– Да, и я только что ее продал…
– Низенькому человеку в плаще? Чудный пейзаж, не правда ли? – Она обрадовалась, что можно перевести разговор на что-то другое, и продолжала, когда Роберт принес остатки ее багажа: – Почему он написал его на джутовой ткани?
– Об этом вам лучше спросить у него самого сегодня вечером.
Она повернулась к Роберту:
– Вам не кажется, что здесь есть влияние японской школы?
– Как жаль, что мне не пришло в голову сказать это мистеру Чики. Вы готовы?
Он взял с подставки огромный черный зонт, пропустил Эмму впереди себя в дверь, и, оставив Пегги на ее посту в галерее, где был восстановлен обычный покой и порядок, они вышли под дождь и под черным зонтом стали прокладывать себе дорогу в обычном в этот час потоке лондонцев на Кент-стрит.
Он привел ее к Марчелло, где всегда завтракал, если не требовалось повести в более солидный ресторан какого-то важного клиента и расходы шли за счет галереи. Ресторанчик итальянца Марчелло помещался в двух кварталах от галереи, и для Маркуса или Роберта либо для них обоих, когда они, случалось, могли позавтракать вместе, всегда был зарезервирован здесь столик. Скромный столик в спокойном уголке, однако сегодня, когда Роберт и Эмма поднялись по лестнице, Марчелло, бросив взгляд на Эмму в зеленом брючном костюме, с роскошной гривой волос, предложил им столик у окна.
Роберт улыбнулся.
– Хотите сесть у окна? – спросил он Эмму.
– А где вы сидите обычно? – (Он указал на маленький угловой столик.) – Так почему нам не сесть там?
Марчелло она очаровала. Он проводил их к столику, выдвинул для Эммы стул, вручил обоим по огромному меню, написанному какими-то необычными пурпурными чернилами, и, пока они выбирали, что им съесть, отошел и вернулся с двумя рюмками аперитива.
– Кажется, мои акции у Марчелло сразу поднялись. Не помню, чтобы я когда-нибудь приводил сюда на ланч девушку.
– С кем же вы обычно приходите?
– Один. Или с Маркусом.
– Как поживает Маркус? – Голос ее потеплел.
– Хорошо. Уверен, он будет огорчен, что не увиделся с вами.
– Это моя вина. Мне следовало написать и предупредить о моем приезде. Но, как вы уже, очевидно, поняли, у нас, Литтонов, с этим не все в порядке – мы не любим писать письма.
– Но вы же знали, что Бен вернулся в Порткеррис.
– Ну да, Маркус написал мне. И я все знаю о ретроспективной выставке – прочла статью в «Реалите». – Эмма усмехнулась. – Быть дочерью знаменитого отца иногда не так уж и плохо, это чем-то компенсируется. Даже когда сам он ничего другого, кроме телеграмм, не присылает, обычно можешь прочесть, что с ним происходит, в той или другой газете.
– Когда вы в последний раз видели его?
– О… – Она пожала плечами. – Два года тому назад. Я была во Флоренции, и он остановился там на пути в Японию.
– Не знал, что в Японию надо ехать через Флоренцию.
– Можно и через Флоренцию, если там в это время живет ваша дочь. – Эмма поставила локти на стол и подперла ладонями подбородок. – Полагаю, вы даже не знали, что у Бена есть дочь.
– Конечно знал.
– А я вот о вас не знала. Я имею в виду – не знала, что у Маркуса есть партнер. Он работал один, когда Бен уехал в Техас, а меня отправили в Швейцарию.
– Как раз в это время я и присоединился к Бернстайну.
– Я… не встречала человека, который был бы меньше похож на торговца картинами… чем вы.
– Наверное, потому, что я не торговец картинами.
– Но… вы только что продали тому человеку картину Бена.
– Не совсем так, – поправил ее Роберт. – Я всего лишь принял от него чек. Маркус уже продал ему эту картину неделю назад, хотя этого не понял даже сам мистер Чики.
– Но вы же должны как-то разбираться в живописи.
– Теперь разбираюсь. Работать бок о бок с Маркусом столько лет и не позаимствовать от него хотя бы какую-то часть его поистине глубочайших знаний просто невозможно. Вообще-то, я бизнесмен, и именно поэтому Маркус пригласил меня.
– Но ведь Маркус и сам преуспевающий бизнесмен. Мне так казалось.
– Совершенно верно, преуспевающий – и его затея с галереей настолько удалась, что в одиночку ему стало трудно управляться со всеми делами.
Между густыми бровями Эммы пролегла морщинка; она продолжала разглядывать его.
– Еще вопросы есть?
Ничуть не смутившись, Эмма спросила:
– Вы всегда были близким другом Маркуса?
– На самом деле, вы хотите спросить, почему он взял меня в фирму? Ответ таков: Маркус не только мой партнер, но и мой зять. Он женат на моей старшей сестре.
– Вы хотите сказать, что Хелен Бернстайн – ваша сестра?
– Вы помните Хелен?
– Конечно. И маленького Дэвида. Как они поживают? Передайте от меня привет, я их очень люблю. Знаете, когда Бен ездил в Лондон и меня не с кем было оставить в Порткеррисе, я жила у них. И это Маркус и Хелен сажали меня в самолет, когда я улетала в Швейцарию, потому что Бен тогда уже уехал в Техас. Вы скажете Хелен, что я вернулась и что вы кормили меня завтраком?
– Обязательно скажу.
– Они по-прежнему живут в маленькой квартирке на Бромптон-роуд?
– Нет, когда умер отец, они переехали ко мне. Мы все живем в нашем старом фамильном доме в Кенсингтоне.
– Вы хотите сказать, что живете там все вместе?
– И вместе, и порознь. Маркус, Хелен и Дэвид занимают два первых этажа, старая домоправительница отца живет в цокольном этаже, а я как петух на насесте – в мансарде.
– Вы женаты?
На мгновение у него в глазах мелькнула растерянность.
– Нет, не женат.
– Почему-то я была уверена, что женаты. У вас вид женатого человека.
– Не очень понимаю, что вы имеете в виду…
– О, я ничуть не хотела унизить ваше достоинство. Наоборот – это комплимент. Хотела бы я, чтобы Бен так выглядел. Тогда для его близких жизнь была бы куда легче. Особенно для меня.
– Вы не хотите вернуться домой и жить вместе с ним?
– Конечно хочу. Больше всего на свете. Но не хочу потерпеть фиаско. Бен никогда не принимал меня в расчет; боюсь, и теперь будет так же.
– Тогда почему вы едете?
– Ну… – Трудно было логически ясно объяснять это под спокойным взглядом серых глаз Роберта Морроу. Эмма взяла вилку и начала чертить что-то на белой камчатной скатерти. – Сама не знаю. У каждого человека должна быть семья. Своя семья. Если люди принадлежат друг другу, они должны жить вместе. Я хочу, чтобы у меня было что вспоминать… Пусть на старости лет у меня будет возможность вспомнить, что однажды мы с отцом худо-бедно, но прожили вместе хотя бы несколько недель. Какие-то бредовые фантазии, да?
– Ничуть, но вас может постигнуть разочарование.
– О, что касается разочарований, их было предостаточно, когда я была маленькой девочкой. Без этой роскоши я могу обойтись. К тому же я планирую оставаться с отцом до тех пор, пока не станет до боли ясно, что мы и часу больше не можем находиться в обществе друг друга, и я не начну мучиться.
– Или, – мягко вставил Роберт, – до тех пор, пока он не предпочтет компанию кого-то другого.
Эмма резко вскинула голову, глаза блеснули гневной голубизной. Она вдруг преобразилась: вылитый отец в минуту ярости, когда он, давая кому-то отповедь, не выбирал слов. Но ее гнев не вызвал никакой ответной реакции у собеседника, и после холодной паузы она опустила глаза и снова стала выводить узоры на скатерти.
– Да, до тех пор, – только и сказала она.
Напряжение снял Марчелло, он принес херес и хотел принять заказ. Эмма выбрала дюжину устриц и жареного цыпленка; более консервативный Роберт – мясной бульон и бифштекс. Затем, воспользовавшись паузой, тактично сменил тему:
– Расскажите мне о Париже. Какой он сейчас?
– Мокрый. Мокрый, холодный, солнечный – все сразу, можете себе такое представить?
– Представляю.
– Вы знаете Париж?
– Бываю там по делам. Был в прошлом месяце.
– По делу?
– Нет, по пути из Австрии. Три недели катался на лыжах. Чудесное занятие.
– Где это было?
– В Обергургле.
– Вот почему вы такой загорелый. И почему вовсе не похожи на человека, торгующего картинами.
– Может, когда загар сойдет, стану похож и смогу запрашивать более высокую цену. Как долго вы пробыли в Париже?
– Два года. Буду по нему скучать. Париж прекрасен, а после того, как почистили стены зданий и домов, стал еще прекраснее. И в это время года в Париже тебя охватывает какое-то особое чувство. Зима на исходе, солнце скрывается лишь на день-другой, а это значит – снова приходит весна…
И распускаются почки, и кричат чайки, кружа над коричневой рябью Сены. И баржи, словно нанизанное на одну нитку ожерелье, скользят под мостами, и запах метро и чеснока, и сигарет «Голуаз». И Кристофер рядом.
И сразу стало просто необходимо поговорить о нем, произнести его имя, увериться, что он существует. Как бы между прочим, она спросила:
– А вы знали Эстер? Мою мачеху? Больше года она была моей мачехой.
– Я слышал о ней.
– А о Кристофере? О ее сыне? О Кристофере вы знаете? Мы с ним встретились в Париже по чистой случайности. Два дня тому назад. А сегодня утром он провожал меня в Ле-Бурже.
– Вы хотите сказать… просто столкнулись друг с другом?
– Именно так оно и было… в бакалейной лавочке. Такое могло случиться только в Париже.
– Что он там делает?
– О, просто проводит время. Отдыхал в Сен-Тропе, но в марте он возвращается в Англию, будет работать в каком-то репертуарном театре.
– Он актер?
– Да. Я вам не сказала?.. Знаете… Бену я ничего не стану о нем рассказывать. Бен никогда не любил Кристофера, и Кристофер отвечал ему взаимностью. По правде говоря, они, мне кажется, завидовали друг другу. Ну, были и другие причины, и у Бена с Эстер были не лучшие отношения. Не хочу начинать нашу жизнь со скандала по поводу Кристофера и ничего Бену не скажу. Во всяком случае, сразу.
– Понимаю.
Эмма вздохнула:
– У вас такое жесткое выражение лица. Наверное, вы думаете, я что-то скрываю…
– Ничего подобного я не думаю. А когда вы перестанете выводить узоры на скатерти, прибудут и ваши устрицы.
Когда они покончили с едой, выпили кофе и Роберт уплатил по счету, была уже половина второго. Они поднялись из-за стола, попрощались с Марчелло, Роберт забрал свой огромный зонт, и они вернулись в Галерею Бернстайна. Роберт попросил швейцара поймать такси для дамы.
– Я поехал бы с вами и посадил вас в вагон, – сказал Роберт Эмме, – но Пегги тоже должна выйти и подкрепиться.
– Я справлюсь.
Он провел ее в кабинет и открыл сейф.
– Двадцати фунтов будет достаточно?
Эмма и забыла, зачем она пришла в галерею.
– Что? О да, конечно. – Она полезла было в сумку за чековой книжкой, но Роберт остановил ее:
– Не беспокойтесь. У вашего отца тут есть что-то вроде личного счета. Когда он бывает в Лондоне, ему частенько не хватает какой-то небольшой суммы. Припишем ему и ваши двадцать фунтов.
– Вы уверены?..
