– Кит, да что с тобой? – Сестра гладит ее по спине.
– Не знаю, Анна, не знаю… – Екатерина чувствует прикосновение письма к коже, и ей чудится, что на этом месте рассыпается сыпь, вспухает волдырь или появляется иная метка дьявола. – Я сама не своя…
– У тебя горе, это естественно. Да еще ухаживания короля…
Екатерина молчит. Когда сестра уходит, она двумя пальцами достает из рукава письмо, как будто бумага пропитана одним из ядов, в которых она сама так хорошо разбирается. Хочется бросить письмо в огонь, не вскрывая, и притвориться, что она никогда не встречала Томаса Сеймура и не трепещет при одной мысли о нем. Чувство, которое ее переполняет, способно толкнуть на страшные безумства.
Екатерина проводит пальцем по печати с крылатым гербом Сеймура, в равной степени боясь и того, что письмо – всего лишь вежливая отписка, и обратного. Наконец она ломает печать, рассыпая крошки красного сургуча, и разворачивает бумагу. Частое дыхание шумит в ушах.
Неаккуратный почерк Сеймура совсем не вяжется с его идеальным образом. Да и насколько вообще Сеймур таков, каким кажется?.. Впрочем, каким именно – Екатерина и сама не понимает. Что же произошло, почему она, имеющая четкое мнение по любому вопросу, находится в таком замешательстве из-за этого мужчины?.. В глаза бросается слово «любовь», и сердце бьется в груди, как птица в клетке.
Миледи Латимер!
Прежде всего позвольте принести Вам самые искренние извинения в связи с тем, как долго Вам пришлось дожидаться своего ожерелья. Я размышлял о том, чтобы привезти его лично, однако не осмелился, побоявшись, что Вы сочтете меня чересчур навязчивым. Единственным, пусть и малым утешением для меня была возможность держать при себе предмет, которого касалась Ваша рука. Видит бог, я искал повод вновь увидеть Вас, однако побоялся, что под взглядом Ваших прекрасных глаз не смогу обуздать любовь, которая теперь пронизывает все мое существо, и Вы отошлете меня прочь. Я боюсь этого до сих пор.
Планы короля вызывают у меня большую печаль: он часто ведет со мной беседы о том, что желает женить меня на Вашей драгоценной Маргарите. Если он отдаст мне такой приказ, я буду несчастнейшим человеком на Земле. Намерения короля в отношении Вас, слухи о которых порхают при дворе, словно птицы, повергают меня в отчаяние, и я молюсь лишь о том, чтобы его интересы поскорее переменились.
Вы не давали мне повода думать, что мои чувства взаимны, однако я должен был перед Вами раскрыться, иначе мне пришлось бы жить, сознавая, что я не был откровенен с единственной женщиной, пробудившей во мне настоящее чувство.
Мне необходимо Вас увидеть, иначе я зачахну от тоски. Молю, исполните мое единственное желание!
Ожидаю Вашего ответа,
навечно Ваш преданный слуга, Томас Сеймур
Екатерина глубоко вздыхает. Лихорадочное биение сердца отдается во всем теле: кончики пальцев дрожат, нутро трепещет, колени подгибаются. Она вздыхает вновь, не узнавая себя. В коридоре раздаются шаги, и Екатерина, даже не успев осознать своих действий, бросает скомканное письмо в огонь. Бумага скручивается и чернеет, а потом рассыпается в прах.
* * *
– Что это? – спрашивает повар, когда Джетро ставит на кухонный стол тяжелую корзину.
– Прислали из дворца для леди Латимер. Пахнет рыбой, – отвечает тот.
– Открывай! – велит Дот. Пока не пришел Джетро с корзиной, она топила огарки свечей и заливала воск в формы. Теперь она встает, неловким движением опрокидывая горшок, и пол покрывается белыми восковыми брызгами. Дот едва слышно чертыхается.
– Дот, ты опять! А ну-ка отскребай! – прикрикивает на нее повар.
Схватив нож, она встает на колени и принимается скрести пол, стараясь не обращать внимания на шутки слуг.
– Растяпа! – дразнит парень, держащий за шею убитого гуся. Дот показывает язык.
Теплый воск легко отстает от пола красивой стружкой. Дот бросает его обратно в горшок и убирает на полку до прихода свечника.
В корзине, прибывшей из дворца, обнаруживается груда устриц, пересыпанных колотым и тертым льдом. Устрицы источают резкий соленый запах – наверное, так пахнет море. Сама Дот никогда не была на море, но постоянно думает о нем с тех пор, как Маргарита прочитала ей историю Тристана и Изольды. Дот пыталась представить себе безграничные морские просторы, стоя на берегу Темзы и слушая крики чаек… Не вышло.
– И что, ради всего святого, мне с ними делать?! – восклицает повар.
– Леди Латимер, должно быть, велит отнести их в церковь Святого Варфоломея и раздать бедным, – предполагает дворецкий. – Мне приказано отнести туда всяческие мази для цинготных. Отложи устриц, сколько нужно для хозяйства, а остальные я заберу. Джетро, ты мне поможешь.
– Я потушу их к пятничному обеду, а остальное можешь уносить.
Повар отбирает устриц из корзины и бросает в таз. Дот с любопытством берет одну из них. На ощупь она холодная и шероховатая.
– Положи на место! – рявкает повар. – Еще не хватало растаскать их по всей кухне!
Дот роняет устрицу обратно в таз.
– Что за дела с этими подарками из дворца, Казинс? – спрашивает повар, понизив голос. – Неужто правда король хочет…
– Это не наше дело! – перебивает дворецкий.
– Надо ведь и о себе подумать! Если она выйдет за короля, то не будет держать этот дом.
– Леди Латимер не бросит нас на произвол судьбы! – уверенно говорит дворецкий. – Она о нас позаботится. Она не из тех, кто оставляет людей в нужде.
– И то верно, – соглашается повар.
– А я уже все равно сказал кой-кому, что ищу новое место! – заявляет паренек с гусем. Он ощипывает птицу и стоит теперь в облаке перьев. – Распорядитель кухни в Бермондси-Корт говорит, что им нужен судомойщик. Уж лучше устроюсь туда, чем буду просить милостыню вместе с цинготной беднотой у Святого Варфоломея…
– Не выйдет она замуж за короля! – перебивает Дот. – Пустые сплетни! Король без конца всем шлет подарки.
Дот прекрасно знает, что обычные люди, даже такие родовитые, как леди Латимер, не становятся королевами. Такое бывает только в сказках.
– Тебе-то почем знать, Дороти Фаунтин? Весь Лондон об этом говорит! С чего бы им ошибаться? Бьюсь об заклад: так все и будет! – заявляет судомойщик.
– Про других тоже говорят – хоть бы про Анну Бассет, – возражает Дот. – Одно я знаю: через год-два леди Латимер выйдет замуж за какого-нибудь лорда, и все мы окажемся в очередном замке черт-те где. – Уже в дверях она оборачивается и добавляет: – Только любое черт-те где лучше Снейпа!
Во дворе Дот садится на перевернутое ведро, откидывается на нагретую солнцем кирпичную стену и закрывает глаза. Удивительно, что никто не говорит о предполагаемом замужестве Маргариты. Всех занимает то, что леди Латимер может стать королевой, будто это дело решенное.
Однако что-то явно происходит. То и дело приезжает паж Сеймура, летают туда-сюда письма – иногда по три-четыре в день. Видно, идут переговоры, хотя что обсуждать, когда дело касается свадьбы? А сегодня явился Сеймур собственной персоной – во всяком случае, Дот так думает, потому что с ним приехал тот самый паж, который сейчас болтается у конюшни с кружкой пива.
Сеймура она видела одним глазком: тот прискакал на гнедом коне – красивом, с лоснящейся шкурой, заплетенной гривой и намасленными копытами. Лицо всадника Дот не рассмотрела, однако бархата и мехов на нем было столько, что впору потопить королевский корабль, а чулки – белее свежего снега. Дот сразу подумала о бедной прачке, которой приходится их стирать.
– А я тебя ищу, Дот! – По двору идет Маргарита с Ригом на руках. – Нельзя сидеть вот так на солнце, загоришь!
– Подумаешь! – фыркает Дот. – В такую славную погоду грех переживать о загаре.
– Но у тебя веснушки на носу! – с ужасом восклицает Маргарита. – Люди сочтут тебя простолюдинкой!
– Как будто меня это волнует! К тому же я и есть простолюдинка, – смеется Дот.
– Да ладно!
– Ну уж за леди меня точно никто не примет!
– Погуляешь со мной, Дот? Я прячусь от матушкиного гостя. Это он, – шепотом поясняет Маргарита.
– Самую малость – у меня еще полно работы. – Дот подбирает юбки и бежит к фруктовому саду, крича на ходу: – Кто последний, тот проиграл!
Щенок вырывается у Маргариты из рук и возбужденно бросается вперед. Сама она изрядно отстает – тяжелое парчовое платье не создано для бега.
В глубине фруктового сада тенисто и прохладно. Землю устилает ковер из лепестков. Дот стягивает с головы чепец, подбирает охапку лепестков и подбрасывает их в воздух, встряхивая волосами под цветочным дождем.
– Замучаешься вычесывать, – замечает Маргарита.
– А вы попробуйте! – Дот снимает с Маргариты арселе, распускает волосы и осыпает ее лепестками, словно снежинками. Вскоре они уже швыряются друг в друга горстями лепестков и хохочут так, что становится нечем дышать. Лепестки пристают к юбкам, застревают в складках рукавов, прилипают к коже, забиваются в уши. Маргарита и Дот со смехом падают на землю и смотрят в небо сквозь кружево яблоневых ветвей.
– Порой я гадаю, наблюдает ли за мной отец, – задумчиво говорит Маргарита. – И не упрекает ли он меня за то, что я о нем забыла, раз могу веселиться.
– Ох, Мег, беспокойная вы душа! Уверена, батюшка ваш изрядно бы огорчился, узнай, что вы намерены провести жизнь в беспрестанных молитвах о нем. Он был бы рад, что вам весело.
Дот порой задумывается, что происходит с людьми после смерти, но мысль эта слишком велика для ее неученой головы. Где находится рай и почему на облаках не видно ангелов и херувимов? Трудно во что-то верить, когда нет доказательств, – да только в этом и есть суть веры. И если Дот будет хорошо себя вести, то довольно скоро сама узнает, есть ли рай. Но если окажется недостаточно хорошей… Интересно, раз ад – море огня, то как же это море горит? Больно ли это и можно ли привыкнуть?.. Однажды Дот сильно обожгла палец, и было очень больно. Она старается быть хорошей, хоть это и трудно, когда одни говорят одно, другие другое, и каждый утверждает, что прав.
В детстве, до великих перемен, все было проще. Если набедокурил, согрешил в мыслях или украл у торговца сушеный инжир, достаточно было исповедоваться, прочитать несколько молитв, и грех снимался. А богатые грешники могли купить у папы римского отпущение грехов – даже самых страшных. Дот понимала, что сильно грешить нельзя – никогда не хватит денег расплатиться. Вот, например, когда брат их соседа в Станстед-Эбботс, Тед Элдрик, убил человека в драке, он обеспечил себе место в аду, и никакого тебе отпущения грехов.
Многие верят в отпущение и по сей день, однако другие теперь считают, что грехи остаются с человеком до самого конца. Так думают и леди Латимер, и Маргарита, хотя говорить об этом нельзя. Интересно, раз лорд Латимер придерживался старой веры, значит, он попал в ад?.. Об этом Дот не спрашивает, не то Маргарита будет переживать еще сильней.
– В жизни столько тревог… – вздыхает Маргарита.
– А если без конца об этом думать, жить станет еще труднее!
Дот убирает со щеки Маргариты прилипший лепесток.
– Ты права, Дот. Просто мне хотелось бы… – Она умолкает, не закончив.
Дот все равно, на каком языке написано Евангелие – на английском или на латыни, – ведь она не умеет читать и никогда не вслушивается в слова священника на службе. Когда она узнала о пресуществлении, мысль о том, что вино превращается в кровь Христову, а хлеб – в плоть, показалась ей отвратительной. Однажды Дот даже тайком выплюнула просфору на ладонь, однако не увидела никакой плоти – только пережеванную хлебную массу, которую украдкой вытерла о нижнюю сторону церковной скамьи. Наверное, это был грех.
Впрочем, в новой религии пресуществления нет: считается, что причастие – исключительно символическое действие и Богу достаточно искренней веры. А еще реформаторы не согласны с тем, что папа может отпускать грехи, и в Смитфилде без конца кто-то проповедует на эту тему. Дот с ними согласна. К тому же за старую веру боролись Мергатройд и его клика, а изнасилование юных девиц вряд ли угодно Богу. Однако Дот не знает, можно ли считать себя реформатором, если не соглашаешься со старой верой. Многое ей непонятно, да и, честно говоря, неинтересно. Богу нет дела до простого люда, а жизнь надо жить – не тратить на переживания о том, что произойдет после смерти. Поэтому Дот затевает их с Маргаритой излюбленную игру, чтобы сменить тему.
– Что бы вы предпочли – питаться одной репой или одной капустой?
– И то, и другое гадость! – смеется Маргарита. – Но, пожалуй, капустой. Кем бы ты предпочла быть – бедным мужчиной или богатой женщиной?
– Сложно!..
Их прерывают звуки голосов за тисовой изгородью в садике с лечебными травами.
– Тсс! – Дот прикладывает палец к губам Маргариты. – Это ваша матушка и Сеймур! Наверное, будут обсуждать ваш брак.
Поморщившись, Маргарита шепчет:
– Ты что-нибудь слышишь? Мне не слышно.
– Идемте. – Дот пролезает в дыру в основании изгороди. – И возьмите Рига, а не то он нас выдаст.
Маргарита берет на руки щенка и протискивается в дыру вслед за Дот. Отсюда они могут незамеченными обозревать садик.
Леди Латимер и Сеймур стоят у пруда и о чем-то оживленно разговаривают, однако разобрать слова невозможно.
– Во всяком случае, он привлекательный, – заключает Дот, потому что у Сеймура стройное тело, длинные ноги, густые кудрявые волосы и правильные черты лица – это видно даже на расстоянии.
Маргарита молчит. В изумлении они наблюдают, как Сеймур гладит леди Латимер по щеке, а та перехватывает его руку и целует. Что происходит?..
Он срывает с леди Латимер чепец и запускает руку в волосы. Маргарита смотрит на это, вытаращив глаза и раскрыв рот, словно голодный птенец. Сеймур прижимает леди Латимер к каменному циферблату солнечных часов и запускает руку ей под юбку.
– Нет! – вскрикивает Маргарита, однако те двое ее не слышат, полностью поглощенные друг другом. – Он напал на нее! Его надо остановить…
Закрыв ей рот рукой, Дот шепчет:
– Они нас заметят!
Она понимает, что следует отвернуться, но не может себя заставить. Теперь Сеймур целует леди Латимер – в губы, в шею, в грудь, трется и прижимается к ней. У Маргариты по щекам текут слезы, поблескивая в солнечных лучах.
– А как же отец?.. – всхлипывает она.
* * *
Время остановилось. Екатерина тает, переполненная прикосновениями Сеймура, его запахом – мужским, древесным, мускусным… Она совершенно позабыла о приличиях, не в силах сдерживать себя под его сияющим взглядом. Сейчас Екатерина готова исполнить любой его приказ.
Жесткая борода Сеймура царапает кожу, он кусает Екатерину в губы, и рот наполняется медным вкусом крови. Как давно к ней не прикасался мужчина!.. Ее переполняет желание. Она хочет поглотить Сеймура, объять собой, сделать частью себя. Все сомнения насчет его намерений, мысли о том, кто она для него – очередной трофей, удобная вдовушка, богатая наследница, – полностью растворились. Она Ева, а он Адам, и они погружаются в сладостную пучину греха. Разумной Екатерины Парр больше нет.
Сеймур шарит у нее под юбкой. Раздается стон – Екатерина не знает чей. Она присасывается поцелуем к соленой коже у него на шее и распадается на тысячу частиц. Это мгновение стоит вечности в адском пламени!
Дрожащими руками Екатерина развязывает его шнурки. Он подсаживает ее на циферблат солнечных часов и входит – до упора, до самого нутра, растворяется в ней, а она в нем.
Баржа Сеймура, Лондон, май 1543 года
Екатерина сейчас легче воздуха, словно бумажный фонарик в небе.
– Томас… – шепчет она, и его имя растекается медом по языку.
– Любимая! – Сеймур прижимает ее к себе. Она утыкается носом в его атласный дублет и чувствует, как разворачивается змея, свернувшаяся клубком у нее в животе.
В последние недели – шесть недель тайных встреч – Екатерина не думала ни о чем, кроме Сеймура. Ее поглотило желание и даже больше, чем желание, – нечто необъяснимое. Она помнит, какое презрение вызвал Сеймур при первом знакомстве и как быстро изменились ее чувства. Что это – любовь? Тогда любовь нелогична – выходит, она способна вырасти из ненависти, как цветок чудесным образом пробивается из щели в брусчатке.
Брат был прав: «Он не такой, как ты думаешь». Однако в определенном смысле Сеймур именно такой: самовлюбленный, разряженный в пух и прах – только теперь эти качества, казавшиеся такими отвратительными, дороги ее сердцу. В экстравагантных нарядах она видит отражение его незаурядной творческой натуры, а самовлюбленность толкует как твердую уверенность в себе. И если поначалу Екатерина сочла Сеймура поверхностным, то теперь находит в этом всего лишь легкость нрава.
– Любимая! – вновь говорит он, и Екатерина тает.
– И почему слова обладают такой силой? – удивляется она.
