– Послушай, Пейт, будет непросто: я хочу, чтобы ты знала, – но всегда буду помогать тебе, чем только смогу, понимаешь?
– Честно, Ниш, я очень ценю твою помощь. Но вся эта ситуация… раздута. Смешно: делают из мухи слона.
Ниша так долго молчала, что Пейтон заподозрила перебои со связью.
– Позвоню, когда что-то выясню, – тихо сказала наконец подруга и попрощалась.
Пейтон в недоумении посмотрела на телефон. Руки дрожали. Она никогда еще не слышала в голосе Ниши такой тревоги. Никогда. Конечно, подруга не знает всех подробностей, а когда узнает, то поймет, что этому придают слишком большое значение.
Пейтон прошла по коридору и постучала в комнату дочери. Макс не ответила.
– Это я, солнышко. Можно войти?
– Нет!
Пейтон толкнула дверь:
– Макс, я только что говорила с Нишей. Она порекомендовала лучшего адвоката в Нью-Йорке, свою однокашницу из Йеля, ее зовут Клэр.
Дочь, сидевшая на кровати поверх покрывала, уставившись в ноутбук, с огромными наушниками на голове, не произнесла ни слова.
– Ты слышишь? – спросила Пейтон. – Макс! Макс! Сними, пожалуйста, наушники!
Девочка раздраженно стянула наушники и швырнула на кровать.
– Что тебе нужно?
– Я говорила, что Ниша…
– Да, слышала. Ниша и ее подруга адвокат. Что-нибудь еще?
– Она напомнила, что мы все должны держать рот на замке: я уверена, что ты и сама это понимаешь. Надеюсь, папа вернется в ближайшие часы, мы сядем и все спокойно обсудим.
Пейтон хотела прикоснуться к дочери, но та отстранилась. По тому, как Макс сжала губы и стиснула зубы, она поняла, что девочка с трудом сдерживает слезы.
– Что обсудим? Как родной отец разрушил мою жизнь? Спасибо, не хочется. Обойдусь как-нибудь.
Дочь вновь надела наушники. Пейтон впервые в жизни потеряла дар речи, хотя знала, что многое должна сказать. В голове все смешалось, и она просто закрыла дверь.
Загудел телефон. Эсэмэска от Скай: «Что там у вас?».
«Наняла адвоката. Надеюсь, Айзек скоро будет дома».
Пейтон нажала «отправить» и тут же задумалась: а вдруг кто-то читает ее сообщения? Ниша ведь предупреждала: ни с кем не общаться. Она прошла в общую комнату, прилегающую к кухне: небольшую и уютную, в светлых тонах, с обоями под кожу. В таком стиле, элегантно и без излишеств, была отделана вся квартира в современном доме со швейцаром: три спальни, три ванных. Пейтон ценила удобство и стиль. Они переехали сюда всего год назад, когда Пейтон стала утренней ведущей и получила солидную прибавку к зарплате. Ей здесь очень нравилось.
Она знала, что нельзя, и все же включила телевизор, настроенный на Эй-эн-эн. На экране появилось лицо Рене, и Пейтон затошнило, когда она поняла, что коллега и подруга рассказывает об Айзеке, но даже не сочла нужным ей написать.
– Как известно, окружная прокуратура выдвинула обвинения против Айзека Маркуса, супруга нашей ведущей Пейтон Маркус. Маркус, который занимается инвестициями в недвижимость, обвиняется в преступном сговоре и почтовом мошенничестве. Предполагают, что он заплатил некоему посреднику, чтобы обеспечить своей дочери место в университете Принстона, где учился сам.
Пейтон вздохнула: ею овладели отчаяние и бессилие – и схватила телефон. «Вот как? Ты даже не соизволила мне позвонить?» – написала она и пожалела о том, что сделала, едва отправив сообщение.
Разумеется, ответа не будет. Рене разве что передаст ее слова Дину, который ведет программу с пяти вечера. Подумать только: ни одна из ТВ-мам не позвонила и не написала, хотя обычно они связывались в любое время, практически каждый день. Они познакомились, еще будучи молодыми журналистками: по двадцать с хвостиком, – стали верными подругами и соратницами, несмотря на сверхконкурентную и беспощадную профессию. Из ТВ-девчонок со временем превратились в ТВ-мамочек, а пятнадцать лет спустя в индустрии остались только Пейтон и Рене. И все же это были старые подруги по работе: те, кто всегда прикроет спину. Они тайком проносили в больницу суши и шампанское, когда Пейтон родила Макс, придумывали, как бороться с сексуальными домогательствами, организовывали свидания и ужины, если ты осталась одна, впала в депрессию, пережила развод или просто загрустила в день рождения. А теперь ее мир рушится, и никто не сказал ни слова поддержки!
Пейтон вновь проверила телефон. Три сообщения от мамы, два от Скай, голосовое – от Кеннета. Адвокат и Айзек молчат.
Она стала мерить шагами квартиру, начав с прихожей, прошла по коридору мимо комнаты Макс. Дальше располагались комната, служившая им с Айзеком кабинетом, гостевая комната с раскладным диваном и, наконец, просторная хозяйская спальня с видом на Центральный парк. Кухня и гостиная представляли собой единое пространство. Несмотря на простоту планировки, квартира идеально подходила для их небольшой семьи. Заглянув в кабинет, Пейтон увидела фотографию в рамке, которую лишь недавно поставила на свой стол: они с Айзеком на праздничной вечеринке Эй-эн-эн, счастливые и красивые, в вечерних туалетах. Шевелюра Айзека в его сорок два года ничуть не поредела и оставалась такой же темной, как в день их знакомства. Иногда он поднимал волосы и показывал, что якобы начинает лысеть, а Пейтон закатывала глаза и заявляла, что он теряет зрение, а не волосы. «И вообще иди к черту!» – говорила она мысленно, считая несправедливым, что муж становится с каждым годом интереснее. Обозначившиеся у рта морщины придавали ему счастливый вид, а толика соли с перцем в двухдневной щетине, которую он обычно носил, добавляла мужественности. Ярко-голубые глаза ничуть не выцвели и не потускнели. Глядя на фото, она испытала новый приступ паники. Как это могло случиться?
Пейтон подскочила от неожиданности, услышав звук открывшейся входной двери. Что за черт? Макс нарушила запрет и вышла? Не может быть. Швейцар не пустил бы никого наверх без ее разрешения, если только… Айзек? После разговора с Нишей не прошло и часа, его не могли отпустить так быстро. Он бы позвонил.
– Айзек, ты?
Она торопливо натянула хлопчатобумажный джемпер – голубой, его любимый, и вышла в коридор. Муж сбросил туфли и молча поднял голову. Несмотря на восемнадцать лет совместной жизни, у Пейтон учащалось дыхание от одной его улыбки. Только сейчас он не улыбался.
– О, слава богу! – поспешила она к мужу с объятиями и убрала с его лица непокорную прядь, поднявшись на цыпочки, но поцеловать не удалось: он отстранился и холодно спросил, избегая ее взгляда:
– Где Макс?
– У себя в комнате. Я сказала, что сегодня за ужином мы все обсудим.
Пейтон говорила наигранно бодро, как с дочкой в раннем детстве, а затем – когда у той начался подростковый период.
Айзек молча прошел к комнате Макс.
– Макензи?
Он постучал три раза и еще три.
– Открой, пожалуйста.
Даже не услышав ответа, Пейтон прекрасно понимала: Макс ни за что не откроет отцу, который якобы ее предал.
Айзек вернулся.
– Как ты могла? – спросил он дрожащим от гнева голосом. – После нашего разговора! После того, как я просил тебя не вмешиваться. Ты пообещала, что не станешь! Что ты натворила?
Пейтон подошла и осторожно взяла его за руку, но он отдернул ее.
– Давай сядем. Я налью вина, и мы…
– Ты следила за этой гребаной историей, Пейтон. Двух лет не прошло! Ты только об этом и говорила, тебе не терпелось всем об этом рассказать. Ты видела, что сделали эти идиоты: как они нарушили закон, как их посадили в тюрьму. И после всего этого ты идешь и делаешь то же самое?
Пейтон налила два бокала Пино Гриджио и посмотрела на мужа.
– Те родители нарушили закон намеренно и сознательно. Они платили людям, которые сдавали тесты за их детей. Они фотографировали детей, которых якобы взяли в команды по тем видам спорта, которыми они никогда не занимались. Это неслыханная глупость. А мы с тобой говорили совсем о другом.
– По-твоему, выписать чек за помощь в поступлении не является нарушением закона?
Пейтон покачала головой:
– Это все равно что дать деньги на лабораторию или на стадион. Люди делают это с незапамятных времен, и никто не сажает их в тюрьму. Разумеется, я никогда не стала бы мошенничать, как те родители.
– О господи, Пейтон! Признайся, будь добра: ты сама не веришь в то, что говоришь. Скажи, что ты понимаешь разницу – в реальной жизни и с точки зрения закона – между выписыванием чека на липовую благотворительность, чтобы твой ребенок поступил в колледж, и пожертвованием школе, от которого выиграет все общество. Пожалуйста.
– Все не так просто, – упрямо помотала головой Пейтон.
– В смысле? – спросил Айзек.
– Она никогда не поступила бы без небольшой подстраховки. Мы оба это знаем.
Айзек вытаращил глаза.
Пейтон набрала побольше воздуха:
– Ты думал, что, если у Макс хорошие отметки и неплохие результаты тестов, ее возьмут в Принстон? Весьма наивно. И не надо мне сказки рассказывать: ты хотел, чтобы она туда поступила, не меньше моего.
– Разумеется, хотел, – прохрипел Айзек, покрываясь красными пятнами. – Я хотел, чтобы Макс поступила в Принстон, потому что мне там нравилось: лучшие профессора, прекрасные программы, великолепный кампус, – и я надеялся, что там она найдет друзей в отличие от этой ядовитой, калечащей душу академии Милфорд, куда мы заставили ее пойти, потому что там учатся все дети из приличных семей.
Пейтон передернуло, хотя это был далеко не первый разговор о Милфорде.
– Мы отправили ее в академию, потому что это лучшая школа в городе, и большинство выпускников каждый год поступают в самые престижные учебные заведения страны. Тебе это известно. Мы приняли решение сообща.
– И зачем, спрашивается? Если ты собиралась купить ей место в колледже, то мы с таким же успехом могли отправить ее куда угодно.
– Айзек, милый, – спокойно сказала Пейтон, – мы вместе решили, что Принстон – идеальное место для Макс. Я сделала то, что сочла необходимым. Так поступают сотни, если не тысячи, родителей по всей Америке, желая помочь своим детям.
Айзек сердито отхлебнул из бокала.
– Она набрала тысячу четыреста восемьдесят баллов. У Макс отличные способности. Она поступила бы сама.
Глаза Пейтон расширились.
– Никто не любит Макс больше, чем я, и мы оба знаем, что она удивительная девочка. Но подобных кандидатов в университеты Лиги плюща – пруд пруди.
– Очень мило – говорить так о собственной дочери.
Пейтон подняла руку и начала загибать пальцы.
– Белая еврейская девочка из Манхэттена: раз, два, три. Никогда не играла первую скрипку в нью-йоркском филармоническом оркестре – четыре. Не создала собственную всемирно известную интернет-компанию – пять. Не открыла новый вид животных или растений – шесть. Не подвергалась серьезному физическому или психологическому насилию – семь. Чтобы добиться того, что у нее есть, Макс не пришлось бороться с бедностью, расизмом или каким-либо другим видом дискриминации – восемь. У ее родителей обычная сексуальная ориентация, и, насколько мне известно, у нее самой тоже – девять. Продолжать или хватит?
– Ну, пусть уже будет десять, – напряженно произнес Айзек.
– Несмотря на все эти невероятные преимущества, а может, благодаря им, она получила всего лишь тысячу четыреста восемьдесят баллов, что составляет средний уровень для таких школ, – десять. Понимаешь, о чем я?
– Нет, – сказал Айзек и поднялся.
– Пожалуйста, не уходи, – попросила Пейтон.
Она не могла вспомнить, когда видела мужа в таком состоянии. У нее вспотели ладони, а сердце выпрыгивало из груди.
– Мы ведь это обсуждали, Пейтон. Я тебе ясно высказал свое мнение. Ты пообещала.
В его голосе звучала неподдельная обида. Лучше бы он злился.
– Айзек, я просто сделала то…
Он прошел через комнату и обернулся.
– И последнее. Почему ты выписала чек с моего счета?
– Что? – удивилась Пейтон.
– Как получилось, что ты выписала чек с моего рабочего счета, ведь у тебя есть свой? И наш общий.
До этой минуты Пейтон ни разу не задумалась, какой использовала счет.
– Я не могла найти другую чековую книжку. Взяла ту, что попалась под руку. Разумеется, я не пыталась замести следы или что-то такое. Обычное пожертвование. Мне и в голову не пришло…
Айзек кивнул:
– И в голову не пришло, что ты можешь разрушить жизнь своей дочери.
Он посмотрел на нее со злостью и стремительно вышел. Хлопнула дверь кабинета.
Пейтон отхлебнула вина, но с трудом проглотила его, в горле встал ком. Они действительно обсуждали эту тему прошлым летом, когда Макс начала готовить документы для поступления, и Пейтон пообещала мужу отказаться от этой затеи. Она действительно отказалась. В начале последнего учебного года, когда лихорадка с поступлением достигла высшей точки и Айзек с Макс сходили с ума от волнения, Пейтон вспомнила гостя, который приходил на ее передачу. И все-таки не позвонила, потому что обещала Айзеку. А вот когда тот позвонил сам, будто, заранее установив камеры у них в квартире, знал, в каком они состоянии, взяла трубку и выслушала.
Она вновь сглотнула и вспомнила тот первый вечер, когда решила поговорить об этом с Айзеком: пятницу в конце августа. Они ужинали в итальянском ресторанчике недалеко от дома.
– У меня в программе сегодня был интересный гость, – подчеркнуто небрежно произнесла Пейтон, когда они сели за свой любимый столик.
Айзек наморщил нос:
– Та актриса, что настучала на Джонни Деппа? Все время забываю ее имя…
– Да, а после нее я брала интервью у известного консультанта по колледжам. Слышал бы ты, что о нем говорят: стоит ему взмахнуть волшебной палочкой, и твой ребенок окажется в Гарварде.
– Я не хочу, чтобы наш ребенок оказался в Гарварде и стал одним из снобов, которые только о нем и говорят.
– Учиться в Гарварде – круто, – сказала Пейтон.
– Макс не будет поступать в Гарвард.
– К чему спорить? Она и не собиралась туда поступать. В общем, этот консультант пришел рассказать о своей новой книге. Она называется «Взломать код», и в ней он объясняет лучшую стратегию для определения приоритетов учебных заведений, куда ты хочешь поступить, и рассказывает, что нужно делать, чтобы соответствовать критериям.
– Дай угадаю, – ухмыльнулся Айзек. – Он раскрывает свои секреты в твердом переплете по сходной цене двадцать два доллара девяносто девять центов.
– Дело не в книге, – отмахнулась Пейтон. – Я общалась с ним после интервью в артистическом фойе, сказала, что наша Макс в этом году оканчивает школу, и попросила совета.
– И что?
