Они снова выехали на Симона Боливара, пересекли Мариньи и, миновав Эспланаду, выехали на улицу Дофина.
Оранжевый фасад отеля «Дофин» простирался по обе стороны улицы, в честь которой был назван. Бутылочно-зеленые балконные дверцы чередовались с украшавшими первый этаж белыми ставнями и арками. Билл притормозил перед открытыми воротами и убедился, что, несмотря на обязательную эвакуацию, парковка отеля забита до отказа. За стойкой регистрации хлопотали три пышнотелые темнокожие женщины. Они уточнили бронирование и пригласили Билла и Булла подождать в симпатичном баре, примыкающем к ресепшену. Одна из женщин, выйдя из-за стойки, отправилась показывать Амайе ее номер. Билл, настоявший на том, чтобы помочь отнести багаж, проводил их до лифта, где неохотно протянул Амайе ее рюкзак. Сопровождающая их женщина с улыбкой, но твердо забрала его, одновременно напомнив Биллу, что тот обещал ждать в баре. Как только лифт закрылся, она обратилась к Амайе:
– Ваш друг очень симпатичный. Вы не знаете, он женат или холост?
Амайя улыбнулась:
– По-моему, женат…
Женщина посмотрела на нее с интересом:
– Я бы сказала, что вы ему нравитесь.
– Уверена, так оно и есть. Я ему нравлюсь, вы ему тоже нравитесь, женщины на улице ему нравятся… – Амайя пожала плечами.
– Понимаю: любвеобильный парень… Не беспокойтесь о ваших друзьях, они отлично посидят в «Мэй Бейли»; он только теперь бар при отеле, а раньше был одним из главных борделей Нового Орлеана, первым получил законную лицензию на подобную практику. К тому же это одно из самых «призрачных» мест в Биг Изи[8 - Биг Изи (англ. Big Easy) – прозвище Нового Орлеана.]… – сказала она, подмигивая.
Амайя снова улыбнулась:
– Вы имеете в виду, там обитают призраки проституток?
– Дамы легкого поведения, так они назывались… Призрак у нас и правда есть, но не проститутки. Это сестра основательницы заведения, мисс Мэй Бейли. Ей не нравилась жизнь в этих краях, она мечтала сбежать отсюда. Встретила молодого солдата, который сразу же сделал ей предложение и пообещал забрать с собой, но в день свадьбы парень погиб в перестрелке, тогда это было частое явление в городе. Говорят, девушка сошла с ума от горя, да так и не сумела выбраться отсюда. Некоторые постояльцы утверждают, что она является в белом кружевном платье, плача в саду или на галерее.
Когда двери лифта распахнулись, женщина отодвинула желтую табличку, предупреждающую об опасности свежевымытого пола, и направилась в номер, расположенный справа. Амайя смотрела на нее с полуулыбкой, гадая, сколько раз та рассказывала эту историю гостям отеля. Хозяйка повернулась к ней и продолжила:
– Но вам не о чем беспокоиться, она является только мужчинам. Быть может, все еще ждет своего жениха… – Она пожала плечами, открыла дверь и отошла в сторонку, позволяя Амайе войти внутрь.
Помещение было просторным и напоминало пирожное. Все – мебель, кровать, стены, потолок, ковер – было кремового оттенка в чисто французском стиле. Ванная комната находилась в углу, а внешнюю стену украшало большое окно в типично колониальном стиле с подъемной решетчатой рамой и жалюзи из тонких пластинок, которые приводились в движение с помощью рычага. Хозяйка распахнула наружные ставни, открывая вид на фасад соседнего здания.
– Жаль, не могу предложить вам номер получше, но, учитывая, что его забронировали в последнюю минуту и отель полон…
– Да, я заметила. Мне казалось, что из-за эвакуации…
– Многие решили не уезжать. Хотят быть здесь, чтобы защитить дома от грабежа, когда ураган закончится, вот и поселились у нас. Все знают, что Французский квартал ни разу не затапливало. Раз уж этого не случилось за всю историю Нового Орлеана, не разрушит его и красотка «Катрина»…
Женщина открыла окно, и в комнату ворвалась музыка. По улице шагал оркестр. Амайя высунула голову наружу и увидела толпу музыкантов, шествовавших куда-то в бодром темпе по переулку.
– Надо же, музыканты, – сказала она, повернувшись к хозяйке. – Не думала, что они останутся в городе.
– Есть два вида существ, которые никогда не покинут Новый Орлеан: музыканты и призраки.
Хозяйка на мгновение задумалась, а затем включила телевизор, по которому как раз передавали новости. На экране появилось изображение гигантского урагана, зависшего над океаном. Женщина удовлетворенно кивнула и направилась обратно к двери. Открыв ее, она столкнулась лицом к лицу с Джонсоном. Под мышкой агент сжимал с полдюжины папок с делами, распечатанными в полицейском участке. Амайя молча указала ему на широкий стол у окна и, взяв одну из папок, уселась на край кровати, уступив стоящий возле стола стул Джонсону. Перед тем как сесть, тот повернул планки жалюзи, чтобы стало светлее.
* * *
Амайе потребовалось двадцать минут, чтобы исключить первые два случая из доставшихся ей трех. В первом фальшивые газовщики, используя учетные данные, проникли в дом, где проживала семья, оставшаяся без газа после оползня; они избили отца и мать и напали на бабушку, требуя ключ от сейфа. Второй случай – ночное нападение группы людей в капюшонах, которые связали и ограбили всех членов семьи, в точности соответствовавшей нужному профилю. Женщин подвергли сексуальному насилию, заставив мужа смотреть на это; детей держали в другой комнате. Третий случай был более многообещающим. Восемь месяцев назад, в декабре прошлого года, в Галвестоне, штат Техас, некто Джозеф Эндрюс сорока восьми лет застрелил собственную жену и двоих детей, двенадцатилетнего мальчика и шестнадцатилетнюю девочку, а затем покончил с собой. За месяц до этого они переехали из Сакраменто, поменяв место работы, хотя проблемы, похоже, не были связаны с экономической ситуацией. Эндрюс был исполнительным директором компании; после переезда ему повысили зарплату, и семья зажила в красивом доме с собственной пристанью. Жена была известным дизайнером – ее блог читала вся страна, – а также большой поклонницей театра. Приехав в город, она присоединилась к любительской труппе. Фотография девочки-подростка была взята из классного журнала в ее новой школе в Галвестоне, где она, судя по виду, неплохо адаптировалась. Из-за маленького сына, однако, у семьи иногда случались конфликты и ссоры с соседями. Согласно отчету, в день убийства Эндрюс не пошел на работу. Тела нашел сосед, который зашел посмотреть, все ли в порядке. Пистолет отца обнаружили рядом с телами.
К делу было приложено с полдюжины фотографий. Амайя разложила их на кровати, чтобы рассмотреть внимательнее. Ей показалось, что головы лежащих на полу тел направлены на север, хотя по изображению невозможно сказать наверняка, а жирная краска принтера мешала определить, имеются ли следы от веревок. Но больше всего Амайю заинтересовало само место убийства. Хотя в отчете об этом ничего не говорилось, в гостиной царил полнейший разгром: опрокинутые горшки с растениями, криво висящие на стенах картины. Это мало напоминало эффект разбушевавшегося торнадо, но все же…
Она разложила по порядку шесть фотографий места преступления, отдельно поместила четыре портрета улыбающихся членов семьи. Интересно, где их раздобыли, прямо в доме?
– Джонсон, взгляните на это, – сказала она агенту, изучавшему свою порцию отчетов.
Тот встал из-за стола и подошел к кровати.
– Получается, в этот день отец должен был остаться дома, чтобы расправиться с семьей. Он выстрелил им в головы, а потом застрелился сам. Обратите внимание на то, как лежат трупы; их четверо, следов от веревок не видно, хотя качество фотографий не позволяет их рассмотреть, даже если они имеются. Согласно отчету, отец выпустил все четыре пули из револьвера, зарегистрированного на его имя, который лежал рядом.
Джонсон взял одну из фотографий и поднес к окну, чтобы разглядеть детали.
– А не было ли других членов семьи, которые в это время отсутствовали?
– Да, старший сын, который соответствует возрасту интересующего нас профиля. Его допросили. После убийства парень унаследовал дом в Сакраменто, дом в Галвестоне и приличную сумму денег, хотя его никто не подозревает. Он живет в Сакраменто и был там, когда произошли убийства. Судя по всему, парень устроил изрядный шум в прессе, рассказывая всем желающим его выслушать, что настоящий убийца неизвестен, а следствие умыло руки, возложив ответственность на отца, который ни в чем не повинен.
Джонсон взял отчет из рук Амайи и на последней странице отыскал данные о детективе, который занимался этим делом. Набрал номер в Галвестоне, но ему ответили, что детектив Нельсон подал ходатайство о переводе. Джонсон улыбнулся, набрал другой номер и нажал на динамик, чтобы Амайя могла слышать разговор. С другой стороны послышался едва различимый голос агента Такер.
– Такер, – начал Джонсон. – Саласар слушает тебя через громкую связь. Вы все еще в полицейском участке Майами?
– Привет, Саласар. Да, мы ждем транспорт, который доставит нас в пострадавшие районы; в данный момент они изолированы. Но мы начеку и мигом отреагируем на любое сообщение об убийстве или смерти во время урагана. Особых надежд, впрочем, у нас нет; телефонные линии не действуют, а те, которые работают, перегружены. Было получено несколько сообщений о стрельбе. Те, которые мы проверили, отрицательны. У нас есть пара семей, соответствующих профилю, с которыми мы еще не успели связаться и которые, по словам близких, остались в своих домах. Но даже если Композитор уже сделал свой ход, мы узнаем об этом только через несколько часов.
– Саласар просмотрела отчеты о преступлениях, которые мы получили сегодня утром, и обнаружила случай самоубийства восемь месяцев назад в Галвестоне. Отец убил жену и двоих детей, а потом выстрелил себе в голову из собственного пистолета. На первый взгляд не наш случай, но у них есть еще один ребенок, которого не было дома и который идеально дополнил бы наш профиль. Передо мной фотографии места преступления, и да, все трупы лежат головами в одну сторону; мы не знаем, указывают ли головы на север, по фотографиям установить это невозможно. Следов лигатур не видно, а в баллистическом отчете говорится лишь о том, что у отца на руках имеются следы пороха и что пули, найденные при вскрытии, соответствуют двадцать второму калибру и выпущены из револьвера, который лежал на полу рядом и принадлежал отцу.
– Вы думаете, это может быть наш человек?
– Пытаемся установить, но для этого нам необходимо пообщаться с детективом, который вел дело. Отчет подписан неким Брэдом Нельсоном из отдела убийств Галвестона.
– И что?
– Детектив Нельсон попросил перевести его в Тампу – жена, видимо, из тех мест, – и его берут на работу в тамошний участок.
– Мы сейчас здесь. Думаю, мне не нужно объяснять вам, что происходит в участке. Все агенты на выезде, но если этот Нельсон на дежурстве, я его найду. Мы встречаемся через пятнадцать минут для телефонной конференции. Перезвоните еще раз по этому номеру.
В ожидании разговора Амайя вошла в ванную, открыла кран и сунула руки в раковину под струю прохладной воды. Голова по-прежнему ныла, будто вот-вот разболится от нестерпимой жары и духоты. Она намочила полотенце и приложила к затылку.
– Саласар. – Джонсон заглянул в дверь. – Пора.
* * *
– Агент Джонсон, заместитель инспектора Саласар, инспектор Эмерсон слушает вас через громкую связь. Детектив Брэд Нельсон в данный момент на выезде, он отправился с первым отрядом добровольцев в зону бедствия и вряд ли вернется в ближайшие часы. Установить телефонную связь невозможно, но я разговаривал с ним по рации. Вот что он мне сообщил: револьвер «Смит энд Вессон» двадцать второго калибра, того же, что и пули, которые извлекли из трупов. Детектив считает, что настойчивость сына связана с неспособностью смириться с поступком отца и тем, что случилось с его семьей. Он учится в Новом Орлеане, в Университете Тулейна; после убийства побывал в Галвестоне всего один раз. С тех пор дом заперт. Парень звонит Нельсону каждую неделю, настаивает на возобновлении дела. Последний раз они говорили вчера, Нельсон еще был на месте. Возможно, вы сможете пообщаться с парнем. Его зовут Джозеф Эдвардс, как и отца.
Джонсон смотрел на Амайю, ожидая ее реакции. Она стиснула зубы и лишь слегка пожала плечами; вряд ли они узнают что-то принципиально новое, но с парнем нужно поговорить, хотя детектив, скорее всего, прав: речь идет о процессе переживания горя и отказе принять столь ужасный факт.
На линии зазвучал голос Такер:
– А еще я спросила о беспорядке в доме.
Амайя затаила дыхание.
– В тот день Галвестон пострадал от последствий тропического урагана, не слишком сильного – не было ни погибших, ни раненых, только поваленные деревья и разбитые стекла. Отец не пошел на работу, потому что компания рекомендовала своим сотрудникам оставаться дома. Они не так давно жили в городе и ни разу не видели бури на побережье. Детектив полагает, что в какой-то момент они открыли окно, в результате чего стекла разбились. На телах не было ни порезов, ни осколочных ран. На запястьях отца имелись следы; следствие считает, что он нанес их себе сам, когда пытался покончить с собой. На месте преступления не было найдено ни веревок, ни проводов, ни каких-либо других предметов, которыми можно связать человека. Беспорядок в доме вызван порывами ветра, проникавшего через разбитые окна. Поскольку разгром – не улика, в докладе о нем не упомянули. Нельсон сказал, что сейчас у него нет перед собой данных и он не может поклясться, в каком направлении лежали головы, но почти уверен, что они были обращены на север.
– Черт! – вырвалось у Амайи. – Интересно, агенту Дюпри это дело покажется достаточно срочным?
Джонсон попрощался с Такер и набрал номер Дюпри. Он изложил последние сведения и внимательно выслушал ответ. Амайя изучала его лицо, пытаясь угадать, каким будет следующий шаг.
– Дюпри говорит, чтобы мы съездили в университетский городок, но в сопровождении Билла и Булла.
– Думаете, они все еще внизу?
– Безусловно, – ответил Джонсон, убирая фотографии в папку. – Они, вероятно, отлично проводят время; по словам хозяйки, бар в течение многих лет был борделем «Мэй Бейли» и, видимо, до сих пор сохраняет эротический шарм.
Амайя кивнула. Она была права: хозяйка действительно рассказывает эту историю всем гостям.
Глава 13
Глухонемая печаль
Элисондо
Энграси с отвращением поднесла руку к лицу, снимая остатки паутины.
Она ползала на коленях в самой дальней части чердака в поисках рождественских украшений. Как водится, нашлось все, кроме того, что она искала. Коробки с одеждой, в которой Энграси некогда щеголяла на улицах Парижа, тонны заметок (она в то время была студентом-психологом), сделанных от руки по-французски; книги, которые стояли на полках в домах, где она жила с любимым человеком. Безделушки и сувениры, когда-то столько для нее значившие и которые Энграси теперь рассматривала будто во сне, тоскуя по прошлому, такому далекому и безвозвратному, как будто с тех пор прошла целая жизнь. Она отодвинула коробки и протянула руку, чтобы свет, проникавший с лестницы, осветил ее наручные часы. Да, время пролетело незаметно. Амайя уже давно должна была вернуться.
Энграси повернулась к люку и уже собиралась спускаться вниз, когда увидела небольшой деревянный сундук, тоже привезенный ею из Парижа. Она вздохнула, зная, что обнаружит внутри. Поставив ногу на первую ступеньку и прежде чем перебраться на следующую, приподняла крышку сундука настолько, чтобы просунуть руку внутрь, схватила хранившийся там выпуклый сверток и спрятала его под кофтой. Быстро спустилась по лестнице на первый этаж – и только тогда вспомнила о коробках с елочной мишурой, стоявших в дальнем конце чердака. Энграси позвала племянницу: вдруг, пока она была наверху, та бесшумно, как мышка, зашла в дом…
Окно, за которым уже стемнело, превратилось в зеркало. В нем Энграси увидела собственное отражение: взъерошенные волосы, хмурый беспокойный взгляд, выпуклый сверток под кофтой. Надо позаботиться о нем в первую очередь. Она потянула цепочку, которую носила на шее, и вытащила маленький золотой ключик. Затем наклонилась к единственному ящику комода, на котором висел замок, открыла его, положила сверток внутрь, снова закрыла и спрятала ключ обратно под одежду. Сделав это, взяла телефон с тумбочки у дивана и машинально набрала номер. Прислушиваясь к сигналам вызова, она прижала руку к стеклу, чтобы сквозь отражение видеть улицу. С другой стороны линии ответил теплый, родной голос брата:
– Кондитерская Саласар. Слушаю вас.
Если б Энграси не была так сильно обеспокоена, она бы улыбнулась. Брат всю жизнь угрюмо буркал в трубку, но в последнее время под влиянием своей обожаемой супруги он изменился.
– Хуан, Амайя у тебя?
– Нет, а что?
– Она до сих пор не пришла, и я волнуюсь.
– Наверное, гуляет с какой-нибудь одноклассницей; темнеет сейчас рано, но еще только половина шестого…
– Хуан, я же говорила, что Амайя обычно сразу возвращается домой, если только не идет к тебе. Вот я и подумала, что, может быть, она с тобой, играет с сестрами… Ты уверен, что они не на заднем дворе?
– Нет. Росария забрала девочек в дом, пообещав, что они займутся рождественскими украшениями. Они очень обрадовались.
Энграси повесила трубку, ничего не ответив. Затем надела теплое пальто, сунула ключ от дома во внутренний карман и вышла на улицу.
Хуан был прав – на улице смеркалось, хотя было еще не поздно. В тот год долго стояла мягкая теплая осень, и первые зимние холода застали жителей долины врасплох, разогнав их по домам. Вдали, на мосту, ведущем на улицу Сантьяго, проезжали машины с включенными фарами, но ни одного человека видно не было. Свет уличных фонарей лился с фасадов домов на мокрую землю, вычерчивая на ней оранжевые гобелены, доходившие до парапета, идущего вдоль реки. Реку Энграси не видела, но где-то там, внизу, угадывала присутствие холодного и подвижного живого существа, которое подтачивало землю у нее под ногами, напоминая о хрупкости существования. Она приложила руку к груди, нащупывая маленький ключик, стиснула зубы и зашагала быстрее, обуреваемая желанием найти девочку и страхом, что та окажется именно там, где думает Энграси.
Ее брат жил в одном из лучших домов в Элисондо. Он купил его у старого контрабандиста, завзятого холостяка, который не поскупился на внешнее оформление, хотя внутри дом выглядел таким же строгим и аскетичным, как все традиционные дома в Базтане. Входная арка вела в сад, где вдоль дорожки бывший владелец посадил две великолепные плакучие ивы. Когда они выросли и склонились к земле, хозяин решил усмирить настойчивый рост деревьев и приказал обрезать ветки, которые почти полностью закрывали нарядный фасад. Их подстригали трижды, и после третьего раза он сдался. Хуан был уверен, что именно это стало причиной, побудившей бывшего хозяина продать ему дом. Этот сорт деревьев никогда не облетал полностью, но с наступлением зимних холодов их купы редели и листва уже не была такой обильной, как прежде.
Войдя в калитку, Энграси различила золотистый свет, падавший из окон гостиной, подсвечивая сад. Сначала она не увидела девочку и вновь ощутила смесь облегчения и тревоги. Но когда глаза привыкли к полутьме, она все-таки разглядела чей-то силуэт, стоящий в тени дерева. Она не сразу поняла, что это: мозг утверждал, что перед ней морская звезда, а этого быть не могло. Подойдя ближе, Энграси увидела, что девочка крепко обнимает дерево, словно оно живое, а бледная звездочка, которую она, как ей казалось, различала издалека, была маленькой замерзшей рукой, выглядывающей из рукава красного свитера. Толстый ствол ивы полностью закрывал Амайю. Только когда она наклонилась вперед, ее личико стало видно среди темных плакучих ветвей. Девочка тоже плакала.
Энграси пригнулась, чтобы пройти под ветвями, подошла с другой стороны ствола и положила свою руку поверх руки Амайи, с удивлением обнаружив, что она горячая, как будто дерево действительно было живым и делилось с ней своим пылом. Со своего места Энграси пыталась разглядеть то, на что смотрела Амайя. Росария не задернула занавеску, и окно было полностью открыто. Внутри дом был ярко освещен. С того места, где они стояли, комната была видна как на ладони. Перед широким окном улыбающаяся мать и сестры Амайи украшали елку, не догадываясь о зрителях, которые подсматривали за ними из сада. Энграси молча покосилась на скорбное лицо девочки, терпеливо размышляя, что ей сказать, как убедить, что все это неправильно и им лучше уйти. Но слова не понадобились – через несколько секунд Амайя убрала руку со ствола и, вытянув рукав свитера, вытерла слезы. Потом вышла из укрытия, снова протянула тете руку и спросила:
– Пойдем домой?
В голосе ее звучала мольба.
Энграси ничего не ответила. Она чувствовала, как сердце колотится у нее в горле, переполненное невысказанными словами. Кивнула, поцеловала Амайю и взяла ее за руку, чтобы вместе пойти обратно. Но прежде чем выйти из-под защитной тени ивы, еще раз оглянулась, словно ее окликнули. Из окна за ними наблюдала Росария. Половина ее лица была закрыла падающей из сада тенью, но сквозь подсвеченные огнями ветки Энграси на мгновение различила улыбку на лице женщины. Она крепче сжала руку Амайи и потянула ее прочь. Нежность, душившая ее мгновением раньше, сменилась чистой яростью и… страхом.
Глава 14
Нана. Пестрый дом
Новый Орлеан, штат Луизиана
Вечер субботы, 27 августа 2005 года
Выйдя из лавки, Дюпри поднялся по Урсулине и устремился к Треме, но затем углубился в хитросплетение улиц, чтобы оказаться у кладбища. Он понимал, что у него слишком мало времени, чтобы откладывать визит на другой раз. Несмотря на прошедшие годы, Дюпри ориентировался здесь не хуже, чем в детстве, и безошибочно угадывал направление, словно по стрелке компаса, которая всегда указывала на могилу родителей. Двое работников кладбища поднялись по ступенчатой тропинке и сняли висевший на темной изгороди плакат, предлагавший экскурсии по территории.
– Мы закрываемся, приятель, – предупредил один из них, заметив наблюдающего за ними человека.
– Я всего на минуту. Хочу убедиться, что фамильный склеп выдержит ураган, – ответил Дюпри, уверенный, что его приняли за отставшего от экскурсии туриста.
Работник посмотрел на Дюпри, окинул взглядом его одежду и подозрительно спросил:
– Что за семья?
– Сабрие-Дюпри, – невозмутимо ответил тот.
– О, конечно, месье! – воскликнул работник, пропуская его вперед.
Дюпри повернул налево и зашагал вглубь кладбища. По сравнению с детскими воспоминаниями оно казалось ему другим – больше и одновременно меньше. Пока он шагал между рядами усыпальниц, расположенных значительно ниже уличной мостовой (почвы в тех местах болотистые), им снова овладело забытое с детства странное чувство. На многих плитах едва можно было различить имена их бессловесных хозяев. Дойдя до конца тропы, Дюпри остановился и поискал взглядом знакомую могилу. Открывшееся ему зрелище было удручающим. Он помнил усыпальницу возвышавшейся метра на полтора над землей, с каменной табличкой, на которой были выгравированы имена родителей. Теперь же склеп настолько обветшал, что по его бокам обнажился бурый кирпич. Плита разбилась, в углу зияла глубокая трещина. Поднимавшаяся с земли сырость образовала темный налет, въевшийся в камень. Почти вся его поверхность была погребена под слоем серой грязи, зеленоватой на выгравированных именах. Если б он не знал, что там написано, то даже не смог бы разобрать их. Понимая, что это бесполезно, Дюпри протер кончиками пальцев углубления букв и на какое-то время замер, молча глядя на них. По его лицу было непонятно, о чем он думает.
Вскоре агент услышал металлический лязг цепей, которые сторож вешал на ворота, наверняка стараясь греметь погромче. Поскольку ничего другого не оставалось, Дюпри нагнулся, поднял с земли серый камушек, отколовшийся от могилы, положил его чуть ниже имен родителей, а затем поспешил обратно к воротам. Поблагодарив работников, он представил себе, как ветер срывает его маленькое подношение с могильной плиты, под которой рядом с родителями покоились самые мрачные воспоминания, и спрашивал себя, способна ли «Катрина» эксгумировать ужасы.
Дюпри покинул кладбище. На улице Марэ его задержал полицейский патруль Нового Орлеана; офицеры попросили представиться и спросили, куда он направляется, напомнив об обязательной эвакуации. Допрос отвлек Дюпри от собственных настойчивых мыслей. Он показал свое удостоверение, и его отпустили. Когда полицейские были уже далеко, Дюпри поздравил себя с тем, что они не проверили содержимое его сумки.
Он шел между разноцветными домами к нижней части квартала, который казался заброшенным. Окна большинства домов по-прежнему были темными, хотя в это время обычно принято было зажигать свет. С террас исчезли кресла-качалки и кадки с растениями, а вдоль галерей сиротливо висели пустые веревки, на которые обычно подвешивали вьюнки и лианы. Ставни окон, не заколоченных досками, были заперты с помощью цепей, на которых висели замки. Кое-где напротив домов толпились их обитатели, садившиеся в автомобили, переполненные вещами, которые они не желали оставлять дома.
Наконец Дюпри увидел его. Пожалуй, это был один из самых красивых домов на всей улице. Как это часто бывает с воспоминаниями детства, сейчас дом казался ему совсем маленьким, но Нана явно заботилась о нем: стены были выкрашены в желтый цвет, наличники – в белый, а обрамляющие окна ставни – в темно-зеленый. В детстве Дюпри часто обмакивал кисть в краску и проводил ею по фасаду снова и снова, не столько ради необходимости, сколько для чистого удовольствия от процесса. У дома было два этажа и четыре больших окна, выходящих на узкое, чуть шире балкона, крыльцо. Впереди располагался небольшой палисадник, окруженный невысоким белым забором. Дюпри толкнул калитку и увидел, что со столбов волнами свисают сверкающие фонарики, оставшиеся после Марди Гра[9 - Марди Гра (фр. «жирный вторник») – вторник перед началом католического Великого поста, последний день знаменитого местного карнавала. Празднуется в основном во французских колониях.], – Нана обычно выбирала зеленые, золотые и фиолетовые, чтобы отдать дань уважения городу и привлечь в дом справедливость, богатство и веру.
