Я отложил чек в ящик, покончил с бумажной работой и пошел на свою обычную тренировку по дзюдо.
Дзюдо, которым я занимался, – это тонкое искусство самозащиты, изменение равновесия за счет собственного движения нападающего, чтобы одолеть его. Дзюдо – это ритм, рычаг, скорость и иногда – воздействие на болевые точки, но, насколько я знал, всегда штука тихая. Крики и удары карате, хлопанье по матам ради выражения агрессии мне никогда не нравились и были не нужны. Я не стремился к физическому превосходству. Я не затевал драк. С покалеченной рукой, жокейским весом и ростом в пять футов шесть дюймов мне нужно было только выживание.
Я проделывал привычные упражнения, думая о другом. В лучшем случае мое знание дзюдо было моральной опорой. От многих опасностей нельзя спастись умением бросить нападающего через плечо.
Меня не оставляли мысли об Эллисе.
Я ошибся. Конечно же, я ошибся.
Все знали его в лицо. Он не мог рисковать, что увидят, как он крадется ночью к пастбищу, вооруженный чем-то вроде мачете.
Но он устал от известности. «Слава не заменит опасности», – сказал он. Ему было мало того, что он имел.
И все-таки… он не мог.
Спустя неделю после дерби я поехал на четыре дня в Эскот, покрутился там, повосхищался лошадьми и экстравагантными женскими шляпками. Я должен был получить от этого наслаждение, как обычно. Но вместо этого я чувствовал себя так, как будто передо мной разворачивался бессмысленный фарс, танцы над бездной.
Эллис бывал там каждый день и, конечно же, разыскал меня.
– Как дела, «горячая линия»?
– «Горячая линия» молчит.
– Так, значит, ты здесь для того, чтобы напугать своего торговца лошадиными ногами? – с дружеской иронией спросил он.
– Надеюсь на это.
– А что, если он просто не сможет удержаться? – спросил Эллис.
Я повернулся и посмотрел ему в глаза:
– Я поймаю его.
Он улыбнулся и отвел взгляд:
– Все знают, что ты ловко справляешься с такими делами, но готов поспорить…
– Не спорь, – прервал его я. – Не спорь, это не к добру.
Кто-то подхватил его под руку, требуя его внимания. Он хлопнул меня по плечу и сказал с обычной приветливостью:
– До встречи, Сид.
Его увлекли в сторону, а я не мог поверить, я не мог поверить, что он сказал мне зачем, даже если не сказал как.
«Что, если он не сможет удержаться?»
Можно ли совершать бессмысленные жестокости помимо собственной воли?
Нет…
Да, можно, и да, так часто бывает.
Но только не Эллис. Нет, не Эллис.
Алиби, подумал я, отыскивая рациональный выход. Я выясню, где был Эллис в те ночи, когда происходили нападения на лошадей. Я смогу подтвердить, к своему удовольствию, что это не он, что у меня нет подозреваемых вообще и я никогда не отыщу этих подонков. И со спокойной душой запишу себе поражение.
В пять тридцать на следующее утро после Золотого кубка в Эскоте я проснулся от телефонного звонка и услышал в трубке взволнованный высокий женский голос:
– Я хочу поговорить с Сидом Холли.
– Вы с ним говорите, – ответил я, заставляя себя сесть и щурясь на часы.
– Что?
– Вы говорите с Сидом Холли. – Я сдержал зевоту. Черт побери, полшестого!
– Но я звонила в «Памп» и просила «горячую линию»!
Я терпеливо объяснил:
– Они переадресовывают звонки прямо мне. Так что вы разговариваете с Сидом Холли. Чем могу вам помочь?
– Боже, – растерянно выдавила она. – У нас жеребец с отрезанной ногой.
У меня перехватило дыхание.
– Где вы?
– Дома. Ох… то есть в Беркшире.
– А точнее?
– Комб-Бассет, к югу от Хангерфорда.
– И… э-э-э… Что у вас делается?
– Всеобщий плач и стенания.
– А ветеринар?
– Я только что ему позвонила. Он едет.
– А полиция?
– Они кого-то послали. Но мы решили, что лучше позвонить вам.
– Да, – ответил я. – Я сейчас же приеду, если вы не против.
– Для этого я вас и побеспокоила.
– Тогда как вас зовут? Ваш адрес?
– Бетти Брэккен, Мейнор-хаус, Комб-Бассет. – Она спотыкалась на каждом слове, как будто не могла вспомнить.
– Пожалуйста, – сказал я, – попросите ветеринара не отвозить ни жеребца, ни ногу на живодерню, пока я не приеду.
– Я постараюсь, – отрывисто пообещала она. – Бога ради, скажите мне почему? Почему наш жеребец?
– Я приеду через час.
Что, если он не сможет удержаться…
«Пусть это будет не Эллис», – подумал я. Пусть это окажется делом рук какого-нибудь несчастного психа, движимого собственным больным подсознанием. Эллис был бы способен контролировать такие порочные побуждения, даже если бы они у него были.
Пусть это будет не Эллис.
Кто бы это ни был, его надо остановить, и я остановлю его, если смогу.
Я побрился в машине, держа бритву на батарейках в руке, действующей от батареек, и преодолел восемьдесят миль по относительно пустынному шоссе М4 с такой скоростью, что стрелка спидометра дрожала там, куда я редко ее загонял. Антирадар молчал. Ну и хорошо.
Было прекрасное июньское утро, ясное и свежее. Я въехал в ворота Мейнор-хауса, поставил машину и ровно в шесть тридцать вошел в дом, за открытой дверью которого были суета, громкие голоса и всеобщий плач и стенания.
Женщина, которая звонила, бросилась ко мне, едва увидела. Она была вне себя от волнения.
– Сид Холли? Благодарение Богу. Хоть один разумный человек в этой компании.
Компания состояла из двух полицейских в форме и толпы людей, которые впоследствии оказались родственниками, соседями и просто любопытными, а также полудюжины собак.
– Где жеребец? – спросил я. – И где его нога?
– В поле. Там ветеринар. Я сказала ему, чего вы хотите, но это упрямый шотландец. Бог знает, будет ли он ждать, сварливый старый черт. Он…
– Покажите мне, где это. – Я резко прервал ее излияния.
Она заморгала:
– Что? Ах да. Идите сюда.
Она быстро провела меня через дом какими-то дальними коридорами, напомнившими мне Эйнсфорд, да и любой старый дом, который был построен в расчете на слуг. Мы прошли через комнату с оружием, комнату с цветами, с пылью и наконец вышли через заднюю дверь во двор, заставленный мусорными ящиками. Оттуда через зеленые деревянные ворота она повела меня садом вниз по дорожке к стальным решетчатым воротам. Я начал уже думать, что мы заблудились, когда неожиданно впереди оказалась дорожка, заставленная машинами, и примерно десяток человек возле загона.
Моя провожатая была высокой худой женщиной лет примерно пятидесяти, она была одета в старые плисовые брюки и оливковый шерстяной свитер. Ее неприбранные седеющие волосы свисали на высокий лоб. Она не заботилась о том, как выглядит, и у меня сложилось впечатление, что она относится к тем женщинам, для которых внешний вид вообще мало значит.
Она замедлила шаг. Люди, опиравшиеся на ограду загона, выпрямились:
– Доброе утро, миссис Брэккен.
Она машинально кивнула и провела меня в ворота, которые один из них распахнул перед нами.
За воротами, примерно в тридцати шагах, стояли еще двое мужчин, мужеподобная женщина и трехногий жеребец. Все, за исключением жеребца, жестами и позами выражали нетерпение.
Один из мужчин, высокий, седой, в очках в черной оправе, сделал пару шагов нам навстречу.
– Миссис Брэккен, я сделал то, что вы хотели, но уже поздно помогать вашему бедному малышу. А вы, должно быть, Сид Холли, – сказал он, глядя сверху вниз, как с горы. – Вы здесь мало что можете сделать.
Он коротко пожал мне руку, как будто не одобрял этого обычая.
Он говорил с сильным шотландским акцентом, а манеры у него были как у человека, привыкшего командовать. Другой человек, стоявший позади него, совершенно незаметный, оставался молчаливым наблюдателем.
Я подошел к жеребцу. Он посмотрел на меня спокойными ясными глазами, без тени испуга. Я провел рукой по его носу, тихо уговаривая его. Он мотнул головой вниз и снова вверх, как будто поздоровался. Я позволил ему обнюхать мою руку. Потом погладил его по шее. Шкура была сухой – ни боли, ни страха, ни смятения.
– Он под наркозом? – спросил я.
– Мне нужно взять кровь на анализ, – сказал шотландец.
– Который вы, конечно, сделаете?
– Конечно.
По лицам другого мужчины и женщины можно было сказать, что они и не заходили в мыслях так далеко.
Я обошел жеребца и присел, чтобы поближе посмотреть на его бабку. Я провел рукой по его ноге сверху вниз, ощущая расслабленные мышцы там, где должны быть тугие сухожилия и связки. Очень трогательно, но обрубок был аккуратный и не кровоточил. Я согнул жеребцу колено и осмотрел место разреза. Он был сделан чисто, не было видно осколков костей, как будто это сделал шеф-повар, привыкший пользоваться специальным ножом.
Жеребец дернул коленом, освобождаясь от моей хватки.
Я встал.
– Ну? – с вызовом спросил шотландец.
– Где его нога?
– Вон там, за поилкой. – Он сделал паузу и, когда я уже поворачивался, вдруг добавил: – Ее нашли не там. Это я ее туда положил. А нашли ее первыми бродяги.
– Бродяги?
– Да.
Миссис Брэккен, присоединившаяся к нам, пояснила:
– Каждый год в июне в одну из суббот все местные туристские клубы выходят гулять по дорогам в этой части графства, чтобы по закону сохранить сюда открытый доступ.
– Если бы они оставались на дорожках и тропках, – проворчал шотландец, – так и были бы в своем праве.
Миссис Брэккен согласилась:
– Они приводят с собой своих детей и собак, устраивают пикники и вообще ведут себя так, как будто это место им принадлежит.
