– Нет. Но это не важно. Получу где-нибудь по чеку.
Они стояли в очереди позади англичанина-бизнесмена, в руках у которого были только паспорт и тощий портфель. Кристофер наклонился к нему:
– Не могли бы вы помочь, сэр?
Англичанин обернулся и с удивлением обнаружил лицо Кристофера почти что на своем плече. Выражение лица у молодого человека было совершенно невинное.
– Я очень извиняюсь, сэр, но мы оказались в затруднительном положении, – сказал Кристофер. – Моя сестра возвращается в Лондон, шесть лет не была дома, поэтому набралось столько ручного багажа, и, понимаете ли, она еще не совсем оправилась после тяжелой операции…
Эмма вспомнила, как Бен говорил, что Кристофер никогда не ограничивается маленькой ложью, если можно наврать с три короба. Глядя на него, когда он так беспардонно врал, она решила, что он очень мудро выбрал себе профессию. Актер он был превосходный.
После такого вступления деваться джентльмену было некуда.
– Да-да, конечно…
– Вы чрезвычайно любезны… – Парусиновая сумка и пакет с хлебом перекочевали в одну руку незнакомца, корзина вместе с тощим портфелем оказались в другой. Эмма от души пожалела соотечественника.
– Это только до той минуты, когда мы сядем в самолет… вы так любезны… понимаете ли, мой брат не летит со мной…
Очередь двинулась вперед, они подошли к барьеру.
– До свидания, дорогая Эмма, – сказал Кристофер.
– До свидания, Кристо.
Они поцеловались. Коричневая рука забрала ее паспорт, полистала страницы, поставила штамп.
– До свидания!
Теперь их разделяли ограждение, паспортные формальности, другие пассажиры, устремившиеся вперед.
– До свидания!
Ей было бы приятно, если бы он дождался, когда она благополучно войдет в самолет, но, едва она помахала шляпой, он повернулся и зашагал прочь. Солнечные блики на светлых волосах, руки засунуты глубоко в карманы кожаного пальто.
2
В февральском Лондоне шел дождь. Начался он в семь утра и без перерыва лил до сих пор. На выставке в половине двенадцатого людей было совсем мало, да и эти энтузиасты, скорее всего, просто укрылись тут от дождя. Они скинули мокрые плащи, поставили сушиться зонтики и стояли кружком, кляня погоду, сами при этом даже еще не купили каталоги.
В половине двенадцатого пришел какой-то американец покупать картину. Остановился он в «Хилтоне» и хотел говорить с мистером Бернстайном. Сотрудница галереи Пегги, сидевшая за столиком у входа, взяла у него визитную карточку, вежливо попросила минутку подождать и пошла в кабинет Бернстайна доложить Роберту.
– Мистер Морроу, пришел американец… – она посмотрела в карточку, – Лоуэлл Чики. Неделю назад он посетил выставку, мистер Бернстайн показал ему «Оленей» Бена Литтона и полагал, что он купит картину, но мистер Чики не мог сразу решиться, хотел подумать.
– Вы сказали ему, что мистер Бернстайн сейчас в Эдинбурге?
– Да, но он не может ждать. Послезавтра возвращается в Штаты.
– Пригласите его.
Роберт Морроу поднялся и, пока Пегги пошла звать американца, быстро привел в порядок стол, сложил стопочкой письма, высыпал содержимое пепельницы в корзину для бумаг и задвинул ее носком башмака под стол.
– Мистер Чики, – объявила Пегги голосом хорошо вышколенной горничной.
Роберт вышел из-за стола, и они обменялись рукопожатием.
– Как поживаете, мистер Чики? Я Роберт Морроу, партнер мистера Бернстайна. К сожалению, он сегодня в Эдинбурге, но, быть может, я помогу вам?..
Лоуэлл Чики был невысокий крепыш в дакроновом плаще и шляпе с узкими полями. И плащ, и шляпа промокли насквозь, из чего явствовало, что мистер Чики приехал не на такси. С помощью Роберта он стал высвобождаться из своего промокшего плаща, под которым оказались синий териленовый костюм и нейлоновая рубашка в полоску. Он носил очки без оправы, за стеклами холодно поблескивали серые глаза, и невозможно было определить, из каких он кругов – то ли финансовых, то ли имеющих отношение к искусству.
– Спасибо, хорошо, – сказал мистер Чики. – Кошмарное утро…
– И непохоже, что распогодится… Прошу вас, сигарету, мистер Чики…
– Спасибо, но я больше не курю. – Он смущенно кашлянул. – Жена заставила меня бросить.
Оба мужчины усмехнулись: у женщин явная идиосинкразия на курение. Но до глаз мистера Чики усмешка не дошла. Он пододвинул стул и сел на него, закинув ногу на ногу и выставив начищенный черный ботинок. Чувствовал он себя вполне комфортно.
– Я был у вас неделю тому назад, мистер Морроу, и мистер Бернстайн показал мне одну картину Бена Литтона – ваш секретарь, очевидно, объяснила вам.
– Да, она сказала, картина с оленями.
– Если можно, я хотел бы взглянуть на нее еще раз. Послезавтра я возвращаюсь в Штаты и желал бы окончательно решить этот вопрос.
– Конечно, конечно!
Картина ждала решения мистера Чики на том месте, где оставил ее Маркус: прислоненная к стене кабинета. Роберт выдвинул мольберт на середину комнаты, повернул его к окну и бережно установил на нем картину Бена Литтона. Большой холст, масло – три оленя в лесу. Свет проникал сквозь едва намеченные ветви деревьев, и на полотне было много белого цвета, отчего картина казалась воздушной. Но самой интересной ее особенностью являлось то, что она была написана не на ровно натянутом холсте, а на джутовой ткани, грубое плетение которой затрудняло движение кисти, и потому все линии и очертания были как бы чуть смазаны, как на фотографии движущегося объекта.
Американец установил поудобнее стул и нацелил на картину холодно отсвечивающие очки, Роберт же отошел к задней стене комнаты, дабы ничем не помешать суждению мистера Чики; перед глазами же самого Роберта торчала теперь круглая, коротко остриженная голова потенциального покупателя. Самому Роберту эта картина нравилась. Он не был фанатичным поклонником творчества Бена Литтона. Он считал, что его картины несколько надуманны и их не всегда легко понять – быть может, это самовыражение художника, – но на этот импрессионистский легкий лесной пейзаж хотелось смотреть и смотреть, жить с ним рядом, он никогда не надоест.
Мистер Чики поднялся со стула, подошел к картине, еще раз внимательно в нее вгляделся, снова отошел, затем прислонился спиной к письменному столу Роберта.
– Мистер Морроу, как вам кажется, – начал он, не поворачиваясь к Роберту, – что вдохновило Литтона рисовать этот пейзаж на мешковине?
Роберт чуть не рассмеялся, услышав слово «мешковина». Ему неудержимо захотелось щелкнуть американца по носу и сказать: «Может, просто старый мешок оказался под рукой», но сосредоточенный вид мистера Чики говорил о том, что он вряд ли оценит такую шутку. Мистер Чики был здесь для того, чтобы потратить деньги, а это дело серьезное. Роберт благоразумно решил, что мистер Чики, покупая Литтона, как бы делает вложение и надеется, что внакладе не останется.
Он сказал:
– Не имею представления, мистер Чики, но это придает картине особую прелесть.
Мистер Чики повернулся к Роберту и одарил его холодной улыбкой:
– Вы не слишком хорошо разбираетесь в таких вещах, не то что мистер Бернстайн.
– Нет, – согласился Роберт. – Боюсь, что нет.
Мистер Чики снова погрузился в раздумье. Воцарилось молчание. Роберт отвлекся. Теперь он слышал, как тикают у него на руке часы, слышал голоса за дверью. Тяжелый гул, словно отдаленный прибой, – это поток транспорта на Пикадилли.
Американец порывисто вздохнул. Он начал шарить по карманам, в одном, в другом. Что-то искал, быть может, носовой платок. Или мелочь, чтобы на обратном пути заплатить за такси до «Хилтона». Как видно, раздумья закончились. Роберт не сумел убедить его, что Литтона стоит купить. Сейчас он извинится и уйдет.
Оказалось, мистер Чики искал ручку. Когда он повернулся, Роберт в другой его руке увидел чековую книжку.
Завершив формальности, мистер Чики преобразился: стал приветливым и даже снял очки и сунул их в свой кейс. Он охотно согласился выпить бокал хереса, и они с Робертом немного посидели и поговорили о Маркусе Бернстайне, о Бене Литтоне и о трех картинах, которые мистер Чики приобрел в свой последний визит в Лондон; вместе с сегодняшней покупкой они станут ядром его небольшого частного собрания. Роберт рассказал ему о ретроспективной выставке работ Бена Литтона, которая состоится в апреле в Куинстауне в штате Виргиния, и мистер Чики сделал пометку в своем блокнотике. Роберт помог мистеру Чики облачиться в плащ, подал ему шляпу, и они пожали друг другу руки.
– Приятно было познакомиться с вами, мистер Морроу. Вы мне очень помогли.
– Надеюсь, вы посетите нас и в следующий ваш приезд в Лондон.
– Почти наверняка.
Роберт пропустил мистера Чики в дверь, и они вышли в галерею. В эти дни у них было выставлено собрание картин безвестного южноамериканского художника с совершенно непроизносимым именем – простого бедного парня, который каким-то невероятным образом научился рисовать. Птицы и анималистская живопись. Маркус в прошлом году встретил этого художника в Нью-Йорке, сразу же заинтересовался его работами и предложил ему устроить выставку в Лондоне. И вот теперь его восхитительные картины были развешаны на бледно-желтых стенах Галереи Бернстайна и в это хмурое утро озарили ее сияющим солнцем и яркой зеленью страны с более целительным климатом. Критики его полюбили. Выставка открылась десять дней назад, с первого же дня в ней толпился народ, и за два дня все до единой картины были проданы.
Но в данный момент в галерее присутствовало всего три человека. Одним из них была скромная Пегги – в строгом костюме она сидела за своим овальным столиком, выправляя гранки нового каталога. Вторым – посетитель в черной шляпе, который, чуть ссутулившись, похожий на большую черную ворону, медленно обходил зал. А третьей была девушка – она сидела на круглой банкетке в середине комнаты и смотрела на дверь директорского кабинета. Одета она была в ярко-зеленый брючный костюм, а вокруг стояли и лежали довольно странные вещи. Казалось, она забрела в Галерею Бернстайна по ошибке, приняв ее за зал ожидания на железнодорожном вокзале.
Роберт хладнокровно, будто никакой девушки тут вовсе не было, прошел – весь внимание – вместе с продолжавшим что-то говорить мистером Чики по ворсистому ковру к выходу. Стеклянная дверь отворилась и захлопнулась за ними, и их поглотил сумрак унылого утра.
– Это мистер Морроу? – спросила Эмма Литтон.
Пегги подняла голову:
– Да.
Эмма не привыкла, чтобы ее игнорировали, ей стало не по себе. Жаль, что Маркус в Эдинбурге. Она скрестила ноги, потом снова поставила их прямо. Снаружи донесся шум отъезжающего такси, затем стеклянная дверь снова отворилась и Роберт Морроу вернулся в галерею. Он не произнес ни слова и, сунув руки в карманы, спокойно глядел на Эмму и на нагромождение вещей.
Она подумала, что никогда в жизни не встречала человека, который бы так мало походил на дилера, занимающегося продажей картин. Такое лицо больше подошло бы спортсмену, который только что возвратился из одиночного кругосветного плавания на парусной шлюпке и ему помогли из нее выбраться, но он еще не совсем твердо стоит на ногах, да к тому же небрит; или альпинисту, смотрящему сквозь темные очки вниз с вершины впервые покоренного – им покоренного! – пика. Но в изысканный интерьер Галереи Бернстайна он совершенно не вписывался. Он был очень высокий, широкоплечий, длинноногий. И неожиданно – казалось, ему должна была бы подходить совсем другая одежда – в элегантном темно-сером костюме, подчеркивающем и ширину плеч, и длину его ног. В юности он, должно быть, был рыжим, но с годами волосы потемнели, стали рыжевато-коричневыми, а серые глаза на их фоне казались совсем светлыми. Широкие скулы и упрямая челюсть. И все же – Эмму это открытие позабавило – он был необычайно привлекателен.
Впрочем, Бен всегда говорил, что характер человека можно определить не по глазам, которые отражают его чувства, но их всегда можно скрыть, – а по рисунку рта. У этого мужчины рот был широкий, с выступающей нижней губой; сейчас его губы чуть подергивались – как видно, он изо всех сил старался не рассмеяться. Молчание становилось неловким. Эмма изобразила улыбку. Она сказала: «Привет!»
Роберт повернулся к Пегги за разъяснениями. Та с трудом прятала улыбку.
– Эта молодая леди хочет видеть мистера Бернстайна.
– Сожалею, но он в Эдинбурге, – сказал Роберт Морроу.
– Да, я знаю, мне уже сказали. Дело в том, что я хотела обналичить чек. – На лице Роберта отразилось еще большее недоумение, и Эмма решила, что пришло время все объяснить. – Я – Эмма Литтон, – сказала она. – Бен Литтон – мой отец.
Все разъяснилось.
– Но почему же вы сразу не сказали? Прошу прощения, мне и в голову не пришло. – Роберт шагнул вперед. – Здравствуйте…
Эмма поднялась с банкетки. Соломенная шляпа, лежавшая у нее на колене, спланировала на ковер и теперь распласталась там вдобавок ко всему беспорядку, что Эмма учинила в элегантно декорированном зале.
Они обменялись рукопожатием.
– Я… почему я должна была об этом объявлять? И мне ужасно неловко – эти чемоданы и сумки, но я шесть лет не была дома, вот столько всего и набралось.
– Да, вижу.
Эмма была смущена.
– Если можно, обналичьте мне чек, и я все это увезу. Мне нужно немного, только чтобы доехать до Порткерриса. Понимаете, я совсем забыла, что понадобятся английские фунты, когда уезжала из Парижа, а дорожные чеки у меня кончились.
Роберт нахмурился:
– Но как же вы добрались до нас? Я имею в виду – из аэропорта?
– Ах… – Она и забыла. – Повезло с попутчиком, добрый оказался человек – в Париже помог мне донести багаж до самолета и в Лондоне тоже помог, да еще дал мне взаймы фунт. Я должна буду ему отослать. Где-то тут у меня его адрес. – Она рассеянно пошарила в карманах и не нашла визитки. – Ладно, я ее куда-то сунула. – Эмма улыбнулась, надеясь смягчить мистера Морроу.
– И когда же вы отправляетесь в Порткеррис?
– Кажется, есть поезд в двенадцать тридцать.
Он взглянул на часы:
– Этот вы пропустили. Когда следующий?
Судя по озадаченному выражению лица Эммы, она не знала. В разговор мягко вмешалась Пегги:
– По-моему, в два тридцать, мистер Морроу, но я могу проверить.
– Да, пожалуйста, Пегги, проверьте. В два тридцать вам подходит?
– Да, конечно. Это не важно, в какое время я приеду.
– А отец ждет вас?
– Ну, я послала ему письмо, в котором сообщаю о своем приезде. Но это не означает, что он ждет меня…
Роберт улыбнулся:
– Понимаю. Ну хорошо… – Он снова взглянул на часы: было четверть первого. Пегги уже звонила, проверяя время отхода следующего поезда. Роберт перевел взгляд на багаж. Эмма наклонилась и подобрала с ковра шляпу, как будто это могло исправить положение. – Думаю, лучше всего будет убрать все эти вещи отсюда… давайте-ка сложим их в кабинете, и… Вы завтракали?
– Выпила кофе в Ле-Бурже.
– Если вы поедете в два тридцать, у меня есть время, чтобы угостить вас ланчем.
– О, не беспокойтесь!
– Нет никакого беспокойства. В любом случае я должен перекусить, и вы можете ко мне присоединиться. Пойдемте.
Он подхватил два чемодана и направился к кабинету. Эмма собрала все, что могла унести, и последовала за ним. Пейзаж с оленями все еще стоял на мольберте, она тут же его узнала.
– Это картина Бена.
