– Хорошо. Оставить отряд из десяти карателей по периметру их территорий. Оставить для контроля над ситуацией и недопущения новых вспышек сражений. Остальные силы оттянуть к горам. Оцепить Асфентус, не впуская в него никого без моего личного разрешения. Отслеживать дорогу на Арказар. Вольфганг?
– Бежал, прихватив семью. Готовится дать бой на границе у Асфентуса как раз.
– Уничтожить. Всех до единого. Мне сюда, – постучал пальцем по столу, – его голову и головы ближайших соратников. Курд?
– Местонахождение лагеря пока неизвестно. Но я лично работаю в этом направлении.
– Отток?
Так мы называли нейтралов, не выступивших изначально против нас, но трусливо бежавших впоследствии к бывшему Главе.
Лизард кровожадно усмехнулся.
– Максимум, один процент, из которых полпроцента уничтожены.
А так мы высчитывали наши потери. Притом не имело значения, успели ли предатели добраться до укрытия или нет. Все, кто оказывался по ту сторону баррикады, становились не более чем сухими данными статистики, которая была явно на нашей стороне сейчас.
– Смертные?
– Зачистки оставили после себя руины в районах, считавшихся элитными. Официальная версия, освещаемая в СМИ – мятежи представителей рабочего класса и неблагополучных слоёв населения.
– Продолжить работу с последствиями произошедшего, но отслеживать, чтобы это не перетекло в нечто, более масштабное, между людьми. Нам ещё там не хватало войны.
***
«– Нет, ты посмотри на неё. Разлеглась на твоей кровати!
Возмущению твари нет предела. Она всплеснула руками, подбегая к Марианне, лежащей на моей постели, и недовольно склоняясь над ней.
– Так оглянуться не успеешь, как эта сучка заберется тебе на шею.
– Угомонись.
Стараюсь не смотреть на Марианну. На то, как мерно вздымается её грудь под тонким одеялом. На то, как падают темные локоны на бледное лицо. На то, как хмурится во сне…потому что мне тут же хочется пальцами по бровям её провести, разгладить складку между ними, растворяясь в нежности её кожи.
– Угомонись? Сначала ты впустишь её на свою кровать, а потом не заметишь, как она снова заберётся тебе на шею и свесит свои ножки, которыми будет погонять тебя в нужном направлении. Женщины все такие, Ник.
– Исчезни.
Она обиженно надувает потрескавшиеся желтоватые губы.
– С момента её появления в нашем доме ты недопустимо груб, милый.»
Пожимаю плечами, посылая её мысленно к чёрту. И понимая, что костлявая сука права. Отчаянно права во всём, что касается этой женщины.
Я опустился на колени рядом с кроватью.
Красивая. Даже сейчас, истощённая родами и голодом.
«-О, эти кроваво-красные борозды на её груди и животе однозначно появились после родов.
Тварь осторожно приподнимает ткань, тыча пальцем на следы от ран на теле Марианны.
– Замолчи.
– Не могу, – разводит руками, – я вообще-то за новой порцией боли пришла.
– Она спит, – чёрные ресницы еле заметно подрагивают, зрачки под тонкими, почти прозрачными веками обеспокоенно мечутся. Что снится тебе, Марианна?
– Ставлю своё новое платье, – тварь окинула гордым взглядом черную рвань, в которую сегодня облачилась, – что ей снится, как ты истязаешь её.
– Заткнись!
– А что я? Вот смотри, смотрииии, – тварь радостно хлопает ладонями, заставляя зарычать, – вздрогнула. Это, наверное, когда ты на неё набросился и едва не разодрал голыми руками!
– Я сказал, исчезни!
– Не могу, я голодная. Накорми меня, Ник.
Она оборачивается ко мне, раскрывая зловонную пасть, длинный змеиный язык с шипением облизывает тонкие губы.
– Ты не мучил эту шлюху несколько дней. Я хочу её криков, Ник.
Тварь откидывает одеяло в сторону и склоняется над головой Марианны, шумно втягивая в себя её дыхание.
– Я хочу боль. Много боли. Ты не можешь обманывать меня смертями нейтралов. У них почти нет эмоций. Только страх. Это невкусно, Ник.
– Уйди, – процедить сквозь зубы, сжимая ладони в кулаки, испытывая желание оторвать её лысый череп к чертям собачьим.
– Она прекрасна, ты прав, – её голос всё больше похож на шипение змеи, язык извивается над лицом Марианны, вытанцовывая в воздухе, – она прекрасна, даже когда орёт от дикого ужаса.
Тварь закатывает глаза, вспоминая, а всё сильнее впиваюсь когтями в кожу рук, желая вонзиться в её улыбающееся отвратительное лицо, вырвать эту улыбку желтыми кривыми клыками. А ещё не видеть перед своими глазами воспоминания другого лица. Марианны. С огромными сиреневыми глазами, наполненными самым настоящим страхом. И не позволять себе думать о том, как на дне зрачков её плескалась боль. Тягучая, вязкая боль В зрачках, в которых я видел не своё лицо, склонившееся над ней, а чужое, ожесточённое, злое, полное ненависти. Лицо Зверя, разъярённо рычащего, искажённое гневом и наслаждением от каждого вздоха её боли, которую сам Зверь жадно поглощал.
– Мне нравится, что она настолько слаба, что не в состоянии регенерировать.
Тварь раскачивается над спящей женщиной.
А я не могу оторвать взгляда от раздвоенного языка. Если прикоснётся к ней – убью на хрен. И будь что будет. Понятия не имею, как. Но убью. Моя она. Только мне и наказывать.
– Обидно, – тварь зло посмотрела на меня, – как слушать о твоих страданиях, так запросто, а как поделиться такой вкусной добычей, так жалко?
– Я сказал, она моя! Дотронешься – голову разобью об эти грёбаные стены, но уничтожу тебя, слышишь?
Тварь громко расхохоталась. Настолько громко, что показалось, этот гнусный хохот Марианну разбудит.
– Успокойся, Мокану. У меня и в мыслях не было убивать твою шлюху. Зачем мне утруждать себя, если всё это замечательно делаешь ты сам? А теперь покорми меня, Ник. Покорми меня сам, и если ты хорошо постараешься, то, может быть, оставлю тебя сегодня наедине с ней.
Невиданная щедрость со стороны этой высокомерной дряни, приходившей в неистовство каждый раз, когда я оказывался в своей комнате рядом с Марианной. Она говорила, брызгая своей ядовитой слюной, что не хочет позволить мне снова поддаться «чарам этой дешёвой девки», и продолжала втыкать ножи-напоминания в развороченные раны, прокручивая их там и резко выдёргивая пилообразные лезвия. Идиотка. Если бы понимала, что Марианна со всем этим прекрасно справлялась одна.
Парадокс, пока она спала, свернувшись калачиком, я мог сидеть возле неё часами, зажмурившись и слушая тихое дыхание. Иногда в такие моменты в голове вспыхивали эпизоды прошлого, в которых мы с ней вместе скачем наперегонки на лошадях или едем на машине на дикой скорости. Короткое мгновение, в которое я успеваю почувствовать её мягкую ладонь на своей ноге в то время, как моя нагло шарит под её платьем. Самое сложное после этих воспоминаний не думать о том, каким в них был её взгляд, как выворачивал он наружу своей абсолютной любовью вперемешку с дикой страстью. Возможно, я всё ещё до хрена чего не помнил, возможно, ритуал Курда вернул мне не все воспоминания, но я понимал одно – так на меня ещё никто и никогда не смотрел. Понимал, и тогда ножи вонзались в мою плоть с ещё большей силой и злостью. Из-за осознания, что всё это – не более чем игра с её стороны.
Это длилось несколько часов и поглощалось чёрной, тягучей и вязкой ненавистью каждый раз, когда она открывала глаза. Стоило только увидеть её сиреневый взгляд, и мне сносило крышу. Потому что в нём я видел одно слово, агрессивно сверкавшее подобно неоновой рекламе. Ложь. Чёрными вспышками с ядовито-красными прожилками ярости, они впиваются в тело, алчно жаждая причинить боль. И первое время наслаждаясь тем, как искажает эта боль её черты. Первое время. Затем её поведение поменяется. Марианна не перестанет бояться. Но с каждым днём страх в её глазах будет становиться всё прозрачнее на фоне странной, почти безумной решимости. И я понятия не имел, какой и почему. Знал только, что она раздражает, что вызывает желание затушить её самыми изощрёнными способами. Тварь во мне начинала в такие моменты с воплями носиться по нашей с ней маленькой пещере, истошно требуя убить Марианну. Словно чувствуя в ней соперницу.
***
Лизард стоял в подвале, сложив руки на груди и бесстрастно глядя на раскачивавшегося на стуле носферату, громко оравшего какую-то песню. Слова было невозможно разобрать, так как ублюдку выбили половину зубов, но некоторые матерные всё же слух различал.
Нейтрал повернулся ко мне, вздёрнув бровь.
– Ничего не знает. Удалось вскрыть только воспоминания.
Отпустил его и встал напротив связанного Рино, замершего и замолчавшего. Я подождал, пока ножки стула опустятся на пол.
– О, любимый дядя. Здравствуй! Проходи, присаживайся.
– Не паясничай, Смерть.
– Я бы предложил тебе виски, – он смачно выплюнул сгусток крови, – но у меня связаны руки.
– Будешь и дальше похабщину свою орать, ещё и кляп в рот вставим.
– Я не виноват, что у вас нет радио.
Ублюдок. Кривит рот, а у самого в глазах чёрными клубами дым ненависти.
– Говори, Смерть. Ты ведь многое сказать хочешь. По взгляду вижу. В другой раз такой возможности не представится.
Усмехнулся зло.
– А он будет? Этот другой раз? Я думал, ты уже по мою душу пришёл, Морт.
Отзеркалил его усмешку.
– Рано ты на тот свет засобирался.
– Ну не тебе решать, так ведь?
– Пока ты здесь, решаю всё я, так ведь?
Пожимает плечами, и взгляд сделался демонстративно скучающим.
– Ты ведь знаешь, что я не боюсь ничего. И я ничего не знаю. К чему эти игры, Морт? Или убей меня…или убей. Потому что я тебе произошедшего не прощу, сукин ты сын.
– Я убью, – кивая ему головой и думая о том, что его действительно будет жаль уничтожать, – когда придёт время. Но я думал, ты хочешь для начала встретиться с Викторией? Нет?
Он зарычал и резко подался вперёд, едва не упав лицом вниз. Смотрит исподлобья, оскалившись и демонстрируя клыки.
– Где она?
– Скажи мне ты, Смерть. Где твоя жена и сын? Скажи мне, и я оставлю их в живых.
В его глазах вспыхнуло облегчение.
– Пошёл ты!
– Я, в отличие от тебя, носферату, всё же пойду. Но только тебе решать, куда я направляюсь прямо сейчас отсюда. Точнее, за чем.
– Избавь меня от твоих планов, долбаный вершитель.
– Глава, – поправил его, и разноцветные глаза вспыхнули удивлением, а затем Рино понимающе усмехнулся.
– Кто бы сомневался. Ради этого весь этот ужас, Ник? Ради места Главы ты предал свою семью? Ради гребаного кресла ты едва не убил сына и жену?
– Ты задаёшь неправильные вопросы, полукровка. Не «ради», а «почему». И эти «почему» лежат гораздо глубже, чем ты бы хотел знать, поверь. Но это уже тебя не касается.
Я достал кинжал и подошёл к нему, глядя, как вспыхнули злостью и странной одержимостью его глаза.
– Никогда не думал, что сдохну от твоей руки.
Сказал таким тоном, будто в дерьмо лицом окунул.
– Ты был прав, носферату, – разрезал верёвки, освобождая его и слушая, как он затаил дыхание, в то время, как сердце забарабанило пулемётной очередью.
– Зачем?
Выдохнул хрипло, неверяще, подозрительно.
– Отведи меня к ним, Рино.
Оскалился и отрицательно головой качает, вставая со стула.
– Ни за что, – стиснул челюсти, прищурившись. А я всё же не сдержался, зарычал и в глотку его пальцами впился:
– Отведи, ублюдок. Иначе их всех там вырежут словно скот!
– Кто?
Вцепился ладонью в моё запястье, а в глазах ярость бушует беспощадная.
– Курд.
