Выдрал из рук Вовчика сумку, подал Вале:
– Клянусь мамой, обидеть не хотели!
Валя быстро пошла по лестнице наверх, уронила купленную газету, вбежала в номер и разревелась. Хотелось обвинить Виктора – бросил, подставил. Но таких ситуаций с ней была тысяча без всякого Виктора. И она не виновата ни в чём, кроме своего пола и своей внешности. А что было бы дальше, если бы она не представилась важной фигурой из Москвы? А если бы это было ночью?
Постучали. Валя вытерла слёзы и распахнула дверь, в надежде увидеть Виктора. Перед ней стоял администратор с подносом, на котором высилась бутылка шампанского и лежала шоколадка.
– Пацаны прощенья просят, – многозначительно поднял он бровь.
– Пошёл вон! – заорала Валя в нехарактерной для себя манере и швырнула дверью так, что поднос с бутылкой подскочил ему в лицо.
Встала у окна, пытаясь успокоиться, в дверь снова забарабанили.
– Кто там? – спросила она зло.
– А есть варианты? – откликнулся голос Виктора.
– Есть, – зашипела Валя, открыв.
– Почему глаза красные? – с порога заметил он.
– Если не уволишь администратора гостиницы, я уезжаю.
Понимала, что это единственный способ лечить людей от хамства. В маленьком городке узнают, за что уволили, задумаются.
– Как скажешь, – кивнул он, внимательно рассматривая её, словно увидел впервые. – Пойдём обедать, там и уволим.
Спустились в ресторан. Администратор, видя их, вытянулся за стойкой в струну. Подбежали три официанта.
– Директора, – буркнул Виктор.
– Из горячего у нас котлеты по-киевски, утка жареная, свинина с апельсинами, – замурлыкал официант.
– Две свинины. По-человечески, без апельсинов. Закусочек и вина, самого приличного, что у вас есть.
К столику подбежал мужчина в красном пиджаке, с толстой золотой цепью на шее.
– Здравствуйте, Виктор Миронович! Я директор гостиницы. Не сквозит ли в номерах? – засуетился он.
– Администратор, который сейчас работает, должен быть немедленно уволен, – холодно сказал Горяев.
– Окошкин? Он что-то сделал? – удивился директор.
– У меня всё! – рявкнул Горяев.
И директор начал удаляться, кивая и пятясь спиной, как древний японец.
– За успех поездки! – поднял Горяев бокал. – Как говорит ЧВС, вино нам нужно для здоровья, а здоровье нам нужно, чтобы пить водку!
Валя натянуто улыбнулась. Ели после этого молча, потому что официанты не отходили от стола.
– Сейчас экскурсия по городу и встреча в модном кабаке, – предупредил Виктор.
– Зачем обедали, если в кабак? – удивилась Валя. – На охоту ехать— собак кормить?
– Не угадаешь, чем накормят в провинции. А здесь вполне.
У подъезда гостиницы стояли три дорогие иномарки. В одну посадили Валю с Горяевым. В другую сел низенький толстый мэр. В третью – угодливо улыбающиеся здоровенные мужики.
– Кто эти люди? – тихо спросила Валя.
– «Обыск покажет», – усмехнулся Горяев, и водитель в ужасе на него обернулся.
Машины снялись с места и рванули по главной улице, на которой всё живое испуганно уступало им дорогу. Минут через десять остановились около разрушенной монастырской стены и собора, обшитого лесами.
Толстенький мэр выскочил из машины, открыл Вале дверцу:
– Это наш знаменитый собор. Идёт реставрация, скоро всё засияет!
– В прошлом году отчитывались о его реставрации, – нахмурился Горяев.
– Оказалось, Виктор Миронович, он очень какого-то века… Вызвали французских реставраторов делать анализ кирпичей, – вдохновенно врал мэр. – Они сказали, особенная каменная кладка, пришлось переделывать.
– Зато, говорят, у тебя казино выложены обычной кладкой и растут как грибы, – напомнил Горяев.
– Так налоги платят. В детский дом телевизоры купили, – развёл руками мэр: дескать, я, конечно, против, но время такое.
И снова помчались мимо драных старых избёнок с кружевными наличниками, облупленных пятиэтажек и завалившихся заборов. Затормозили на горе, где высилась металлическая башня и было сооружено что-то грубое, цементное, вроде смотровой площадки.
– Телебашня, своё телевидение! – похвастался мэр. – А вон мост. Реставрируем. Завод, правда, встал. Ищем инвестора.
– Чем народ живёт, если градообразующее предприятие встало? – строго спросил Горяев.
– Огородом. В Турцию ездят. Шапки делают из козьей шерсти. Даже в Москву их возят. Вышивка местная. Мы вам подарим, – он поскрёб в затылке. – Поднимать надо город! Губернатор не слышит.
– У вас же завод холодильников.
– Да вон он, – показал мэр вдаль. – Старые линии. Делают потихонечку сковородки и кастрюли. Возят продавать.
– Сами возят? – удивился Горяев.
– Им зарплату дают кастрюлями, – вздохнул мэр. – Хотел завод на аукцион выставить. Губернатор сказал, сиди, не высовывайся.
Следующей остановкой был новодельный ресторан, собравший в себе тупую бетонную архитектуру, облака пластмассовых растений и пластмассовые фонтаны.
Прошли сквозь фойе, где густо накрашенные девушки кокетничали с кавказцами, потом через казино с автоматами по стенкам, потом через зал, где гремела пламенная ламбада и среди танцующей толпы летала фата. Зашли в помещение, обитое малиновым шёлком с душераздирающе жёлтыми кистями.
– Похоже на крематорий, – шепнул Виктор.
В одном углу стояла толпа мужчин в костюмах, в другом – длинный накрытый стол. Толпа мужчин встрепенулась, выстроилась пожимать руки Горяеву, после чего расселась.
Стая официантов в рубашках из того же малинового шёлка, что обивка стен, подпоясанных теми же жёлтыми кистями, как на обивке, понесли компанию осетров в человеческий рост. Осетры были аккуратно обложены звёздами из свёклы – в тон обивке и полумесяцами из кожи лимона – в тон кистям.
– Фильм ужасов на широкую ногу, – шепнул Горяев Вале.
Потекли тосты от ведомств и отдельных чиновников, содержание которых состояло из восхваления Ельцина и Горяева.
– А теперь сюрприз, – объявил мэр.
В двери вошли тщедушный гитарист во фраке с бабочкой и пышная дама в чёрных кружевах, с розой в волосах. Гитарист ударил по струнам, а дама запела низким контральто: «У любви как у пташки крылья, законов всех она сильней…»
После номера даму представили как заслуженную артистку Клавдию Пурпурную и посадили с другой стороны от Горяева. Она пыталась подвинуть стул поближе и прижаться к Горяеву, жалуясь на бедность местного театра, совмещающего в одном здании оперный, драматический и кукольный.
Но Горяев умел опускать между собой и собеседниками стекло такой толщины, что Пурпурной пришлось объявить «белый танец». Стоило ей выйти танцевать с Горяевым, как мэр объявил:
– У нас не танцуют всухомятку!
И в зале притушили, точнее, почти выключили свет. Это выглядело совершенно неприлично, но люди за столом вели себя так, словно это в порядке вещей. Когда Горяев отодрал от себя горячие ладони Клавдии Пурпурной, зажгли свет, и мэр поднял бокал:
– Дорогой Виктор Миронович, мы знали о том, что вы сильный руководитель и влиятельный политик, но мы не представляли, что вы ещё и любимец женщин…
Тост длился минут десять, и рюмки после него бойко хлопнули об пол, а малиновые с жёлтым официанты запорхали вокруг с вениками, как экзотические бабочки. Гостиница с хамом-администратором показалась Вале после этого раем обетованным.
Когда вернулись в её номер, спросила:
– Тебе всегда артистку подсовывают?
– Когда учительницу, когда проститутку, – он зевнул.
– И ты…?
– Любой ответ не в мою пользу, – усмехнулся Горяев. – Пойми, я для них сразу и Борис Нелакаевич, и Цицерон Степанович. Им кажется, что можно не работать, как в совке, а приедет начальник и нажмёт на денежную кнопку.
– Ельцин правда с моста с букетами падал, когда на свиданье шёл?
– Свечку не держал.
– А как отсюда домой позвонить?
– У тебя ж сотовый.
– С него дорого, – сказала Валя с материной интонацией, но всё же набрала домашних.
Вика читала книжку. А мать наказала посмотреть, что там в магазинах дешёвого.
– Не девочка, а ангел, – поделилась Валя с Виктором. – Уж не знаю, что и подумать?
– У моего друга сын подсел. Главные наркобазы – престижные вузы. На детей богатых ложатся дилеры, сдруживаются, подсаживают. Мальчик своё спустил, навёл на квартиру, помог угнать отцову тачку. Обследовали, полный список – гепатит В и С, СПИД. Отправили в Америку лечить, он и там нашёл. Умер от передоза.
– Просто никому не был нужен, – объяснила Валя.
– Как никому? Папа, мама!
– У Вики тоже папа, мама. А я как клещ вцепилась – не отдам наркотикам, и всё. Она и бросила, когда увидела, как мне нужна.
– Пойдём в мой номер. Только не пугайся, там местная роскошь.
В его номере была кровать с фиолетовым бархатным балдахином, картины с голыми тётками в золотых рамах, а в кадке возле постели росла небольшая яблоня с крупными яблоками. Валя даже не сразу сообразила, что яблоки аккуратно привязаны.
Утром проснулась от того, что он целовал её щёку:
– Спи. У меня встреча. К обеду буду.
Откуда у него столько сил, удивилась Валя и провалилась в сон. Город за окном был тихий, как в детстве, а воздух хрустально чистый. В Москве она так не спала уже много лет, и накопившаяся усталость взяла своё.
Проснувшись, незаметно пробралась в свой номер, приняла душ и без завтрака отправилась в город, где всё цвело и сияло на солнце вокруг отремонтированной гостиницы, поставленной в козырном месте с видом на речку и лес.
Но стоило шагнуть дальше, как запестрели убогие деревянные домики, облепленные пристройками, неаккуратными верандочками и залатанными сараюшками. Валя добрела до большого – в местном понимании – магазина.
Перед магазином стояла коротко стриженная старуха, одетая, несмотря на жару, в ватник поверх цветастого халата. Перед ней на картонном ящике лежали вышитые наволочки для маленьких подушечек – думок.
В бараке на Каменоломке все украшали думками кровати и сундуки, но самые красивые вышивала, конечно, мать. Бабушка Поля считала думки лечебными, ей приносили готовые наволочки, и она набивала их в зависимости от жалобы больного сухим можжевельником, крапивой, шалфеем, полынью, пижмой, тысячелистником, ромашкой, рубленой хвоей.
Для сна они получались жестковаты, их клали рядом с обычной подушкой. Сама бабушка думок не держала и без того умела себя лечить. На большой металлической кровати лежали только перина, одеяло и росла пирамида огромных подушек.
Всё это было сделано бабушкиными руками из гусиного пуха. Другого спального места в доме не было, разве что печка. Маленькая Валя зарывалась в постель, как в сугроб, к бабушке под бочок, а та тихонько напевала:
Котя, котенька, коток,
Котя – серенький бочок,
Приди, котя, ночевать,
Нашу Ва`люшку качать.
Уж как я тебе, коту,
За работу заплачу —
Дам кусочек пирога
И горшочек молока…
И примостившаяся в ногах кошка Василиса мурчала в тон колыбельной. Всё это встало перед глазами Вали, разглядывающей наволочки на картонном ящике из-под вина. На них были девки в хороводах, ассиметричный Иван-царевич на сером волке, цветочки дурного цвета и уродливые терема. Старуха вышивала беспардонно любительски, и в этом была особая прелесть.
– Сколько стоит? – спросила Валя.
– А ты откуда будешь? – грубо ответила старуха.
– Из Москвы приехала.
– Чего приехала? С бандитом каким погулять?
– С депутатом, – ответила Валя, удивившись, как точно старуха поняла жанр её визита, и, словно оправдываясь, добавила: – У меня мать всю жизнь вышивает.
– Мать вышивает? Тогда айда ко мне, я тебе другие покажу, – сказала старуха, сгребла вышивки, бережно засунула картонный ящик под скамейку и пошла за дом.
