Дюпри поднялся по лестнице и оказался в коридорчике, откуда убрали горшки и мебель. Свет внутри не горел, и когда он попытался открыть ставни, то обнаружил, что кто-то забил их изнутри. Агент спустился по лестнице в сад и обогнул дом по узкой аллее, отделявшей его от соседнего сада. Едва заметный теплый свет сочился сквозь кухонное окно. Он двинулся к задней двери, чувствуя, как влажная земля проседает под ногами, и, прежде чем дотронуться до ручки, различил внутри странный звук, похожий на скрип. Внимательно прислушался: казалось, по полу волокут мебель. Дюпри осторожно отложил пакет, приготовленный ему Мейром, и достал пистолет. Затем медленно повернул медную ручку, чувствуя, как она поддается. Тут кто-то рванул дверь изнутри, и она открылась.
– Mon cher et petit coeur![10 - Милый мой, мое сердечко! (фр.)] – воскликнула Нана, раскрывая объятия.
– Нана…
– Эл, я знала, что это ты, мой маленький Эл, ты с детства любил заходить через кухню, а не через входную дверь…
Дюпри улыбнулся – только она называла его Эл.
Он обнял Нану, почувствовав хрупкость ее тела. Она сильно похудела. Одежда была велика, и даже сквозь ткань пальцы нащупали острые мелкие косточки. Дюпри закрыл глаза, прижимая пожилую женщину к себе.
Когда она успела так уменьшиться? Он помнил ее такого же роста, как и он сам, а теперь пряди белых волос едва касались его подбородка. Дюпри наклонился и приник долгим поцелуем к ее макушке.
– Ты пришел, ты пришел, мой мальчик… – Нана заплакала.
Ее слезы разрывали ему сердце. Он крепче прижал ее и стиснул зубы, чтобы сдержать обуревавшие его эмоции.
– Нана, прости. Мне очень жаль.
– Почему, mon cher?
– Потому, что не приходил раньше, – пробормотал Дюпри.
Старушка оторвалась от него и сделала шаг назад, чтобы как следует рассмотреть его лицо.
– Не говори глупостей. Мы оба знаем, что ты не мог вернуться, и что рано или поздно ты все равно это сделаешь. А теперь ты здесь, и я даже не знаю, хорошо это или плохо.
– Я тоже.
– Тебе лучше спрятать это, прежде чем кто-нибудь пострадает, – сказала Нана, указывая на пистолет, который он все еще держал в руке.
– Это? Это из-за тебя. – Дюпри улыбнулся, убирая пистолет. – Я думал, кто-то грабит дом… Можно узнать, чем это ты тут занимаешься? Ты же сломала бедро несколько месяцев назад. Тебе нельзя таскать тяжести.
– Твоя Нана сильнее, чем тебе кажется. Думаешь, перелом бедра убьет меня, как тех бедных старух, которые ложатся в постель и уже не встают? С моим бедром всё в порядке, – сказала она, глядя ему в глаза. – Моя рана, которая никогда не заживет, находится в груди, как и у тебя.
Она взяла его за руку и повела через темную кухню в гостиную. Ее неуверенные шаги опровергали заявление о том, что с бедром все в порядке. Он собирался сказать ей об этом, но замолчал, войдя в гостиную. Именно отсюда исходило теплое сияние, которое Дюпри разглядел сквозь занавеску.
– Пришлось убрать мебель, мне нужно было место… – Нана вздохнула.
Все вещи в гостиной были придвинуты к стенам и окнам, на столе стояли перевернутые вверх ногами стулья. Десятки свечей перемежались цветами из бумаги и ткани. Выцветшие лица на старых фотографиях их предков смотрели на Дюпри, и казалось, что в мягком мерцании свечей их глаза будто бы наполнены жизнью. В глубине комнаты стоял небольшой алтарь, на котором сантос[11 - Сантос – духи-покровители в религиозном течении сантерия, близком к вуду.] чередовались с ликами смерти. Вокруг лежали монеты, вышедшие из обращения; они поблескивали в мерцании крошечных огоньков, крепившихся на шелковых гирляндах, обрамлявших изображения духов лоа[12 - Л о а – в религии вуду невидимые духи, посредники между богом и человеком.].
– Важно то, что ты здесь; это что-то значит. – Ее лицо помрачнело. – Думаешь, ураган будет таким страшным, как говорят?
– Да.
– Настолько, чтобы ты решился выйти?
Дюпри глубоко вздохнул. Он ничего не сказал и только печально кивнул. Она подошла, чтобы быть ближе. Подняла правую руку, словно собираясь благословить, но вместо этого приложила два пальца над сердцем Дюпри. Рана горела под тканью рубашки, как будто он получил ее только что. Затем она взяла его руки и вложила в них кожаный мешочек. Сквозь кожу Дюпри ощутил внутри что-то вроде песка или земли. Он закрыл глаза, чувствуя одновременно облегчение и потрясение, и сунул его в карман. А когда снова открыл глаза, Нана безмятежно смотрела на него.
– Покончи с ним. И приведи домой моих девочек.
Он кивнул:
– Я сделаю все, что в моих силах, Нана.
– Поклянись. Даже если они мертвы. Приведи моих девочек домой.
Глаза Дюпри наполнились слезами.
– Клянусь, Нана. – Он отступил на шаг, пытаясь собраться с мыслями. – Но взамен ты должна пообещать мне, что покинешь город, как только закончишь. Транспорт по-прежнему выезжает. Я оплачу тебе гостиницу в Батон-Руже, в Далласе, где захочешь.
Она отрицательно покачала головой:
– Ты не можешь просить меня об этом; ты знаешь, я не могу уйти. Но тебе не нужно обо мне беспокоиться. В округе есть и другие люди, парочка семей с детьми и несколько стариков вроде меня. Помнишь моих соседей, Дэвисов?
Дюпри кивнул. Он помнил бойкую соседку Наны. Два мужа, пятеро детей.
– Они тоже не уехали; Селета давно овдовела, у нее был инсульт, и она уже три года лежит парализованная в постели. Ее младший сын Бобби, тот, что о ней заботится, славный мальчик. У него есть старая машина, которая далеко не уедет, но он пообещал вывезти нас отсюда, если все станет совсем плохо. Говорят, что городской совет откроет крытый стадион «Супердоум» и сделает там убежище.
– Ох, Нана… – Дюпри вздохнул. – Стадион?
– Это на крайний случай, и это действительно безопасное место. Покойный отец Бобби работал на строительстве «Супердоума»; Бобби говорит, что он выше уровня моря, к тому же у него железобетонный фундамент. Это настоящий бункер. – Она улыбнулась, кивнув в сторону алтаря. – К тому же ты знаешь, я всегда слушаюсь моих сантос.
Дюпри попытался изобразить улыбку, но она не коснулась его глаз. Он все еще беспокоился. Вернувшись к открытой кухонной двери, взял сумку, которую оставил у входа, и произнес, протягивая ее Нане.
– Я подумал, что тебе это пригодится.
Она закрыла дверь, достала сверток, положила на стол и ножом разрезала шпагат и ткань, в которую Мейр завернул его. Внимательно изучила содержимое свертка: приоткрыла шелковистые конверты, прочла замысловатые закорючки, которыми Мейр пометил пакетики, проверила при свете свечей баночки и жестянки. Затем повернулась к Дюпри:
– У меня только один вопрос. Чего бы тебе хотелось, mon cher: отогнать ураган или приманить?
Глава 15
Дуэль
Новый Орлеан, штат Луизиана
Джозеф Эндрюс-младший носил джинсы и толстовку с логотипом Тулейнского университета. Слишком длинная темная челка падала на голубые глаза и резко контрастировала с его бледной кожи. Джозеф ждал в кабинете ректора, сидя с книгой за столом для общих собраний. Но он не читал. Его плечи были опущены, взгляд обращен внутрь. Амайя наблюдала за ним из коридора, прислушиваясь к шепоту ректора.
– Он отличный парень и блестящий студент. Мы очень его поддерживаем, особенно с тех пор, как узнали о трагедии. Он никогда не покидает университетский кампус, живет в студенческом общежитии. В июле и августе оставался здесь, изучал дополнительно лингвистику и литературу. Когда пришел приказ об эвакуации, мы предоставили убежище в главном здании тем, кто захотел остаться. Я знал, что Джозеф будет одним из них.
– Вы думаете, оставаться здесь разумно?
– Главное здание уже выдержало несколько ураганов, – уверенно сказал ректор.
Амайя заметила изменения, которые произошли в поведении Джозефа Эндрюса-младшего, когда они вошли в кабинет. Он сразу выпрямил спину и напряг плечи, которые, несмотря на худобу, стали заметны под тканью толстовки. Подняв голову, молодой человек мрачно посмотрел на вошедших сквозь темные пряди волос, затем бегло взглянул на удостоверения, которые оба ему предъявили. Джонсон представился, хотя они договаривались избежать излишних формальностей. Агент решил, у Амайи больше шансов разговорить такого молодого парня, как Джозеф Эндрюс, чем у него самого.
– Добрый день, мистер Эндрюс. Мы агенты Джонсон и Саласар из ФБР. Мы хотели бы задать вам несколько вопросов. Могу я называть вас Джозефом?
– Ты не агент ФБР, – сказал парень, обращаясь к Амайе. – На твоем удостоверении написано «временное». Сколько тебе лет, двадцать два?
Джонсон сложил руки на груди и сделал шаг назад, уступая место своей спутнице. Он был прав. Несмотря на кажущуюся враждебность, парень явно предпочитал общество Амайи.
– Мне двадцать пять, и я действительно не агент, а заместитель инспектора полиции и временно сотрудничаю с ФБР. Зато он, – она кивнула на Джонсона, – настоящий агент. Мы из следственной группы и хотим поговорить о том, что случилось с твоей семьей.
Парень горько улыбнулся:
– О том, что случилось с моей семьей… С моей семьей ничего не случилось; случаются болезни, несчастные случаи, катастрофы… А моя семья была убита. Я повторяю это уже восемь месяцев. Почему ФБР заинтересовалось этим только сейчас?
Джонсон опустил глаза. Он не хотел лишний раз обнадеживать парня тем, что они раскроют дело, в котором, как казалось, все было очевидно.
– Мы всего лишь хотим прояснить некоторые моменты. Мы хотим знать, почему ты думаешь, что твою семью убил некто неизвестный.
– Я видел тело отца; у него на лице были следы от ударов, как будто он с кем-то дрался.
Джонсон посмотрел на Амайю с сомнением, и она сразу его поняла. Удары могла нанести жена во время самозащиты.
– И потом, я знал своего отца. И уверен, что он никогда не причинил бы нам вреда, – добавил парень.
Джонсон кивнул. Он уже слышал это объяснение.
Джозеф заметил его реакцию.
– Ты не понимаешь. Мои родители любили нас, любили друг друга, они были счастливы вместе. Мы радовались, когда видели, как они целуются или обнимаются. Мой отец был хорошим человеком и по-настоящему любил нас. Я не могу придумать ни единой причины, по которой он мог сделать подобное.
– Иногда переезд сам по себе изрядно дестабилизирует семью, а переезд из Калифорнии в Техас может повлечь за собой серьезные перемены, – предположила Амайя.
– Отец занимал в компании хорошую должность; мать по работе ездила по всей стране. Они ждали этого назначения несколько месяцев. А что касается перемен, в Калифорнии тоже не сплошные пляжи и серфинг. Сакраменто далеко от моря, а наш дом в Галвестоне стоял прямо на берегу. Переезд в Галвестон был отличным решением. У сестры появились новые друзья, мама была в восторге.
– Но не все члены семьи так хорошо приспособились. Похоже, у вашего младшего брата были проблемы. Соседи жаловались на него; один даже подал жалобу на то, что мальчик нанес ущерб его собственности.
– Ему было двенадцать, он был маленьким. Трудно менять школу, бросать друзей… У него случались приступы ярости, но это бывает у многих детей. Он вытоптал цветочную клумбу на соседском участке. Сосед даже не успел с нами познакомиться. Он подумал, что это хулиган, и позвонил в полицию, но родители извинились перед ним и заплатили за ущерб. Сосед проявил сочувствие и отозвал жалобу. На самом деле после этого инцидента они поддерживали прекрасные отношения. Это был тот самый сосед, который зашел посмотреть, как они пережили ураган, и… нашел их…
Амайя заметила, что парень не хочет называть вещи своими именами и не говорит, что все они были мертвы. Он говорил об убийстве, но избегал слова «мертвые».
– А в Сакраменто ты жил с родителями?
– Да.
– Странно, что они переехали, оставив тебя одного…
При этих словах ясные глаза Джозефа потемнели. Парень сделал несколько глубоких вдохов, прежде чем ответить. Было ясно, что он злится.
– Они меня не бросили. За два месяца до переезда бабушка упала и сломала бедро. Ее прооперировали, и она шла на поправку, но когда пришло время переезжать, ей предстоял еще месяц реабилитации. Мы пытались договориться со страховщиком, но они отказались выплачивать страховку в случае смены города. Я еще не окончил курс, поэтому мы решили, что я останусь с ней в Сакраменто, пока она не закончит реабилитацию. А потом мы вместе отправимся в Галвестон.
– В Галвестоне вы собирались жить все в одном доме?
– Таков был план.
– И бабушка тоже? – спросила Амайя, бросив быстрый взгляд на Джонсона.
– Да, – ответил парень. – После того как она упала, мы решили, что она будет жить с нами.
– Кто знал, что ваша семья переезжает?
Джозеф пожал плечами.
– Думаю, многие. Соседи, друзья, все сотрудники отца, коллеги матери. Актеры из маминой театральной труппы, наши директора и преподаватели, страховщики из медицинской страховой компании… Я же говорил, переезд был запланирован.
– Детектив Нельсон сказал, что ты не возвращался в Галвестон после случившегося, а ректор утверждает, что ты не покидаешь кампус и останешься даже на время урагана.
Взгляд Джозефа снова потемнел, но на этот раз не от злости.
– Мне некуда ехать. – В его голосе звучала безнадежность.
– А бабушка?
Молодой человек опустил глаза, и на мгновение ей показалось, что он не ответит, но Джозеф удивил их:
– Вы когда-нибудь слышали выражение «умереть от горя»?
Амайя кивнула.
– Врач сказал, что она умерла от горя. Восстановление после операции шло отлично, но после убийства она впала в глубокую депрессию. Скончалась полгода назад, всего через два месяца после остальных.
Взгляд Джозефа устремился куда-то вдаль. Амайя внимательно наблюдала за его лицом. Подобное отстранение, вероятно, давало ему ощущение покоя, и Саласар была уверена, что он все чаще и чаще искал в нем укрытие от боли. Амайя знала, когда видела перед собой потенциального самоубийцу.
– Мне нужно услышать твою версию, – сказала она, выводя его из оцепенения.
– Мою версию… – повторил Джозеф и посмотрел на нее, словно очнувшись от сна.
– Ты ведь уверен, что твою семью убил кто-то чужой, проникший в дом. Наверняка ты не просто так думаешь, что твой отец этого не делал. – Амайя наклонилась вперед и произнесла с большей настойчивостью: – Что именно не складывается? Ты знал своих близких лучше, чем кто-либо другой. В каждом из нас есть нечто, что помогает нам чувствовать, если с дорогими людьми что-то происходит. Так расскажи нам. Скажи мне, что ты почувствовал. Было же что-то такое, чего не заметил детектив Нельсон, чего не увидел бы целый отряд детективов, только ты?
Джозеф посмотрел на Амайю. Дыхание его немного участилось, и она была уверена, что он вот-вот в чем-то признается. Но при этом понимала, как беспросветно его горе, а когда горе так велико, все остальное теряет значение. На мгновение Амайя испугалась, что парень отвернется, не сказав ни слова. Он действительно отвел взгляд, на несколько секунд уставившись в пустоту, но затем его взгляд снова прояснился.
– Скрипка, – твердо сказал он. – Скрипка без смычка, которая потом исчезла.
ДЖОЗЕФ
Джозеф Эндрюс-младший не уставал повторять, что ни секунды не верил в то, что его отец убил их семью. Он повторял эти слова снова и снова, но это была не совсем правда. Его уверенность дрогнула, когда перед ним появился детектив Нельсон. Этот человек старался быть сострадательным, но его голос выдавал правду, и правда эта заключалась в том, что детектив испытывал не сострадание, а только жалость. Джозеф был достаточно умен, чтобы угадывать природу эмоций, движущих другими людьми. Он знал, что жалость, которую чувствует к нему детектив, особого сорта: «Было бы лучше, если б ты умер вместе с семьей и избавил себя от этого кошмара». И именно эта жалость заставила его усомниться. У него закралось подозрение: может, есть что-то такое, что Нельсон знает и о чем не рассказывает? Весь вид детектива говорил о том, что его ничем не удивить, что он повидал худшее и привык к этому. Джозеф пытался подготовиться к тому, что увидит в доме родителей. Нельсон объяснил, не слишком вдаваясь в подробности, как выглядел дом, когда прибыли полицейские: беспорядок, разбитые стекла… Как ни сдерживал Джозеф собственное воображение, он снова и снова видел родных, лежащих на полу в гостиной, почти чувствовал запах крови и страха… Он знал, что недостаточно крепок, чтобы увидеть это на самом деле, что подобное зрелище навсегда изменит его жизнь. Но, готов он был или нет, ему предстояло это сделать. Тот самый сосед, который пожаловался на его младшего брата, разорившего клумбу, а потом обнаружил тела, оказался неплохим парнем. Как только полиция дала разрешение, он вызвал рабочих, которые забили разбитые окна деревянными панелями, и позаботился о том, чтобы внутри все убрали. Сосед попытался объяснить это Джозефу, провожая его до двери.
На удивление, Джозеф не почувствовал ужаса, к которому пытался себя подготовить. Вместо этого его охватило недоумение. Он слушал объяснения доброго самаритянина, высматривал на полу пятна крови, искал запах смерти, свидетельства происшедшего, но ничего не находил. Никаких следов недавнего кошмара. Зато Джозеф увидел рюкзак, висящий на вешалке у входа, с которым братишка ходил в школу. Он зачарованно вдыхал тонкий аромат белых орхидей, которые мать расставила по всей гостиной и которые будто заменяли ее. Привезенная из Сакраменто абстрактная картина в голубых тонах – ее нарисовала сестра год назад на уроке живописи – подчеркивала белизну стен. Огромный экран телевизора – купив его, отец пообещал, что они будут вместе смотреть футбол, а мать закатила глаза, изображая раздражение. Джозеф практически чувствовал их присутствие. Как будто они просто ушли в кино или отправились по магазинам и вернутся в любую минуту. Джозеф чувствовал себя измученным; он был всего лишь мальчиком, который приехал домой и скучал по своей семье. Он попросил доброго соседа уйти. Тот упирался как мог, не желая оставлять его одного, но в конце концов ушел, и Джозеф закрыл за ним дверь. После этого он вдруг ощутил прилив сил, словно в этих стенах его окружала энергия близких. И тогда Джозеф решил: это был его дом, и он останется здесь, где обитают души его родных. Это было возможно, он по-прежнему числился в здешнем университете; он привезет бабушку, и они будут жить вместе.
