– Не уверен, что допустимо…
– Знаю! – воскликнула она. – Это абсолютно недопустимо! Знаю, я работала по семьдесят часов в неделю, но разве это так уж много – просить мужа выполнять свой супружеский долг? Мы же клялись делать это.
Какой ужасной должна была быть их свадьба. Они наверняка праздновали ее в «Холидей Инн». Нет. Хуже того. В «Холидей Инн Экспресс». Он содрогнулся от этой мысли. Вне всяких сомнений, там было и караоке. Судя по тому, что он помнил о Кайле (а помнил он совсем немного), тот, скорее всего, пел мешанину из «Джорни» и «Уайтснейк», время от времени делая глоток того, что называл пивасиком.
– Но я не возражаю против сверхурочных, – гнула свое она. – Это часть работы. Я знала об этом, когда вы нанимали меня.
Ага! Лазейка!
– Кстати, если говорить о найме…
– Моя дочь сделала пирсинг в носу, – грустно покачала головой Патрисия. – И стала похожа на быка. Моя маленькая девочка хочет, чтобы за ней гонялся матадор и втыкал в нее всякие ужасные штуковины.
– Черт побери, – пробормотал Уоллес, проводя рукой по лицу. У него нет времени на все это. Через полчаса начнется собрание, к которому еще надо подготовиться.
– Знаю! – снова воскликнула Патрисия. – Кайл сказал, что это – составляющая взросления. И что мы должны позволить ей расправить крылья и совершить свои собственные ошибки. Но я и подумать не могла, что она вденет в нос это проклятое кольцо! И даже не спрашивайте меня о сыне.
– О'кей, – согласился Уоллес. – Не буду.
– Он хочет, чтобы еду на свадьбу поставляла «Эпплбиз»! «Эпплбиз».
Во взгляде Уоллеса застыл ужас. Он не знал, что склонность к организации преотвратных свадеб передается по наследству.
Патрисия яростно кивнула:
– Будто мы можем позволить себе это. Деньги не растут на деревьях! Мы сделали все, чтобы дать нашим детям представление о том, что такое финансы, но когда ты молод, подобные вещи доходят до тебя с большим трудом. А теперь его невеста беременна, и он ждет помощи от нас. – Она театрально вздохнула. – Утром я способна встать с постели исключительно потому, что знаю: я приду сюда и… спрячусь от моих проблем.
Он почувствовал какое-то странное шевеление в груди и потер ее. Похоже на изжогу. Не надо было есть чили.
– Я рад, что мы являемся для вас убежищем, но попросил вас о встрече не поэтому.
Она шмыгнула носом.
– О? – И снова улыбнулась. На этот раз еще радостнее. – А в чем же тогда дело, мистер Прайс?
Он сказал:
– Вы уволены.
Она моргнула.
Он ждал. Теперь до нее, несомненно, дошли его слова, и он сможет вернуться к работе.
Она огляделась вокруг, смущенно улыбаясь.
– Это какое-то реалити-шоу? – наконец рассмеялась она, и на ее лице появилась тень прежнего радостного возбуждения, которое, как он считал, давно уже должно было улетучиться. – Меня снимает скрытая камера? Сейчас кто-нибудь откуда-нибудь выскочит с криком сюрприз? И как называется шоу? Вы уволены, но это неправда?
– Очень в этом сомневаюсь, – ответил Уоллес. – Я не давал разрешения на съемку. – Он взглянул на сумочку на ее коленях. – И на запись тоже.
Ее улыбка слегка поблекла.
– Тогда я ничего не понимаю. Что вы хотите сказать?
– Я не знаю, как выразиться еще точнее, миссис Райан. С сегодняшнего дня вы больше не являетесь сотрудницей компании «Мур, Прайс, Хернандес & Уортингтон». Когда вы выйдете отсюда, охранники позволят вам собрать ваши вещи и выпроводят из здания. Отдел кадров в самом скором времени даст вам подписать заявление о… да как же это называется? – Он пролистал лежащие на столе бумаги. – Ах да. О пособии по безработице. Ведь даже будучи безработной, вы сможете присосаться к груди государства за счет уплаченных мною налогов. – Он покачал головой. – Так что в некотором смысле я продолжу платить вам. Хотя и немного. И не за работу. Потому что вы здесь больше не работаете.
Она больше не улыбалась.
– Я… что?
– Вы уволены, – медленно проговорил он, не понимая, почему ей так трудно понять очевидное.
– Почему? – требовательно вопросила она.
Теперь они наконец-то вступили в диалог. Отвечать на вопросы почему? было коньком Уоллеса. Ничего, кроме фактов.
– Из-за экспертного заключения по делу Кортаро. Вы предоставили его спустя два часа после дедлайна. И оно было принято лишь потому, что судья Смит был кое-чем обязан мне, и даже это удалось мне с большим трудом. Я был вынужден напомнить ему, что видел его и его любовницу-няню в… впрочем, это неважно. Вы могли лишить фирму нескольких тысяч долларов, не говоря уже об ущербе, который был бы нанесен нашему клиенту. Такие ошибки не прощают. Я благодарен вам за годы преданной работы в «Мур, Прайс, Хернандес & Уортингтон», но, боюсь, в ваших услугах мы больше не нуждаемся.
Она резко встала, кресло проскрипело по твердому деревянному полу.
– Я не опоздала с заключением.
– Опоздали, – спокойно возразил Уоллес. – Могу показать вам временную метку, сделанную в канцелярии, если вы того пожелаете. – Он постучал пальцами по лежащей на столе папке.
Ее глаза сузились. Но, по крайней мере, она больше не плакала. А с гневом Уоллес умел справляться. В его первый день в юридической школе ему сказали, что, хотя юристы и необходимы для функционирования общества, они, тем не менее, всегда вызывают чей-то гнев.
– Даже если я и предоставила его с опозданием, то такое произошло впервые за все годы моей работы здесь. В первый и в последний раз.
– И теперь вы можете расслабиться и не бояться, что нечто подобное повторится, – сказал Уоллес. – Потому что вы здесь больше не работаете.
– Но… но как же мой муж? И мой сын? И моя дочь?!
– Ах да. Я рад, что вы затронули эту тему. Если мы платили вашей дочери стипендию, теперь мы ее, разумеется, аннулируем. – Он нажал кнопку на телефоне на столе. – Ширли? Отметь для отдела кадров, что дочь миссис Райан не получит больше от нас никаких денег. Я не знаю, как это делается, но уверен: они должны заполнить какую-то форму, которую я потом подпишу. Займись этим немедленно.
Раздался голос его помощницы:
– Хорошо, мистер Прайс.
Он посмотрел на свою бывшую сотрудницу.
– Вот так. Понятно? Все учтено. А теперь, прежде чем вы уйдете, я хотел бы напомнить вам, что мы профессионалы. Вам нет нужды кричать, или кидаться вещами, или угрожать, потому что это, вне всякого сомнения, будет классифицировано как тяжкое преступление. И пожалуйста, если можно, забирая свои вещи, не прихватите чего-нибудь, принадлежащего фирме. Заменившая вас сотрудница приступит к работе в понедельник, и мне будет очень неприятно, если в ее распоряжении не окажется степлера или держателя для клейкой ленты. Хотя, разумеется, вы унесете с собой все безделушки, накопившиеся на вашем столе за то время, что вы работали у нас. – Он взял в руку мячик для снятия стресса с логотипом фирмы. – Они просто замечательные, верно? Помню, вы получили такой мячик по случаю семилетней годовщины вашей работы здесь. Возьмите его с моего благословения. Мне кажется, он вам пригодится.
– Так вы это серьезно, – прошептала она.
– Я серьезен, как сердечный приступ. А теперь, с вашего позволения, я должен буду…
– Вы… вы… вы чудовище! – закричала она. – Я требую от вас извинений!
Еще бы она их не требовала.
– Извинения предполагали бы, что я сделал что-то неправильное. А это не так. Если уж на то пошло, это вам следует извиниться передо мной.
Ее ответный вопль не был похож на извинение.
Уоллес, сохраняя хладнокровие, снова нажал на кнопку телефона.
– Ширли? Охранники пришли?
– Да, мистер Прайс.
– Хорошо. Пусть скорее идут сюда, пока в мою голову не полетело что-нибудь тяжелое.
Уоллес Прайс в последний раз видел Патрисию Райан, когда ее, лягающуюся, и визжащую, и совершенно игнорирующую его предупреждение о преступных действиях, тащил прочь амбал по имени Джеральдо. Он был невольно впечатлен тем, что миссис Райан настойчиво угрожала засунуть то, что она называла раскаленной кочергой, ему в горло, чтобы эта самая кочерга – по ее словам – проткнула его тело сверху донизу и у него случилась бы смертельная агония.
– Вам повезет! – крикнул он от двери, зная, что его слышат все работающие на этаже. Он хотел, чтобы они знали: ему это небезразлично. – Дверь закрывается, окно открывается, и все такое. – Двери лифта сомкнулись, и ее приступ ярости остался за ними.
– Ох, – вздохнул Уоллес. – Так-то оно лучше. Возвращайтесь к работе, все. Нечего бездельничать только потому, что сегодня пятница.
И все мгновенно зашевелились.
Прекрасно. Механизм снова заработал – четко и слаженно.
Он вернулся к себе в кабинет и закрыл за собой дверь.
В тот день он вспомнил о Патрисии всего один раз – когда получил письмо от начальницы отдела кадров, где она сообщала, что займется вопросом о стипендии. Изжога возвратилась, но в этом не было ничего страшного. По пути домой он заедет в аптеку и купит нужное лекарство. И больше он о Патрисии Райан не думал. Только вперед, сказал он себе, перемещая письмо в папку ЖАЛОБЫ СОТРУДНИКОВ.
Только вперед.
Ему стало лучше. По крайней мере, в груди было спокойно.
На следующей неделе приступит к работе новая сотрудница, и он доведет до ее сведения, что не потерпит ее ошибок. Лучше уж с самого начала внушить страх, чем разбираться с последствиями некомпетентности позже.
* * *
Но ему не выпало такой возможности.
Потому что спустя два дня Уоллес Прайс умер.
Глава 2
Народу на его похороны собралось немного. Уоллес был недоволен этим. У него не было четкого представления о том, как он попал туда. Какое-то мгновение он смотрел на свое тело. А потом моргнул и обнаружил, что стоит перед церковью, двери которой распахнуты, а колокола звонят. Бросающаяся в глаза табличка, гласившая ПАМЯТИ УОЛЛЕСА ПРАЙСА, только запутывала. Честно говоря, эта табличка ему не нравилась. Совсем не нравилась. Может, кто-то в церкви объяснит ему, что, черт побери, здесь происходит?
Он сел на скамью неподалеку от входа. Церковь совмещала в себе все, что он ненавидел: она была претенциозной, с большими витражами и несколькими изображениями Иисуса в разных позах, свидетельствующих о боли и страдании, его руки были прибиты к кресту, сделанному, похоже, из камня. Уоллеса ужаснуло, что никто, собственно, не возражал против лицезрения предсмертных судорог Христа. Нет, он никогда не поймет религию.
Он стал ждать, когда в церкви наберется побольше людей. Табличка у алтаря гласила, что панихида начнется ровно в девять. Судя по часам на стене (еще один Иисус с руками-стрелками, что, видимо, должно напоминать о том, что единственный сын Бога был акробатом), сейчас без пяти девять, а в церкви присутствовали всего шесть человек.
Он знал пятерых из них.
Первой была его бывшая жена. Их развод оказался делом трудным, полным беспочвенных взаимных обвинений, так что адвокаты с трудом удерживали супругов, сидящих за столом напротив друг друга, от гневных выкриков. После развода она перебралась на противоположный конец страны, чтобы оказаться подальше от него. И он не винил ее в этом.
Почти.
Она не плакала. И это по не вполне понятной ему причине раздражало его. Разве ей не полагалось всхлипывать?
Второй, третьей и четвертой известными ему персонами были его партнеры по юридической фирме «Мур, Прайс, Хернандес & Уортингтон». Он ожидал, что к ним присоединятся другие сотрудники фирмы, учитывая то обстоятельство, что «МПХ&У» двадцать лет назад начала с работы в гараже, но со временем выросла в одну из самых влиятельных фирм штата. Он думал, что здесь появится хотя бы его помощница Ширли – с разводами макияжа на лице и зажатым в кулаке носовым платочком, – причитающая, что не знает, как ей теперь жить и работать без него.
Ширли в церкви не было. Он сосредоточенно высматривал ее, отчаянно желая ее появления. Она должна была стенать, что это несправедливо, что ей просто необходим босс вроде Уоллеса, не позволяющий ей сбиться с пути истинного. Но она так и не пришла, и в глубине его сознания затрепыхалось беспокойство.
Партнеры собрались неподалеку от входа, рядом со скамейкой, на которой сидел Уоллес, и тихо разговаривали между собой. Прайс оставил попытки дать им знать, что он все еще здесь – сидит прямо перед ними. Они не видели его. И не слышали.
– Печальный день, – сказал Мур.
– Очень печальный, – согласился Хернандес.
– Худший из всех дней, – подытожил Уортингтон. – Бедная Ширли – плохо же ей пришлось, когда она обнаружила его тело.
Партнеры замолкли и обратили взгляды на переднюю часть церкви и почтительно наклонили головы, когда Наоми, в свою очередь, посмотрела на них. Она криво улыбнулась им и снова повернулась к алтарю.
А потом:
– Заставляет задуматься, – произнес Мур.
– Что правда, то правда, – согласился Хернандес.
– Воистину так, – подытожил Уортингтон. – Заставляет задуматься об очень и очень многом.
– Ты ни разу в жизни не высказал ни одной оригинальной мысли, – попрекнул его про себя Уоллес.
Партнеры опять на какое-то время замолкли, и Уоллес не сомневался, что они погрузились в отрадные воспоминания о нем. С минуты на минуту они начнут делиться ими, станут по очереди рассказывать короткие истории о человеке, которого знали половину своей жизни, о том влиянии, которое он оказал на них.
Может, они даже уронят слезу или две. Он надеялся на это.
– Он был засранцем, – наконец выдал Мур.
– Большим засранцем, – согласился Хернандес.
– Сущим засранцем, – подытожил Уортингтон.
И они рассмеялись приглушенным смехом, стараясь не допустить, чтобы его отразило эхо. Уоллес был шокирован по двум причинам. Во-первых, он очень сомневался, что в церкви позволено смеяться, особенно во время заупокойной службы. Он думал, что это против правил. Впрочем, он не был в церкви вот уже несколько десятилетий, и, возможно, эти правила давно изменились. А во-вторых, с какой это стати они называют его засранцем? Их почему-то не поразила молния, и это расстроило его.
– Покарай их! – крикнул он, подняв глаза к потолку. – Покарай их прямо… сейчас… – взмолился он, но быстро замолчал. Почему его слова не сопроводило эхо?
