Когда мы только познакомились, я мучилась от хронического кашля. Кашель курильщика, хотя я никогда не курила. Я ходила по врачам, но никто не мог меня вылечить. Я тогда тратила очень много сил, сдерживая кашель. Лежала рядом с тобой по ночам и пыталась не кашлять. Одно время я вбила себе в голову, что у меня туберкулез. Здесь покоится та, чье имя начертано на водах, представляла я красивую эпитафию на своем надгробном камне. Но это оказался не туберкулез. А после замужества кашель сам прошел. Что же это было?
Может, одиночество?
Лежа в постели, ты бережно держишь мою голову, будто на ней до сих пор родничок, который нужно беречь. Не отдаляйся, говоришь ты. Почему ты так далеко?
Дом нужен для того, чтобы некоторых людей держать при себе, а некоторых не впускать. У дома есть периметр. Наш периметр иногда нарушали соседи, герлскауты, свидетели Иеговы. Никогда не любила звук дверного звонка. В него всегда звонили только неприятные люди.
Но и в самом доме были нарушители. Мыши; много мышей. Мы взяли напрокат кота, безжалостного мышеубийцу; он поймал и сожрал их всех. Его звали Карл; по ночам я слышала, как он хрустит мышиными косточками на кухне. Мне становилось не по себе, хуже чем от звуков мышиной возни. Парень из Нового Орлеана, моя старая любовь, однажды рассказал, как боролся с мышами его отец – варил их заживо в кипятке. Меня так это поразило, что я даже не спросила, как он их ловил и зачем убивать таким способом, но позже мне стало любопытно. Его отец родился в другой стране, может, там так было принято.
В моей старой квартире мыши бесчинствовали в открытую. Совсем стыд потеряли, не боялись ни света, ни метлы. Они жили в кладовой, и однажды, когда мы лежали в постели, дверь кладовой сорвалась с петель и упала на пол. «Они, наверно, готовились использовать ее как таран», – сказал ты.
6
Когда мы пошли смотреть квартиру, к нам приехала его мать и пошла с нами. Заметила, что церковь как раз напротив. Чуть высунешься из окна, и видно Христа на кресте. Хороший знак, сказала она; сын ее, правда, больше в Христа не верил, но это так, мелочи.
Увидев квартиру, мы обрадовались, что там есть дворик, а потом расстроились – весь двор занимала детская площадка с горками и шведской стенкой, а нам она была не нужна. Впрочем, когда мы подписывали договор аренды, я узнала, что беременна, и мы обрадовались детской площадке, потому что теперь стало ясно, что та пригодится. Но сразу после переезда выяснилось, что сердце ребенка перестало биться, и теперь я смотрела на детскую площадку в окно и мне становилось грустно.
Я хорошо помню тот день: ты взял такси с работы за пятьдесят долларов, обнял меня на пороге и держал, пока я не перестала дрожать. Мы уже всем рассказали. Теперь придется рассказывать другое. Ты взял это на себя, чтобы мне не пришлось. Потом приготовил ужин из всего, что мне нельзя было есть – вяленое мясо, непастеризованный сыр. Мы выпили две бутылки вина и уснули.
Я кормила птиц, что жили у нас за окном. Кажется, это были воробьи.
Вопрос: Обитают ли воробьи в Америке?
Ответ: Да, но так было не всегда.
Вопрос: А зачем воробьев завезли в Америку?
Ответ: Насекомые уничтожали деревья; воробьев завезли, чтобы бороться с насекомыми.
Вопрос: И как, помогло?
Ответ: Да, деревья спасли.
Вопрос: Голодают ли воробьи зимой, когда нет насекомых и выпадает снег?
Ответ: Да, зимой воробьям приходится туго и многие умирают от голода.
Усатая тетка с белыми волосами вечно задерживала очередь в аптеке. Иногда приходилось ждать по полчаса, чтобы купить лекарство от изжоги. Я снова забеременела и глотала по пачке антацидов в день. Но тетку не смущал даже мой огромный живот. Она никуда не спешила. Однажды я терпеливо стояла на кассе и ждала, пока она выложит все свои товары перед симпатичным аптекарем.
– Вам повезло, – сказала она. – У вас еще все впереди. У нас с сестрой один из самых высоких результатов в IQ-тесте, на уровне гениев. Я училась в Корнелле. Знаете Корнелл?
Аптекарь улыбнулся, но покачал головой.
– Это университет Лиги плюща. Но какая разница. В конце концов это образование никому не пригодилось.
Аптекарь аккуратно сложил ее покупки в пакет. Зубная паста, крем от зуда, самые дешевые леденцы.
– Будьте здоровы, – сказал он ей на прощание, но она остановилась на пороге.
– Когда ваша смена? – спросила она. – У вас есть постоянное расписание?
7
Глаза у малышки были темные, почти черные, и когда я кормила ее ночью, она смотрела на меня растерянно, как жертва кораблекрушения. А мое тело было островом, куда ее прибило.
Манихейцы верили, что мир полон осколков невидимого света – фрагментов Бога, который уничтожил себя, потому что больше не хотел существовать. Этот свет заперт в телах людей и животных, и даже в растениях, а цель манихейца – попытаться его освободить. По этой причине манихейцы воздерживаются от секса; младенец, по их мнению, – не что иное как новая тюрьма, где заперт божественный свет.
Помню, как впервые произнесла это слово. «Это для моей дочери», – сказала я, и сердце забилось так часто, будто я совершила преступление и боялась, что меня арестуют.
В первые дни я выходила из дома и брала ее с собой, лишь когда у нас заканчивалась еда или памперсы. Да и тогда ходила только в аптеку. Ближайшая находилась в квартале от нашего дома. В лютый холод с ребенком на руках я могла дойти только до этой аптеки. Ушла бы дальше – не успела бы добежать до дома, если бы малышка вдруг начала кричать. Эти расчеты были важны, потому что кричала она постоянно. Соседи даже начали отворачиваться, встречая нас на лестнице, а мне казалось, что у меня в голове постоянно срабатывает автомобильная сигнализация.
Ты уходил на работу, а я еще долго смотрела на дверь, словно ждала, что та откроется.
Мне казалось, что моя любовь к ней обречена и надеяться на взаимность не стоит. Почему никто не сочиняет песни о безответной любви матерей к своим детям? Я не знала ни одной.
Она тогда еще была совсем маленькой и засыпала у тебя на груди. Иногда я кормила тебя ужином с ложечки, чтобы тебе не приходилось шевелить руками – иначе она бы проснулась.
Больше всего она любила скорость. Если я брала ее на улицу, приходилось идти очень быстро, даже бежать иногда. Стоило чуть замедлить шаг или, не дай Бог, остановиться, она тут же начинала скулить. А дело было лютой зимой, и иногда мне приходилось ходить и бегать часами, тихо напевая колыбельные.
«Чем сегодня занималась?» – спрашивал ты, возвращаясь с работы, и я пыталась придумать историю из ничего.
Однажды я прочла исследование о том, как действует на человека нехватка сна. Ученые соорудили островки из песка в бассейне с водой и посадили на них очень уставших кошек. Кошки сворачивались калачиком на песке и засыпали, но во сне принимали другую позу и в ужасе просыпались уже в воде. Не помню, что ученые пытались доказать; запомнила лишь, что кошки в итоге сошли с ума.
С младенцем дни тянулись бесконечно, но в этом не было ничего хорошего. Забота о ребенке требовала от меня выполнения ряда повторяющихся задач, которые были одновременно срочными и нудными. День делился на маленькие отрезки.
И еще выражение – «спать как младенец». На днях одна блондинка в метро это сказала. Мне захотелось лечь с ней рядом и пять часов вопить ей в ухо.
Но запах ее волос. И то, как она сжимала кулачком мой палец. Это было лучшее лекарство. В кои-то веки мне не надо было думать. Во мне проснулись животные инстинкты.
Я заказала по интернету диск, создатели которого обещали усыпить даже самого капризного младенца. Диск со звуками биения гигантского сердца. Внутри которого ты вынужден жить, не имея возможности сбежать.
Как-то вечером в гости зашел Р., а я как раз поставила диск. «Ого. Какое ужасное техно», – сказал он. Он сидел на диване и пил пиво, а я шагала по комнате с ребенком на руках. Р. колесил по всему свету и выступал с лекциями о будущем и о том, как человечество мчится навстречу катастрофе. Я ходила по коридору взад-вперед и слушала, как он вещал о конце света. Как только возникли корабли, возникли и кораблекрушения, рассуждал он. Двадцать шагов вперед, двадцать шагов назад. Бум, бум, бум, бум, билось гигантское сердце. Но эти звуки лишь раздражали ребенка. Крики не утихали. «Она всегда так орет?» – не выдержал Р. через пару часов. Мы больше не дружим с Р.; он перестал быть нашим другом тем самым вечером.
8
А в один прекрасный день я сделала удивительное открытие. В аптеке малышка успокаивалась. Ей, видимо, нравился резкий дневной свет и полки со всякой всячиной. На пятнадцать-двадцать минут, что мы проводили там, она переставала ненавидеть мир и затихала. И когда это происходило, в моей голове расчищался маленький кусочек свободного пространства, и я снова могла думать. И вот я начала ходить с ней туда каждый день, бродить взад-вперед по узким проходам и слушать ужасную аптечную фоновую музыку. Я смотрела на лампочки накаливания, пузырьки с лекарствами и мышеловки, и все казалось чуждым и бессмысленным. В последний раз я так себя чувствовала, когда мне было шестнадцать и я жила в Саванне, штат Джорджия. Я носила побитые молью платья и воображала себя философом-экзистенциалистом. Дни тогда тоже тянулись бесконечно.
Однажды по пути в аптеку мы наткнулись на соседа, который выгуливал собаку. Он, кажется, ненавидел весь мир, кроме моей дочки. «Какое у нее серьезное лицо, – одобрительно сказал он. – Эта дураков терпеть не станет». Малышка посмотрела на него своим задумчивым взглядом, словно рассматривая что-то на расстоянии тысячи футов. Издала звук, похожий на рычание. Сосед хотел, чтобы она погладила его собаку – гигантского недружелюбного мастифа в ошейнике с шипами. «Это хороший пес, – объяснил он, – только алкашей и негров не любит, ну и латиносов тоже не очень».
Спите, когда спит ребенок, советовали бывалые. Не ложитесь спать в плохом настроении.
Если бы я умела перемещать предметы силой мысли, велела бы этой ложке покормить ребенка.
Издалека приехала моя лучшая подруга. Прилетела на двух самолетах, а потом еще добиралась поездом до Бруклина. Мы встретились в баре рядом с моей квартирой и торопливо выпили. Каждая минута стоила мне денег на няню. Раньше мы говорили о книгах и сплетничали об окружающих; теперь все разговоры были о младенцах. Ее ребенок был милым и спокойным, мой постоянно воевал со всем миром. Мы пытались сформулировать теорию света, хотя наш разум был затуманен алкоголем. При рождении каждый человек представляет собой ярчайший источник света, но с возрастом этот свет затухает, постепенно (если повезет) или резко (если не повезет). Самым харизматичным людям – поэтам, мистикам, исследователям – каким-то образом удается сохранить в себе немного света, хотя с возрастом тот должен гаснуть. Но самая шокирующая и невыносимая мысль заключается в том, что таков естественный порядок вещей – свет должен погаснуть. От двадцати до тридцати он иногда дает о себе знать; с тридцати до сорока еще, бывает, поблескивает едва-едва, ну а потом почти у всех глаза потухают.
«Наденьте ребенку шапку!» – говорили все старушки на улице. Но мой хитрый ребенок научился срывать все шапки и даже в лютый ветер и дождь гулял с непокрытой головой.
«Кто хороший малыш?» – сюсюкали с ней люди на улице. Никто, отвечала я.
У нее на затылке был завиток волос. У нас есть, наверно, тысяча фотографий этого завитка.
9
Мой муж славится своей добротой. Он из тех, кто перечисляет деньги пациентам с редкими заболеваниями, расчищает от снега дорожку перед домом нашей чокнутой соседки, приветливо здоровается с толстухой-аптекаршей. Он из Огайо. В Огайо все такие: всегда говорят «спасибо» водителям автобусов и никогда не лезут без очереди к ленте для получения багажа. У него нет списка людей, которые когда-то ему насолили и теперь им надо отомстить. Он верит, что все желают друг другу только хорошего. Как вышло, что он на мне женился? Я всех ненавижу по поводу и без повода. Например, терпеть не могу, когда люди сидят, расставив ноги. А еще меня бесят те, кто говорит, что «выкладывается на 110 процентов». И те, кто говорит о себе «мы не бедствуем», а самом деле у них денег куры не клюют и они купаются в роскоши. «Вы очень критичны», – замечает моя психотерапевтка, и всю дорогу домой я думаю об этом и плачу.
Мы с сестрой говорим по телефону. Я гуляю с дочкой, усадив ее на плечи. Она протягивает руку, хватает что-то, тянет в рот и давится. «Переверни ее вверх ногами! – кричит сестра. – С силой похлопай по спине!» Я хлопаю, и мне на ладонь выпадает зеленый лист, все еще целый и красивый.
Я начинаю интересоваться мерами безопасности на случай чрезвычайной ситуации. Пытаюсь заинтересовать и мужа. Например, прошу, чтобы он всегда носил в рюкзаке карманный ножик и маленький фонарик. В идеале мне конечно бы хотелось, чтобы он купил себе противодымный капюшон, который можно использовать и как парашют. Если у вас есть деньги и вы боитесь чрезвычайных ситуаций, можете купить себе такой, я читала. Муж говорит, что я паникерша. Не будет никаких чрезвычайных ситуаций, говорит он. Но я хочу, чтобы он все-таки пообещал. Я требую обещать, что в случае чего он не полезет спасать других людей, а как можно скорее поедет домой. Он, кажется, расстроен такой перспективой, но я продолжаю его кошмарить. Не вздумай спасать ни секретаршу, ни старушку, ни толстяка, которому тяжело подняться по лестнице, потому что он запыхался от натуги. Сразу езжай домой. Спасай дочь.
Через несколько дней малышка видит, как включается садовый шланг. Мы впервые слышим ее смех.
Вся моя жизнь кажется мне сейчас одним прекрасным мгновением. Так сказал первый человек в космосе.
Когда приходит время ложиться спать, дочка засовывает обе ножки в одну штанину своего просторного комбинезона и хитро ждет, пока мы заметим.
У меня есть фото матери, которая держит на руках меня маленькую. Ее лицо полно любви. Много лет меня смущала эта фотография. А теперь у меня есть такая же.
Теперь мы каждый вечер танцуем на кухне с малышкой на руках. От счастья кружится голова.
Она полюбила мячики. Любой предмет, похожий на мяч, видит издалека, со ста шагов. Мятик, говорит она на Луну. Мятик. Мятик. А в дни, когда Луну не видно, недовольно тычет в темноту.
Муж устраивается на новую работу – подбирает музыку для рекламы. Там лучше платят. Есть соцпакет. Знакомые спрашивают – нравится? «Неплохо, – отвечает он и пожимает плечами. – Не самая тоскливая работа на свете, бывает хуже».
Малышка учится ходить. Решаем устроить вечеринку, показать всем, какая она уже большая и совсем похожа на настоящего человечка. До вечеринки остается много дней, а она требует: «Плазник ситяс! Плазник ситяс!» Вечером накануне «плазника» стягиваю ее тонкие волосики в хвостик. «Похожа на девочку», – удивленно говорит муж. Через час подтягиваются гости. Она пять минут толкается среди них, потом тянет меня за рукав и кричит: «Не хотю плазник! Плогони их! Не хотю плазник!»
Ее любимая книжка – про пожарных. Она смотрит на картинку и изображает, как звонит в колокольчик и спускается вниз по шесту. Динь-дон, колокольчик звенит! Пожарный отряд на помощь спешит!
Муж читает ей книжку каждый вечер, даже страницу с выходными данными – очень-очень медленно и с выражением.
Она полюбила такую игру: разбрасывать всех своих плюшевых зверей по гостиной. «Малыфы, малыфы», – мрачно бормочет она, ходит от одного к другому и накрывает их белыми салфетками. Мы называем эту игру «поле боя времен Гражданской войны».
Как-то раз мы выходим гулять, и она сама бежит по тротуару. Я в ужасе; боюсь, что она забудет остановиться перед проезжей частью. «Стой! – кричу я. – Стой! Стой!»
«Твоя задача – чтобы она дожила до восемнадцати», – говорит сестра. У нее двое сорвиголов, мальчики, разнояйцевые близнецы. Она живет за городом, но все грозится переехать в Англию. Муж британец. Решением всех проблем он считает школу-интернат и обязательную игру в нарды. Ему здесь никогда не нравилось. Американцев считает тупыми. Чтобы утихомирить его, сестра подает ему на ужин вареное мясо и пюре из зеленого горошка.
10
В квартиру сверху переехали молодые ребята, по виду панки. Хозяин дома живет во Флориде и просит нас за ними присматривать. Муж помогает им перенести наверх их три предмета мебели и гигантскую стереосистему. Они мне нравятся: напоминают моих студентов. Умные, чувствительные и, как ни странно, серьезные. «Ух ты, вы женаты, круто», – говорит мне однажды девушка, а парень одобрительно кивает.
Перед лекцией замечаю, что у меня в волосах кусочек рвоты. Кусочек, пожалуй, слишком громко сказано, но тем не менее. Промываю волосы в раковине. Я читаю лекцию под названием «Магия и ужас».
Иногда ловлю себя на том, что мысленно разговариваю с ребятами из квартиры сверху.
Знаете, чем семейная жизнь похожа на панк?
Ничем.
Знаете, чем семейная жизнь похожа на панк?
Кто-то тоже все время блюет и гадит себе в штаны.
Муж заходит в ванную с молотком. Он что-то говорит; перечисляет, что сделал по дому. «Починил стул, который шатался. Подложил под ковер нескользящий коврик. Сливной механизм в бачке надо заменить. Течет». Еще одна черта, которая меня в нем восхищает. Стоит ему заметить, что что-то сломано, и он сразу берется чинить. Не начинает мрачно размышлять о том, почему все вечно ломается и рано или поздно неизбежно приходит в упадок.
Мне все советуют заняться йогой. Один раз я попробовала, сходила в студию по соседству. Мне понравилась только одна поза в конце, когда инструктор накрыла всех одеялом и мы лежали и десять минут притворялись мертвыми. «Как поживает ваш второй роман? – спрашивает меня завкафедрой. – Часики-то тикают».
Мы звали ее маленькой. Маленькая, маленькая, иди сюда. Отпусти кошку, маленькая. Потом однажды она возмутилась. «Я не майенькая, я бойфая», – сказала она; лицо потемнело, как грозовая туча.
Звонит бывший начальник и спрашивает, нужна ли мне работа. Одному его знакомому миллионеру нужен гострайтер – написать книгу об истории космической программы. «Большие деньги, – говорит он, – но этот мужик – настоящий кусок говна». Рассказываю мужу. Соглашайся, говорит он. Оказывается, у нас денег на памперсы не хватает, не говоря уж о пиве и чипсах.
