По дороге Ася зашла в аптеку. С отцом договорились встретиться на вокзале. У луноликого выреза в стекле стояла старушка в серой юбке древнего образца, серой ситцевой рубахе в мелкий серо-зелёный цветочек. Она учтиво что-то говорила молодому аптекарю, а он отказывался, отнекивался.
– Ну дай… последний раз прошу.
– Баб Шур, ну чесслово, не могу.
– Да что ж ты за паршивец такой? – начинает тихо закипать старушка.
Ася в ожидании тёрлась у прилавка с бинтами и ватой. Старушка, чуть ли не флиртуя, наседала на аптекаря.
– Слышь ты, мне Верка говорила, что ты помог.
– Баб Шур, отстань, – уже злился аптекарь. Чтобы отвлечься от назойливости бабы Шуры, обратился к Асе: – Девушка, вам помочь?
– Мне это… – Ася застеснялась. К такому бы аптекарю на свиданье бегать. Если она сейчас попросит бинты и вату, он обязательно догадается, для чего.
Аптекарь и старушка внимательно ждали, отчего Ася ещё больше раскраснелась и практически впала в ступор.
– П…да болит? – вытряхнула старушка на Асю крепкое слово.
Коротко, ёмко и по-человечески. Ася к такому не привыкла, она стояла, хлопала ресницами и туго соображала: согласиться, сбежать, расплакаться? Старушка, прям как та жаба в телефонной будке, уничтожила её одним движением языка.
– Вам прокладки? – аккуратно уточнил аптекарь.
– Нет! Сиськи мять! – бухнула старушка. – Чё девку ступоришь?
– Ладно, схожу посмотрю. – Аптекарь тихо пропал в дверях подсобки и появился с припрятанным товаром «для своих».
– Тридцать шесть копеек.
Старушка восхитилась щедрым жестом аптекаря.
– Это тебе не фронтовые придорожные лопухи. Эх, девка, подфартило. – Заметив сдачу, быстро улыбнулась. – Слышь, у тебя чё по деньгам? Есть подсобить на лекарство?
Асина рука, уже готовая собрать монеты, замерла.
– Не давайте, – предупредил аптекарь.
– Аскофену мне, – взбунтовалась старушка. – Шесть копеек.
Ася отсчитала монеты, пошла на выход. Теперь главное – добраться до вокзала. Старушка права, у Аси уже болит всё…
Ася росла стеснительным ребёнком, лишних вопросов родителям не задавала, да и вообще никаких вопросов не задавала. Она считала, что родители настолько древние, что в современности ничего не смыслят. Чаще всего разговор с дочерью провоцировала мать. Однажды сцепились по пустяшному вопросу. Мать открыто заявила, что все скоро забудут Ленина, а вот Бог рядом будет всегда. Каково такое слушать? Ася пришла к выводу, что мать захворала или под старость лет сошла с ума. «Как можно забыть Ленина? Он лежит в Мавзолее. Хочешь посмотреть? Сходи. Шесть часов очереди – и ты у самого великого гроба. А где Бог? Покажите мне его! На небе? Гагарин летал и не встретил. Чего-то, маменька, ты не понимаешь. А раз не понимаешь, нечего голову морочить». Мать не спорила, уходила на кухню и варила пустые щи или кашу. На большие праздники в щи добавлялось мясо, а в кашу – молоко.
Ася вышла к набережной, залитой июньским солнцем. Видимо, у неё внутри находился какой-то компас, который заставляет идти к воде. Тот же компас заставляет искать место поукромнее, тихо ойкать от прохлады речной воды. Ничего сложного, простые телодвижения, это может сделать любая идиотка. Ася сидит в воде, словно наседка на яйцах, и купается в запредельном блаженстве. Как мало человеку надо! И уже плевать на институт, на неудачу с подачей документов. Одно только беспокоит: сердце разрывается от вероятности оказаться увиденной неизвестными людьми. Они сразу всё поймут. Об этом противно думать и постыдно говорить, хотя это один из законов природы.
В воздухе висел комар. Его жужжанье медленно и лениво кружило над водой.
– Вылазь! Хвору прихватишь.
Ася сдавленно взвизгнула, подскочила, юбка парусом легла на воду. Она стояла в воде, потрясённо глядя сквозь кусты на бабу Шуру. От ветра её седые волосы шевелились старой рваной паутиной, а рубашка и юбка пузырились монументальной серостью крейсера «Аврора». Очевидно, топталась она давно, потому что уже скинула обувку и грела пятки о камни.
Каким образом она нашла Асю? Торопилась следом? Ася не подозревала, что за ней подглядывали. Вероятнее всего. Иначе найти её среди завитков кустов было бы невозможно.
– Не смотри так. Я ж в войну в разведку ходила. Так запаршивеешь, что на другой край земли попрёшь. Мы однажды с одним узбеком пошли, я не удержалась, отпросилась на речку – взбрызнуться. Вертаюсь, а на берегу пять немцев вповалку. «Как? – спрашиваю. – Один управился?» А он: «Он тебя смотреть. Я патрон нет, гранат нет, сапёрным лопатком твою мать один немец ёб, второй ёб, другой биляд ёб». Совсем молодой узбек был. Я его тащу, раненого, а он просит бросить. «Ты биляд, сам кровь!» Совсем зелёный узбек… – негромко, почти просительно сказала она. – Твой красный плащ хороший ориентир.
Камень, на котором стояла старушка, и впрямь был тёплым. Знал, наверное, что сегодня пригодится двум особям, и потому целый день старательно вбирал в себя щедрость солнца.
Старушка присела рядом – надёжно устроилась, растопырив руки, вытянула ноги, подставила лицо солнцу. Кожа на лице как кора древнего тополя, шишковатые локти, колени, пальцы на ногах криво топорщатся, наползают друг на друга.
– Ты пойми, это очень важно для меня.
«Что важно?!» – Ася потянула край плаща, на который тощим задом попала старушка. Прорезиненная ткань лениво зашуршала по камню.
– Я пойду, меня уже, наверное, отец потерял.
– Руку дай?
Ася с сомнением протянула руку, почувствовала прохладу и жёсткость старости. Баба Шура сжала Асины пальцы.
– За лекарство спасибо. Загадай желание. Выполню.
«Мужа хорошего», – с лёгким замиранием сердца подумала Ася. Тут же отругала себя за нелепость. Могла бы додуматься до чего-то более оригинального.
– Что ж это у тебя в башке творится! – возбудилась баба Шура, словно услышала Асины мысли. – Впервые такое желание слышу.
– Извините! – глухо проговорила Ася. – Мне… уже нужно идти.
Поднялась и пошла.
Резкий окрик, остервенелая ругань – и вот уже старушка обогнала Асю, трепеща на ветру широкой серой юбкой, болезненно ступая кривыми пальцами.
– Подумай! Я не каждый раз предлагаю.
И Ася сказала негромко, но на этот раз очень твёрдо:
– А мне нравится моё желание, – и почувствовала себя влюблённой, а так как рядом не было прекрасного принца, то она заменила его радостью жизни. Она всем телом почувствовала, как за этим непродуваемым красным плащом, за этой влажной юбкой, за этим жарким днём таится бездна нежности. Ася глянула на старушку и вдруг заулыбалась ещё светлее.
И тогда старушка поняла, что желание, пожалуй, уже работает, остановилась, вся как-то засветилась тихим светом, преобразилась, заискрилась так счастливо и глупенько, словно ей только что предложили выйти замуж, а она абсолютно не была к этому готова.
Ася шла к вокзалу, а улица неожиданно расступилась, перестала казаться серой длинной линией и окружила девушку, чтобы подарить ей разные песни: «Красная стрела…», «Миллион, миллион алых роз…».
Глава 2
Железнодорожный вокзал был виден издалека: со старинными высокими окнами и невысокими переплётами, вытянутыми в длину. Через дорогу от него уныло громоздился Речной.
– Чего так долго? Я уже два раза очередь в кассу занимал.
Если кто думает, что стояние в очереди для отца являлось испытанием, так это неправда: отец обладал завидным терпением. Он мог бесконечно простаивать в любой очереди, словно это было для него спортом. Мать оставляла его в самом нескончаемом хвосте, а сама бежала вперёд, чтобы узнать, «что дают». Если товар был интересен, то отец оставлялся в толпе бабушек, женщин и пары таких же бедолаг, как он. Это чтобы никто не посмел вскричать: «Вас тут не было!» Отец усердно держался, зная, что воскресный бюджет быстро иссякнет, жена угомонится и освободит его от повинности переминаться с одной ноги на другую среди пересудов, трёпа и сплетен. Мать являлась с полными сумками, курсировала вдоль очереди и принимала решение уйти. Теряя очередного «стояльщика», очередь возбуждённо оживала, долго выясняла, кто за кем стоял, кто ушёл, кто влез без очереди.
Ещё отец мог часами ходить по тайге в поисках пятисантиметровых красноголовиков. Других не брал, не видел их в принципе, потому что они приходились ему не по вкусу. Мать посмеивалась над такой причудой мужа и кропотливо тонким ножиком очищала жёсткие ножки, снимала с головок прилипшие хвойные иголки, жёлтые берёзовые листья. Заплутавших муравьёв выбрасывала в форточку, клопов давила пальцем. Затем надрезала ножку вдоль до самой шляпки, образуя четыре расхожих бруска. Варила на медленном огне, придирчиво по счёту добавляла соль – ни одной лишней крупинки, из расчета на каждый гриб по десять кристаллов. Такие засолки бережно хранились в летнем холодильнике под подоконником на кухне и выставлялись на стол для дорогих и важных гостей.
Очередь в железнодорожную кассу поражала своей разношёрстностью: тёти, дяди, дети. Разновозрастные, разнокалиберные, разнонациональные. Все толклись, суетились, шумели. Всем срочно надо! И именно на отходящий поезд до Москвы, а «выбросили» всего два билета. Очередь загудела, ульем окружила окошко кассы. Большая кассирша в белой блузке сидела пчеломаткой и созерцала свой народ. Наступил тот важный момент, ради которого она здесь работала: сейчас она будет решать судьбу бедолаги – в её власти определить, кому ехать, а кому ждать следующего состава, а это только в пять утра.
Кассирша сидела за стеклом и ни на какие уговоры, телеграммы и крики не откликалась. Одну руку она держала на телефоне, второй поправляла белый бант, который не висел, а лежал на полочке её груди. Вся очередь уже ненавидела этот бант, он раздражал своей белизной, ухоженностью, достатком, а вокруг пихались, дрались, бились, ругались и снова пихались… словом, отлично ладили!
Отец попытался пристроиться в хвост очереди. Но сейчас хвост расслоился на множество отростков и всё время шевелился и передвигался по нескончаемой тайной траектории.
– Кто крайний, кто последний? – приставал отец к людям. От него отмахивались, отмалчивались.
Наконец отец благородно отказался от затеи найти «крайнего» и позвал Асю на речной вокзал.
– Чёрт с ними! Пусть московский пройдёт, потом спокойнее станет. Там, на речном, говорят, и народу мало, и буфет неплохой. Я бы чайку попил. После можно стоять хоть до Нового года.
Ася с отцом приладились к столику на высокой ножке, неторопливо доедали хлеб и запивали тёплым чаем из стеклянных стаканов.
– Уважаемые пассажиры, – объявила диктор, – ракета Пермь – Набережные Челны отправляется через пятнадцать минут.
– Пап, а поехали в Челны, – улыбнулась Ася отцу.
Отец с характерным хлюпающе-журчащим шумом допил чай, будто он был не остывшим, а огненно-пылающим, из самовара. Отец продолжал молчать, а кругом открывались и вновь закрывались двери. От каждого хлопка Ася съёживалась, а отец крутил в руке стакан, словно удивлялся, почему он пуст. Пока он вернулся к буфету за вторым стаканом чая, за их столиком устроились две девушки в отчаянно коротких плиссированных юбках. Не сравнить, конечно, с Асиной. Сшила сама из ткани в мелкую клетку и, чтобы не злить родителей, ниже колена. Хорошо хоть под плащом не видать её старомодности и пятна.
Отец вернулся с чаем, немного потеснил девиц в сторону, невольно их прогнав. Короткие плиссированные юбки вспорхнули за соседний столик – к старичку. Тот довольно осклабился беззубой улыбкой и полностью погрузил кусок хлеба в стакан с мутной жижей. Девицы брезгливо от него отвернулись, а он достал размякший мякиш и бережно отправил его в рот. При этом он не переставал улыбаться, причмокивал, всасывал всё в горло. Челюсти его двигались: вверх-вниз, открыть-закрыть. То был виден белёсый гладкий язык, то нижняя губа доставала до кончика носа. Заметив брезгливый взгляд девиц, старик разошёлся и натянул нижнюю губу на нос. Девицы поперхнулись, тихо застонали, съёжились и отхлынули от его столика.
– Пошли, – вдруг сказал отец и, не дожидаясь дочери, заторопился к кассе и там суетно запыхтел в скважину окошка.
– До Набережных Челнов… билеты есть?
Кассирша внимательно уставилась на отца:
– Ракета уже отходит.
– Мы успеем. Один взрослый.
В сердце Аси плеснуло горячей волной. Почему один? Кто едет, а кто не едет?
Отец расплатился, схватил билет. Быстро спускались по лестнице, потом по трапу. Отец практически впихнул её в ракету. Матрос уже разматывал буксировочный канат, а вода бурлила по бортам, заставляя машину дрожать и покачиваться на волнах. Отец шёл следом, тянул руку с десяткой.
– Всем передавай привет. Скажи, мы с матерью следующим летом приедем в гости.
Отец ещё что-то говорил, но тут в полную силу взревел двигатель и заглушил слова отца резким звуком и сизым дымом.
Ася спустилась в салон, долго разбиралась с местом. Оказалось, что её место в носовой части заняла женщина с ребёнком. Грустная мама, грустный ребёнок с грустными мышиными косичками на голове, с грустным мишкой в руках. У мишки проплешины на лапах, перевёрнутое левое ухо, пришитое суровыми нитками, вязаная безрукавка с двумя разными пуговицами и такими же пуговичными глазами.
Пришлось с огорчением уступить. Панорамные виды, открывающиеся с её места, были подарком судьбы и искренне вызывали зависть. И вновь мытарства по салону с билетом от женщины с ребёнком. Вышла на открытую палубу кормовой части. Здесь хлестал ветер, поминутно обдавало пеной с острым запахом дизеля и едкого дыма. Матрос, добрая душа, вызвался помочь Асе. Пока провожал её до места, непонятно почему похвалил её за предусмотрительный плащ, заодно провёл небольшой экскурс по теплоходу. Сыпал цифрами, техническими терминами: дизель, автономность плавания, мощность, скорость хода. Так и дошли до другого края теплохода, пока матрос вдруг не сообразил, что заболтался и надо возвращаться на корму.
Место оказалось аккурат под прилавком буфета. В начале дороги, при торможении на Асю сыпались пирожки с яблоками и капустой. Постепенно все пирожки распродались, и теперь на голову падали кексы и коржики. Сонная Ася ловила выпечку, возвращала буфетчице, та мило улыбалась и под конец угостила коржиком, который, минуя Асины колени, сразу упал на пол и скатился под пассажирское кресло. Ася с благодарностью приняла, на глазах других пассажиров демонстративно отряхнула – «смотрите, все элементы гигиены соблюдены» – и съела. А что? Десятку сохранила в целости, а на чай хватило мелочи со сдачи в аптеке.
Вдали, в бело-голубом просторе яркого дня теснились деревянные дома. Курчавые леса и кустарники сбегали с пологих берегов и нависали над водой. Высоко на горе серели полуразрушенные церкви, возвышались водонапорные башни из красного кирпича. У отвесных берегов купались ребятишки, на отмели неподвижно стояли коровы, а вода неслась дальше и тащила за собой случайные листья, ветки и бледно-серую речную пену.
Рядом с Асей от качки томилась женщина. Несчастная, измученная рвотой, она грезила глотком свежего воздуха и бесконечно жаловалась на тесноту и духоту салона. «Неужели вы не чувствуете, как здесь воняет нефтью!» – восклицала она, с презрением наблюдая, как Ася с аппетитом поглощает коржик с чаем. Честно говоря, Ася о нефти что-то слышала, но конкретно не понимала, действительно ли их окружает этот запах. Хотя, наверное, должна была – ведь изучала же химию.
Плыть на теплоходе оказалось куда приятнее, чем ехать в общем вагоне поезда. Необозримая, захватывающая ширь за окном – Кама открывалась своей красотой и величием.
В Челны прибыли на закате. Ася увидела двухэтажное зелёное здание речного вокзала на дебаркадере, с палубными балконами по всему периметру, стойки перекрытий, перила с сетчатыми рамами, коричневую крышу из рифлёного железа… По берегу шла широкая улица, пыльная и унылая. Пока Ася сходила с трапа, заря потускнела, высветив неровные полоски суши, как у линялых половиков.
Асе было душно, жарко, пыльно, ещё смутно на душе. Сорвалась в Челны, а у самой даже нет адреса ни одного родственника. Она с родителями уже была в Челнах, но это было зимой, три года назад. Вот куда теперь? Надо найти почту, позвонить родителям.
Прибывшие, гружённые чемоданами, баулами, авоськами, струйкой утекали по улице к каменным домам. Облокотившись на бампер оранжевой легковушки, стоял парень с сигаретой в зубах. Пытался увидеть в пассажирах выгодных клиентов. Взгляд, скользнув по Асе, не задержался, устремился вбок, остановился на сорокалетней паре с тремя чемоданами. Короткий разговор с тратой ласковых убеждающих слов, быстрое согласие – и вот он уже пытается впихнуть чужие чемоданы в свой багажник. Машина приседает на задние колёса и нервно дёргается с места.
Кто-то с воплем ринулся к Асе, обхватил, рванул к себе. Ася упёрлась в мягкую женскую грудь, попыталась отпрянуть, вырваться. Горло дрожало и выдавало:
– Что… вы? Кто вы?
– Ах ты мракобесинка! Не узнала? – женщина ткнулась губами в её щеку, шею, шумно протяжно вздохнула. – Я тебя всю помадой запачкала.
Пока пыталась стереть, расцарапала щеку ногтями с заусенцами. Ася отнекивалась, собирала в кучу поток суетных мыслей, проносящихся в голове, а тётка продолжала обнимать странно-толкающими объятиями и бесконечно тараторить, сбивая слова в жёсткий комок.
– Отец телеграмму отбил, просил встретить. Еле успела. – Увидев побледневшее лицо племянницы, тётка встряхнула её за плечи. – Ну чего ты? Как будто увидела мумию Клеопатры.
«Мумия Клеопатры» – это излюбленная шутка младшей сестры матери тёти Маи из Узбекистана.
– Тётя Мая? – неуверенно уточнила Ася.
– Ну конечно! – всплеснула руками тётка. – Не узнала?
Магдания – для взрослых, для малышни – тётя Мая. Больше похожая на узбечку, со своим национальным макияжем, сомкнутыми на переносице чёрными бровями, яркой помадой, высокой горой пышных волос на голове, золотыми зубами и перстнями.
– Есть, наверное, хочешь? – ласково улыбнулась она золотой улыбкой. – Я там в столовой котлет купила. Если Иринка не съела, вот тебе будут. У нас знаешь какая классная столовка в соседнем доме открылась, если берёшь навынос – на двадцать процентов дешевле…
Совсем, совсем давно Асе помнилось, как она барахталась в течении быстрого арыка под тенью огромного дерева. Вода была прохладной, тёмной, и по ней плыли яблоки, помидоры, груши. Поплавками кружили косточки от вишни, шелуха от семечек, застревали в огромных листьях береговой травы. Следом бежала молодая женщина с ведром, тянулась, поскальзывалась на илистых откосах арыка, хваталась за ветки, пыталась словить хоть что-нибудь.
– Балакаем, деточка, солнышко, – убирала мокрую прядь волос с глаз и призывно кричала женщина, – ну же! Это мои яблоки. Вот… из ведра… груши мои… помидоры мои… дай их сюда.
Ася шла по дну навстречу и не верила, что такие спелые и красивые фрукты существуют на самом деле. У них дома, откуда они только приехали, такие спелые груши и помидоры можно было увидеть разве что на картинках или во сне. Маме иногда удавалось купить помидоры. Хватали все, не глядя, подставляли сумки, авоськи, помидоры сыпались из тазика и бесконечно счастливили покупателя. Расплачивались, бежали домой. Сам факт, что не зря выстояла, купила, приводил в восторг. Потом начинался долгий процесс по удалению плесени, мятости, гнилости, затем к останкам помидоров добавлялся лук, подсолнечное масло – и вуаля! Салат готов! Налетайте, гости дорогие!
