоду зеркало – упырь в него все равно не сечет. Сурпрайз, гайз».
Мой добрый и заботливый приятель… Добрый – потому как сплавившаяся со мной сущность аж взвилась, предлагая подогреть ребяткам салон изнутри.
«Пусть едут», – осадил я ретивого, прижавшись к обочине.
Вообще конь металлический коню огнегривому пришелся по нраву. Я это прямо-таки физически ощущал. Они даже ревели в унисон.
Байк – это независимость. Превосходство. Простор.
Нет, я не утверждаю, что таков байк для каждого. Он таков для меня. Уверен, что таков он и для Шпалы. Или даже больше… О таком не расспрашивают.
Ирка по завершению поездки с «Ижа» сползла с помощью Макса. Колени тряслись, а глаза были шальные-шальные. Позднее, в сауне уже, куда мы так же ввалились втроем, она стребовала с Находько обещание.
– Проконсультируешь меня с покупкой.
– Так прет рулить по ямам? – заржал Шпала.
И получил тычок за подколку.
Яма – «пит» – это то же, что и игровой зал (место, где ведутся игры). Можно провести очень грубую аналогию с оркестровой ямой. И так же называют тумбу, в которой хранятся всякие нужности. Сменные колоды карт, шарики, запасные срезки и прочее.
Ирина – наш пит-босс. Она «рулит по ямам».
– Скотина ты серая, Находько, – фыркнула наша начальница. – Я в бассейн.
«Ты даже не представляешь, какая!»
Бассейн в сауне имелся, но малюсенький. Как три-четыре моих ванны. И чуть поглубже. Поваляться в водичке можно, поплавать не получится.
– Смотри, чтобы со дна не пришлось поднимать, – махнул рукой Макс. – Как «К.Э. Циолковский».
– Это ты про теплоход? – встряхнулся я.
– Про него, тля, – хмыкнул приятель. – Рвануло на нем с неделю назад. «Пожарные! Тушить!» Тазик на дно ушел. Контора-владелец: «Пожарных косяк. Душить!» Человечишки такие человечишки…
Выходит, утянул тогда водник судно. Разозлился он тогда крепко, конечно. Возможно, поэтому Федя Ивановна вспомнила про обожженного «спящего красавца». Как раз в связи с шумом вокруг затопления теплохода. Или на что-то мне намекала, а я сообразить не могу, на что.
– Макс, про отъезд Ханны… – вспомнил я еще одну прозвучавшую фразу.
– С ней все пучком, – отозвался Находько. – Я ее немножко проводил. Кое-что, как выяснилось, от предков лисоньки сохранилось. Мы это изъяли, отнесли в одно местечко, где… – он замялся, подбирая формулировку, а заминки для напористого Макса совсем несвойственны. – Разбираются в старинных предметах.
– Постой, – я чуть оторопел. – Случайно, не на Кирочную отнесли?
Двумя часами ранее я выяснил, что на Кирочной улице находится «скромная лавка» Феди Ивановны. Правда, на уточнение, не у нее ли некие чувствительные к запахам существа закупаются особыми порошками и другими полезными штуками, мне ответили отрицательно.
– Так ты в теме? – удивился Макс.
– Мир тесен, – отозвался я. – И что там было дальше? С Ханной?
– Дальше мы махнули в Ригу, – как само собой разумеющееся, сообщил Находько. – Нашли одного ме-э-эдленного дальнего родственника Луккунен. Он вроде не такой тупой, каким пытался выглядеть. Я передал лисоньку в его ме-эдленные лапы и отчалил. Конец истории.
– Это хорошо, – с облегчением сказал я. – Славно, что она нашла кого-то из своих. Пусть и дальше все у нее идет, как задумано.
Шпала кивнул. Вот может же он, когда захочет, вести себя, как нормальные люди.
– АБ, слушай, – после недолгого молчания серьезно и вопросительно обратился ко мне Макс. – На понедельник-вторник планы есть уже?
– Кроме как отоспаться? – я ненадолго задумался. – Нет, никаких. Свободен, как ветер. А что, есть предложения?
Макс сделал отмашку заглянувшей к нам местной работнице, чтобы та шла пока подальше.
– Надо сгонять в уезд… – Шпала перекосился, как от кислятины. – Короче, дело к ночи. Есть родственница. Не моя, супруги. Племяшка. Жила себе, росла себе – была как все. В мае ей стукнуло четырнадцать, и понеслась душа по кочкам.
– Ты излагаешь очень образно, дружище, – вздохнул. – Но не очень информативно. Я пока не понимаю ни черта: ни что там с девочкой не так, ни зачем тебе я для «сгонять».
Макс сочно выматерился, как бы выпустив за раз одним «выхлопом» все, что не досказал этим вечером. А оно явно рвалось наружу, свербело.
– Она начала сбегать в лес, – снова вернулся к «цивильной» речи приятель. – Не так, как, скажем я… Просто уходить в лес. Ни с того, ни с сего. Без предупреждений, без поводов. Ее уже трижды искали, прочесывая лес. Когда находят, она обычно босая пляшет и поет. Не ту дребедень, что по радио гоняют, а такие… далекие от современности песни.
– Народные? – уточнил я у явно нервничающего Макса.
– Блатные-хороводные! – взорвался он. – Иптить-коптить, АБ! Про огнедеву она песни поет. С огненным змеем. И как невменяемая во время этих песнопений. Мигалки стеклянные, тело ватное, из рук спасающих вырывается. Одного покусала. Жена психует – родная кровь же. Она – племяшка – не как я, уже проверил. И фиг поймешь: в дурку сдавать ее или оставлять, как есть. Зверям лесным на прокорм, раз ее туда тянет.
Шпала впечатал кулак в скамью.
– Хорошо, это я понял, – успокаивающим тоном сказал я. – От меня что требуется?
– Светочем твоим ее засветить бы, – из Макса будто выпустили пар. – За мной будет долг. Независимо от того, что ты в ней углядишь.
– Не надо…
Договорить мне коллега не дал. Рявкнул так, что очередная работница, заглянувшая нас проверить (на массаж пригласить, все дела), затряслась мелкой дрожью. Испарилась.
– Сказал – долг, значит – долг, – нахмурился Находько. – Словом не разбрасываюсь. Мне важно прояснить, что с ней не так. Я же к ней уже сам обращался. Спрашивал: «Мелкая, вопрос по существу. Что ты за существо такое?» Эта дурында только фарами хлоп-хлоп.
Хорошо, что Макс под фразу с фарами поморгал – показал, так сказать, мимикой, что сказать хотел. А то не факт, что я бы сразу сравнение фар с глазами «догнал».
Повторно рыпаться, чтобы оспорить Максово: «За мной будет долг», – я не собирался. Может статься, мне его помощь пригодится. Как знать? Я намерен был рыть со всем тщанием в направлении «группы… или даже организации», как выразилась Палеолог. Мне бы хоть маленькую зацепочку, от чего клубок разматывать… В общем, помощь от оборотня по моему обращению – в хозяйстве явно пригодится.
– Лады, Большое Перо! – хлопнул в ладоши приятель. – Больше никаких серьезных тем. Сегодня все – за мой счет. Дамы!
Девочки в сауне работали не из боязливых. Так что вскоре они (парочка работниц и Шпала) уже играли в салочки в бассейне, этот паяц напевал про покусанные бочка и волчка, который обязательно придет, если заснуть с краю кровати.
Ира, наплескавшись, уединилась с массажисткой. А мне не хотелось покидать жаркое помещение. Жар внутренний нежился и млел в горячем помещении. Я нежился вместе с ним.
Забавно, нелогично, но факт: о том, что Находько наведывается в данное заведение, его супруга прекрасно знает. И ему за эти маленькие шалости с девчонками не прилетает. Ни сцен ревности, ни сковородок в голову. Зато за покатушки с кем-либо женского пола – еще как.
Мы это в том году за кружкой пива обсуждали, помнится. И в три головы (я, Джо и сам Находько) не поняли, почему так. «Женщины!» – дружно воскликнули мы тогда и взяли еще по кружечке.
Домой я приехал отдохнувшим и довольным. Отогревшимся, как кот под полуденным солнышком.
Традиционно пересказал овиннику с парадником, о чем мы беседовали со специалистом по древностям. Точнее, о чем она сказ вела, а я ушами хлопал.
Выслушал торжествующие возгласы шерстистого.
– Я говорил! Я знал! У, старая кровь! Дальние дали, многие лета. Сила великая, кровь родовитая.
Спросил его, что мне эта кровь дает, кроме осознания (Кошаром, не мной) силы и родовитости?
– Жизни и рассудка тебе мало, владыка? – очень тихо и строго спросил Кошар. – Говорил я уже. Не растет семя на голом камне. На худой земле и колос слаб. Тебя, неподготовленного, выжгло бы, ежели б не кровь. Если б не наследие. Может, намертво спалила бы тебя сила, да развеялась. А могла и разум выжечь, взяв тело – себе. Нахрапом ли, исподволь ли…
– Я так понимаю, риск последнего, про исподволь – он все еще сохраняется? – внял я серьезности момента.
– Раз все сам осознаешь, чего ты лишние вопросы задаешь? – переглянувшись с насупленным овинником, тряхнул седой шевелюрой Мал Тихомирыч. – Не буди лихо, пока оно тихо!
Оставив тех двоих шушукаться, я утопал в комнату. Завалился на диван. Сон не шел: я вообще плохо спал после того, как пробудил память пепла. Стоило мне закрыть глаза, как проявлялись видения пепелищ, заново вспыхивающих. Пламени, что возникало из горстки пепла и проносилось огненным шквалом по знакомым мне улицам. Проносилось, не считаясь с жертвами.
Однажды мне привиделась мать, объятая пламенем. В другой раз огонь пожирал Ташу Бартош.
Кто такая «она»? Ма – во Франции, хотя бы ее этот бред не касается. Разве что в видениях. Бартош? Лишенная силы и жаждущая эту силу вернуть?
Каюсь, тень моего сомнения на Арктику пала. Очень своевременно она тогда приехала ко мне. В ночь, когда она рассказывала о болезни сестры и своей утраченной, выжженной силе, а я – запускал зеленые всполохи небесных огней – в эту самую ночь убивали Дарью Ивановну Берегову.
Я расправился с сомнением, когда мой огонь «признал» в Бартош если не «свою», то точно не чуждую. Он ее не обжег. По правде сказать, выпускать живой огонь, обнимая девушку, было боязно. Не хотелось обнаружить головешку на месте девушки… Обошлось: Таше от живого огня достались волна бодрости и… едва ощутимый отклик утраченного дара.
Темень из подземелья не обманула, сообщая Арктике: «Держись ближе к огню. Утраченное обратимо».
Кто такая «она»? С теми знаниями, что есть у меня сейчас (то есть, без знаний вовсе) – это может быть кто угодно. Хоть Нина, начальница моя. Это менеджер, которая возражала против моего повышения в категории. Она со мной не пересекалась по сменам, за работой не видела (максимум – в записи с камер), но против высказалась. Чем не повод обвинить женщину?
Или это может быть соседка-скрипачка, Катенька. Тоже – просто потому что женского пола. Такое же безосновательное предположение, как и с Ниной. Такими темпами я мог начинать перечислять всех знакомых женского пола. Вместо овечек для ускорения засыпания.
Я подскочил с дивана, как будто меня током ударило. Липин собирался меня убивать. Был буквально в процессе подготовки, когда высказывал то немногое, что мною позже было передано компетентным органам. Жить мне оставалось – чуточку. После – финиш, все услышанное я бы унес в могилу.
Собственно, в том состоит оправдание книжно-киношному ходу: тому, где злодей выбалтывает свои грандиозные планы по захвату мира и другим безобразиям. Герой должен унести все эти откровения в могилу, злодей же напоследок потешит свое самомнение. Мертвые не встают на пути исполнения злодейских планов. Джо бы поспорил, но я не про разумную нежить речь веду, а о самом банальном покойнике.
Липин много-много наболтал по пути ни о чем, а в момент, когда дошло до главного, не сказал мне ровным счетом ничего существенного. «Она не должна узнать, что ты втянут», – как и другие сочувственные фразы – немного эмоций и пожелание смириться с неизбежным. Всё.
Зато в другой ситуации, с выжившим свидетелем – случился разговор о мотивах. Да, не особенно полный, краткий, но он (разговор) не просто состоялся, он был услышан и донесен до тех же компетентных органов.
Как так? Та парочка не могла поговорить до или после «прогулки» по теплоходу? Они вроде не в игрушки играют. Взрывчатка, пожары, разгром на кладбище. Трупы всамделишные – правда-правда, я один из них сам видел. И эти «не игруны» выбирают для разговора о мотивах подрыва теплохода тот самый теплоход? А после всего лишь оглушают, не «зачищают» свидетеля?
Допустим, кто-то из той парочки сильно жалостливый. Всякое случается. Вон, Игорь Липин был заботливым сыном. И участие в его голосе звучало вполне натуральное. Но участие не помешало Липину затащить меня в гараж для смертоубийства. Оба говоривших – там, на теплоходе – попались из добряков, не желающих напрямую марать руки кровью? Понадеялись на то, что взрыв да вода за них «приберут»?
Что-то сильно сомневаюсь. Особенно в свете акцентов, заданных Палеолог. Чтобы она, да столько слов никчемному обывателю посвятила? Беспричинно?
Дернулся к мобильному, чтобы немедленно позвонить Крылову, поделиться с оперативником своими мыслями. Посмотрел на время – половина первого ночи. Решил, что не настолько срочно мое подозрение. До утра потерпит.
Сон по-прежнему не шел. И потому я озадачился другим вопросом: интересом Феди Ивановны к записям отца. Дважды высказанным интересом. Меня и в первый-то раз вопрос о записях насторожил.
Чуть погодя события закрутились, я переключился на другие мысли (например, как выжить). Потом мне качественно выносили мозг. И я не то, чтобы забыл о словах Палеолог про записи, скорее, отложил их в долгий ящик. У ящика даже имелась дата для извлечения – первое августа, день, когда мне должна позвонить ма.
Тогда и собирался уточнить у родительницы, почему она «вычистила» отцовский кабинет. Одно дело, если родительница на эмоциях это сделала. Она натура тонкая, не удивлюсь, если так оно и было. Другое дело – если при вывозе бумаг отца мать руководствовалась соображениями… Любыми соображениями за пределами чистых эмоций.
Эти соображения я намеревался прояснить. Их – и контакты отца. Профессора, выделяемые из общей массы студенты. Знакомые по переписке: знаю, что па вел обширную переписку. Но понятия не имею, с кем и по каким вопросам. Не уверен, что ма знает больше, но спросить стоит.
Долгий ящик затрещал, когда меня приволокли в гараж – когда вопрос стал личным. Не просто: «Хм, кому и зачем нужны эти убийства?» С момента, как в жертвы определили меня, задача стала звучать так: «Как мне до них добраться?»
Так… В щепки тот ящик, в труху. Снова потянулся к телефону. Эти-то не спят по ночам. Ночь – их время.
– Джо, хорошей тебе ночи! – говорить пришлось громко, на фоне у вурдалака пели, играли и громыхали. – Можешь дать мне номер Лены? Или ей – мой?
– Ночи, АБ! Утром, все утром! – повысил голос и Женька тоже. – Нынче Хелен не в той кондиции.
Он сбросил вызов.
Утром так утром. Мне пока не настолько горит, чтобы я до утра дотерпеть не мог.
Женина жена Лена-Хелен Курьянова позвонила мне в восемь. На мои путаные полусонные объяснения, почему наш разговор лучше бы вести не по мобильной связи, не обиделась. Назвала адрес кафе для беседы.
– Рад встрече, – почти что искренне поприветствовал вурдалачку. – Давно ждешь?
В кафе она пришла до меня, заняла столик в углу и заказала себе… глинтвейн, кажется. Не уверен.
Зацепился взглядом за футляр с гитарой. Тот лежал на двух стульях сразу, обозначая, видимо, что столик занят. Час все еще был ранний, а зал пустой, не считая нас с Хелен да скучающего работника за стойкой.
Мертвые девушки, милые причуды.
Милая мертвая девушка взмахнула рукой. О значении жеста догадываться предполагалось самостоятельно. То ли это было такое приветствие, то ли «убирайся с глаз долой».
– Так понимаю, здесь самообслуживание? – обернулся к стойке и замершему за ней парню. – Подожди еще пару минут, закажу себе чаю. Не позавтракал.
– Болван для того и оставлен, – Лена щелкнула пальцами, и работник заспешил от стойки к нам.
