– Шмуля, да ты завидуешь! – Хазин постучал Романа по плечу. – Воркутэн имеет-таки успех! А ты хрустишь мослом на разогреве! Шмуля, езжай лучше в Ашкелон, там такое любят…
Роман не ответил, взял рюмку, Хазин налил ему.
– Я же говорил! – захихикал Хазин. – Ты сам осознаешь свою практическую никчемность!
Роман выпил.
– В этом мы, Шмуля, необыкновенно близки! Ты – плохой танцор, я посредственный художник…
– Ты художник?
– Я – художник…
Я опять обернулся к дверям. Федор и Кристина продолжали разговаривать. Кристина размахивала руками и заметно истерила, Федор пытался ее успокоить.
– Я художник, я рисую светом, мой инструмент – камера…
Хазин обнаружил, что камеры под рукой у него нет, растерянно заглянул под стол.
– Ты ее сдал человеку, – напомнил я.
– Меня вынудили сдать мою камеру человеку, – вдруг всхлипнул Хазин. – Но язык мой им не вырвать…
Хазин зачем-то погрозил кулаком полярнику.
– И жало жгучее змеи задвинул в глотку… И проходя моря и земли… глаголом сечь всякую лабазную сволочь… – сообщил Хазин.
Песня про судьбу закончилась, Паше аплодировали.
– А теперь моя главная песня! – серьезно произнес в микрофон Паша. – Я пою для вас, милые женщины! Песня «Королева»!
– А у меня шашку мою украли… – вздохнул Роман. – И шапку украли… За кулисами… Украли шашку…
Он открыл минералку и стал пить, проливая на галифе.
– Это Механошин! – громко зашептал Хазин. – Он давно к твоей бабе присматривался!
Паша запел.
– К какой бабе? – не понял Роман.
– К Сарре!
– У меня не Сара…
Паша Воркутэн между тем выбрал из публики несколько пожилых женщин-ветеранов, заманил на сцену и стал дарить цветы. Я думал, что мне показалось издалека, но, вглядевшись, обнаружил, что так и есть – дарил цветы. Большой букет держала Зинаида Захаровна, Паша брал из него гвоздики, вручал, пожимал руки.
– Мне кажется, это красиво, – Хазин указал на сцену. – Комплексный подход…
Цветы кончились, Воркутэн поклонился публике, лихо подхватил Зинаиду Захаровну и принялся с ней танцевать, не забывая, впрочем, петь.
Нам с тобой не гулять по Бродвею,
И от этого я, и от этого я, и от этого я
Чешуею…
Многие из зала забыли про угощения и полусладкое, забрались на сцену и теперь танцевали с Пашей. Паша Воркутэн был решительно неотразим.
– Витя, записывай в блокноты… это нужно использовать, – сказал Хазин. – Этот блатняк довольно сложно связать с нашей темой, вряд ли адмирал Чичагин принимал такое…
– Да это не блатняк ни капельки! – перебил Роман. – Это имитация… Жалкий симулякр! Суффикс «ся» никогда не употребляется в подобных коннотациях…
– Шмуля может в слова, – хихикнул Хазин. – Подвинь лучше минералки, композитор…
– А теперь немного повеселимся! – объявил Паша в микрофон. – Веселая танцевальная песня, простая и жизнерадостная!
Расчесочка – моя расчесочка,
Погасла спонту папиросочка,
Ах, жизнь нарезалась в полосочку,
Такая, братцы, лалу-ла…
– Такая, Шмуля, ла-ла-ла-лула, – Хазин похлопал Романа по плечу. – Этот вот лалула сейчас твою бабу в Кинешме…
Хазин выразительно щелкнул языком.
– И теперь это все навсегда. – Хазин обнял Романа.
– Да пошел ты, – ответил Шмуля. – Художник…
– Я – художник, а это Витя, мой друг-писатель, – сообщил Хазин. – «Пчелиный хлеб» читал? Или ты только про пидоров читаешь?
– «Пчелиный хлеб»… я читал, – ответил Роман. – Пчелиный хлеб – это… прополис. Прополис с древнегреческого – это «За город». «Загород», короче… Ты понимаешь, мы собирались поехать за город, а там возникли сложности…
– Пчелиный хлеб – это перга, – зачем-то поправил я.
– Витенька, так твой роман называется «Пергад»… а нет, «Пердак»… – гадко хихикнул Хазин.
Я не ответил.
Паша между тем триумфально закончил выступление. Зал рукоплескал. Я оглянулся. Начальственный стол поредел. Исчез врио, исчез мэр Механошин, на правом краю сидел полярник, на левом Алексей Степанович, он что-то рассказывал полярнику через закуски и салат. Паша кланялся со сцены.
– Витя, ты прав, – сказал Роман. – Ты совершенно прав, везде сплошная перга…
Мы разговорились со Шмулей о перге и литературе, Шмуля много читал, а вот сейчас, за столом, зачитал стихи. Про детство, солнечные пляжи и ручейников в сумрачных водах, там еще птичка была…
– И я хочу стихи! – неожиданно воскликнул Хазин. – Я давно сочинил!
Он выскочил из-за стола.
– Ты куда, дурак, сейчас в программе пантомима…
Кажется, это сказал Шмуля.
Хазин быстро пробрался между столами к сцене и запрыгнул на нее. Из-за кулис решительно выступил молодой человек в костюме, но почему-то остановился. Зинаиды Захаровны на сцене не стояло, и Хазин завладел микрофоном.
– Хазик! Зажигай! – воскликнул Роман.
Я оглянулся. За начальственным столом уже снова сидели и врио, и мэр Механошин, на сцену они не смотрели, что-то обсуждали.
– Здравствуйте, – неожиданно трезвым и твердым голосом произнес Хазин. – Я рад приветствовать вас в этот день!
Зал вежливо похлопал. Хазин не унимался.
– Я представляю здесь ложу поэтической герильи «Перга и лопата», – сообщил он. – И от имени нашего тайного общества я имею честь осуществить… эстетическую обструкцию! Сейчас я прочитаю мини-поэму в двенадцати скажениях, посвященную…
Хазин набрал воздуха:
– Посвященную гибели станции «Мир»!
Из зала раздались одиночные аплодисменты, я посмотрел – хлопал в ладоши Алексей Степанович Светлов. Врио и мэр смотрели на него оторопело.
Хазин набрал воздуха и начал читать, размахивая правой рукой:
Две тысячи первый год,
Станции «Мир» пиз…ц,
А может, и миру пиз…ц,
А я еще не отец…
На этих строках Роман засмеялся так, что прикусил язык. Хазин читал, размахивая руками:
А мне еще не повезло,
А может наоборот,
И мир кружится назло,
И каждый час – оборот,
И каждый миг – километр.
Наматываются витки,
И смотрят с испугом вверх
Снизу материки.
Много. Много сегодня культуры. Перебор культуры. Звенящий день.
Стол МЧС переглянулся со столом милиции, и все вместе они вопросительно посмотрели на стол начальства. Врио губернатора задумчиво ел грушу. Хазин продолжал читать. Рядом со мной шепеляво засмеялся Шмуля.
– А я тоже хотел про станцию «Мир» сочинить, – признался он. – Песню… А этот урод опередил…
Упала в лужу звезда,
Сорвавшись от дней забот,
Скоро миру пизд…ц,
Две тысячи первый год!
В зале установилась тишина. Все перестали есть и пить. Алексей Степанович Светлов интеллигентно, но выразительно захлопал в ладоши. Вслед за ним захлопал и врио, а потом и мэр Механошин. И весь зал, включая стол МЧС. Я бы сказал, что некоторые хлопали искренне. То есть стихи, кажется, понравились.
– И еще хочу сказать, – сказал Хазин. – Озвучить, так сказать, тему, давно витавшую в воздухе. Надо взглянуть правде в глаза! Надо не побояться и переименовать! Переименовать!
Мэр растерянно поглядел на врио. Врио пил минералку.
– Вот и Алексей Степанович высказывался всецело за…
Хазин поклонился Алексею Степановичу, тот помахал Хазину вилкой. Привставшие было сотрудники милиции в недоумении опустились обратно. Печальный гляциолог ел бутерброд.
– Переименовать районную газету «Чагинский вестник» в «Сучий крестник»!
Стало тихо.
– Витя, – прошептали мне в ухо. – Мне кажется, вы перегибаете.
Федор. Он стоял за моей спиной и напряженно улыбался.
– Да это он сам придумал, – сказал я. – Я-то…
– Это эстетическая обструкция, – пояснил Роман. – Протест против пошлости и лизоблюдства.
Федор поглядел на Шмулю с подозрением.
– А что такого-то? – спросил я. – Это же искусство…
– Витя, не надо искусства, – попросил Федор. – Не надо, а?
– Давайте проголосуем демократически! – продолжал со сцены Хазин. – Кто за поступившее предложение?
– Витя! – сказал Федор.
– Я за! – Роман поднял руку.
Я поднялся из-за стола и поспешил к сцене.
Хазин явно собирался прочитать еще одно стихотворение, но я уже добрался до сцены и вытолкал его за кулисы. Хазин сопротивлялся, я незаметно щелкнул его по печени и прижал к стене.
– Народу понравилось! – пытался вырваться Хазин. – Я имел успех! Давай еще…
– У нас не поэтический вечер, – напомнил я. – Сейчас по списку пантомима.
– Я с детства люблю пантомиму! – упорствовал Хазин. – Я занимался в студии…
Я вжал Хазина в стену покрепче. Показались девушки с гитарами. К нам приблизилась возмущенная Зинаида Захаровна, она хотела сказать гневное, но Хазин опять вырвался. Я промедлил, Хазин же сгреб Зинаиду Захаровну в охапку и сочно поцеловал в губы.
– Евдокия Пандемониум… – выдохнул Хазин. – Обоссаться…
Зинаида Захаровна влепила Хазину оплеуху. Я сграбастал его за шиворот и с трудом стащил в зал.
