– Ты шказал му, – проговорил Таппи с набитым ртом, – што негде вжать врагов!
– Ага! И что вы на это имеете ответить, господин младший командор?
– Господин командор, – обратился Виктор к Михаилу по званию, – а вам не кажется странной одна интересная подробность наших виртуальных сражений? Мы всегда бьемся или с инсектоидами, или с орнитоидами. Почему, спрашивается? Не потому ли, что таких рас пока не обнаружено? Мы никогда не били зеленые чешуйчатые морды – как же, а вдруг рептилоиды с Эпсилон Тукана обидятся? Мы никогда не завязывали в узел черные щупальца – а вдруг себумы с Вескуса неправильно нас поймут? Видите? Я ничего плохого не скажу о кхацкхах – у них биологическая цивилизация, они там слились с природой и так далеко ушли по пути нравственного совершенствования, что с любого кхацкха можно икону писать. Но! Пока умные дяди из Бюро межпланетных отношений размазывают политкорректные сопли и шаркают ножками, хором уверяя разумные расы в нашем исключительном миролюбии, почему тем же самым заняты и военные? Или нам всем повылазило, и мы в упор не замечаем мощные боевые флоты и у себумов, и у рептилоидов? А вы видали хоть раз планетарный крейсер вескусиан? Это диск поперечником в десять километров! И какое, интересно мне знать, оружие стоит на его палубах? Это мы пускаем себумов на наши корабли, словно гордимся собственным убожеством, а вот на их планетарники нашим инспекторам хода нет!
– Короче! – оборвал его Михаил. – Ты. считаешь, что себумы могут напасть на нас?
– Я считаю, что себумы – это прямая и явная угроза. И не считаться с нею могут либо дураки, либо пацифисты.
– Да перестаньте вы! – воскликнул Таппи, дожевав кусок. – Что вы как маленькие? Особенно ты, Витек! Вот сам подумай – ну кому нужна война? Что нам с теми же себумами делить?
– Планеты. Что же еще делить в космосе? – спокойно ответил Виктор. – Вот ты представь себе: нашли мы планету земного типа, годную для колонизации. Высаживаемся. Тут же финиширует корабль себумов, выкатывается вескусианин, расплывается тушей, потрясает щупальцами и заявляет: «Это наша планета! Убирайтесь!» Твои действия?
– Мои? – переспросил Таппи. – Ну-у… Тут два варианта: либо мы убираемся, либо договариваемся и делим планету пополам.
– Молодец! – похвалил его Виктор. – Только оба твои варианта негодны. Если мы уберемся, если уступим найденную нами планету, то где гарантия, что нас таким же макаром не попрут и с остальных наших миров? Выпрут со всей Периферии, а потом заявятся на Землю и скажут: «Выметайтесь! Это тоже наша планета!» А уж договариваться… Таппи, ты почитай историю, там все расписано. Множество войн начиналось именно из-за пограничных конфликтов. Когда обе стороны желают получить все, они не удовлетворятся половиной, и даже большая часть желаемого их не устроит. Нет, Таппи, когда кто-то приходит и нагло требует отдать небесное тело, принадлежащее тебе по праву, надо этому кому-то показать кукиш или иную, адекватную фигуру из щупальца. Если же это не поможет, тогда надо отвесить наглецу ха-арошего пинка!
– Термоядерного? – усмехнулся Копаныгин. – Или аннигиляционного?
– Всеми активными средствами, – медленно проговорил Виктор. – Если землян бьют по левой ягодице, надо не правую подставлять, а открывать огонь на поражение.
– Да я согласен! – вскричал Таппи. – На все сто! Только кто ж нас лупит по ягодице? Где неприятель?!
– А тебе не страшно, Таппи? – спросил Виктор неожиданно.
– Страшно? – изумился Нупуру. – А чего мне бояться?!
– Борьбы миров! – ухмыльнулся Копаныгин. – Звездных войн!
– Миша, – серьезно проговорил Виктор, – а что ты нашел в этом смешного? Поймите вы, я не войны миров боюсь, а нашего в ней поражения! Да меня порой просто оторопь берет, до чего же мы беззащитны. И потрясающе беспечны! Чем, к примеру, занимается наша славная Объединенная Космическая Эскадра? Заметьте, не флот даже, а эскадра! Сто пятьдесят кораблей – ломье и старье. Мы мужественно отражаем атаки блудных астероидов – вон уже два или три раскокали. Мы героически спасаем туристов, потерявшихся во льдах Европы или в степях Теллуса. Мы сурово обрушиваем огонь бортовых плазменных излучателей на «глаз бури», нагревая в нем воздух, и уничтожаем ураган в зародыше. Мы браво бомбим Перешеек Коа на Авроре, за три секунды прорывая канал между Жемчужным морем и заливом Сильвер-бей. Великие небеса, чего мы только ни делаем! Одним мы пока не занимаемся – не крепим обороноспособность доминанты Земли. Хау, – поднял он руку по индейскому обычаю, – я все сказал.
Поднявшись из-за стола, Виктор покинул кают-компанию. Странно он себя чувствовал. Ему и полегчало, и одновременно стало тошно. Выговориться-то он выговорился, а толку? Перед кем он ставил вопросы? Что его друзья могут поделать? Как им повлиять на политиков, дружно орущих: «Мы за мир во всем мире!» Его предкам довелось поучаствовать в операциях по демилитаризации, они навели порядок на «проблемных» континентах Земли, установили мир и благоволение во человецех. Почет им и слава!
Сколько существует Периферия, столько же лет не случалось в колониях вооруженных конфликтов. Ура. Но что проку орать: «Миру – мир!», выйдя на галактические просторы? Человечество с его куцым опытом азартно занялось астрополитикой, наивно полагая, что уж астрополитику никак нельзя вести иными средствами…
– Хочешь мира, – усмехнулся Виктор, – готовься к войне…
Отстояв вахту, он вернулся к себе в каюту – ему, как младшему командору, полагалась отдельная каюта, то есть закуток два на полтора метра с выдвижным диваном, встроенным шкафчиком и откидным столиком. Вот за ним-то Виктор и примостился, вытягивая ноги вбок, ко входной сегментной перепонке. Минут пять он сидел, бездумно пялясь на стереофотку, прилепленную к переборке напротив. На фотке была изображена Варя Кутейщикова на лоне. Варя была голая. Она то поворачивалась лицом и приподнимала ладонями груди, всем видом выказывая истому, то поворачивалась спиною, опускалась на колени, прямо в травку-муравку, и прогибала спинку, выпячивая роскошную попу. Потом Варя вставала, потягивалась, и весь цикл начинался сначала.
Виктор тяжко вздохнул. Варя подарила ему это фото перед самым отлетом, чтобы помнил и не отвлекался на иные прелести. Он и не замечал никого… Если правы те, кто считает любовь хворью, то он тяжко болен. Неизлечим. Находится при смерти.
Самое паршивое заключалось в том, что они с Варей еще никогда не занимались любовью. Ни разу! Встречались они с год или даже больше. Варя позволяла себя целовать, но только в губы. Они частенько выезжали на Истру, купались, загорали, и какое же мучение было смотреть на Варин загорелый задик, на то, как подпрыгивают ее груди, когда девушка отбивала мяч! А еще они гуляли по окрестностям. Варя гордо вышагивала в одних босоножках, подшучивая над его «перпендикуляром». Он и на колени падал, пытаясь поцеловать ее бедра, но Варя увертывалась. Даже плечи ее, даже шея были недоступны для его губ. Кутейщикову так и прозвали на курсе – Полюс Недоступности. А он, выходит, полярник?
Почувствовав злость, Виктор протянул руку, чтобы сорвать фотку, но задержал движение. Какая же она все-таки красивая… Варя выезжала за город с подругами, он познакомился со всеми. Хорошие девчонки. И хорошенькие. Наташа – высокая, стройная, у нее длинные ноги, тонкая талия, но маленькая грудь. У Марины грудь на загляденье, но талия широковата. У Цили и бедра крутые, и талия в обжимочку, и груди высокие, но она из принципа не удаляет волосы на лобке… Как-то это… «не очень так, чтобы очень». А вот Варя совершенна. В ней все на диво – и ушко, и эта прядка волос завитком, и напряженный розовый сосок на фоне темной ареолы, и… Да все!
Виктор вздохнул еще тяжелее и решил отвлечься – включил обзорный экран над столиком.
Обзорник зачернился глубокой темнотой космоса с одиночными точечками звезд. Потом сбоку вплыл Плутон, наполовину покрывая голубоватый Харон. Поверхность Плутона была смутно различима – светлые и темные пятна вразброс. Лишь на экваторе сияла ярко-голубая точка – это светилась база «Старый Восток».
Виктор подумал и коснулся сенсора внизу. Тут же заработал фонатор:
– …Прибываем. Есть зональный захват!
– «Дюранго», видим вас, пароль опознан, примите данные на швартовку.
– Принимаем.
МАК подходил к СПУ «Плутон-2», здоровой бандуре из цилиндров, шаров и торов, удерживаемых вместе туннелями переходников и решетчатыми фермами. Один из цилиндров – причальный док – развернулся плоским торцом. Вернее, это «Дюранго» так сманеврировал. Плавно разошлась диафрагма шлюза, МАК медленно вплыл внутрь и вздрогнул всем корпусом – сработал гравизахват. Створки шлюза сомкнулись, из решеток, опушенных инеем, забили парящие струи воздуха. К внешним люкам всех шести секций МАКа присосались стыковочные рукава-галереи. «Размяться, что ли?» – подумал Виктор, и в этот самый момент сухо щелкнул интерком. Секретарь-автомат официальным голосом произнес:
– Младшего командора Середу к капитану! – и добавил для верности: – Срочно!
– Вечно у них… – пробормотал Виктор, сгибаясь, выворачиваясь и просовываясь в коридор.
Каюта капитана находилась в носовой секции, рядом с рубками, ходовой и боевой. Гадая, что подвигло капитана на срочный вызов, Виктор ткнул пальцем в мембрану со строгой надписью «Павел КОЗЕЛКОВ, капитан МАК «Дюранго», ОКЭ», мембрана лопнула, и он переступил высокий комингс.
Каюта капитана была обширна – три на три! – и обставлена по флотскому стандарту, то есть все было выдвижным, откидным и встроенным. Все, кроме узкого стола-пульта, за которым и восседал кэп, сухощавый пожилой человек с раздутыми ноздрями мясистого носа. Злая усмешка дергала его губы.
– Садитесь, Середа, – церемонно обратился к нему Козелков и указал на переборку.
Виктор выдвинул из нее и разложил маленькое креслице. Сел и положил руки на колени, как всякий примерный мальчик.
– Догадываетесь, почему я вас вызвал? – осведомился капитан.
– Не слишком, – признался Виктор.
Капитан крякнул с досады и встал. Середа тоже начал подниматься, но Козелков сделал нетерпеливый жест.
– Сидите!
Походив по каюте – три шага по диагонали туда, три обратно, – Козелков остановился и резко спросил:
– Я хочу знать, почему младший командор подвержен пораженческим настроениям? Почему он ведет среди экипажа подрывную работу и сеет сомнения в правильности курса земной администрации? Отвечайте!
– По порядку? – спросил Виктор, чувствуя подступающее бешенство.
– Без разницы! – рявкнул капитан.
– Отвечаю. Я не пораженец! Наоборот, капитан. Я – единственный на этом корабле, кто хочет служить на военном флоте и защищать человечество от угрозы из космоса. А подрывной работой, капитан, занята как раз земная администрация, курс которой ведет человечество к гибели!
Капитан ошеломленно откинулся к переборке.
– Вы что, Середа, совсем с ума сошли?! – выговорил он осипшим голосом.
– Я человек! – сказал Виктор со всем жаром молодости и правоты. – Я землянин и хочу, чтобы мою планету, мою расу уважали все прочие!
– Ах, уважали… – протянул капитан. – То есть, чтобы они нас боялись? Да?
– А на чем, по-вашему, зиждется уважение? Сильный никогда не будет уважать слабого.
– Стоп! – крикнул Козелков. – Скажите, Середа, вы что, располагаете фактами, что себумы или там рептилоиды готовят вторжение?
– Капитан, но вы же сами участвовали в экспедиции на Пандору и видели там сбитый корабль чужих. Боевой корабль! И кто-то уничтожил его неким сверхмощным оружием, причем совершенно непонятного действия. Похоже, вокруг корабля резко менялась метрика пространства…
– О чем вы говорите?! – разозлился капитан. – Тому кораблю десять миллионов лет! И раса, создавшая его, давно исчезла! Мой вам совет, Середа: бросьте читать боевики! Ознакомились бы лучше с отчетом этого ксенотехнолога… как бишь его… Тоётоми Хидэёси. Его гипотеза все объясняет. Тот корабль был научным, и аппараты, которые эти дурачки из «Либериума» назвали палубными генераторами нелинейности, на самом деле были научными приборами…
– Да ну?
– Да! – выкрикнул капитан в запале. – Они исследовали… Откуда мне знать, что они там исследовали! Деформацию кольцевой волны каппа-пространства, скажем, или ундуляцию антимира. Вот и попали под удар… Да!
– Капитан, – тихо спросил Середа, – вы сами-то верите во всю эту ерунду? Ну, ладно, политики – те помешаны на идеалах галактического братства и мечтают о Великом Кольце, но вы! Вы же практик, вы же реалист!
Козелков внезапно увял. Шаркающей походкой он удалился за стол-пульт. Помолчал, потом глухо проговорил:
– Ах, Витя… Вы ходите по кораблю, кривите губы, ругаете власти и мните себя зрячим в царстве слепых…
– А это не так? – негромко спросил Середа, поражаясь самому тону Козелкова.
– Не так, Витя… Вы наивны и ни-че-го не понимаете…
– А вы объясните! – предложил Виктор задиристо.
– Объяснить? А почему бы и нет? Скажите, Витя, вы никогда не задумывались над тем, почему мы, флотские, уходя в отпуск или в увольнительную, должны обязательно регистрироваться по месту пребывания?
– Ну, как… – удивился Виктор. – Чтобы командование знало, где нас искать в случае чего…
– И вы скушали эту сказочку! – удовлетворенно кивнул Козелков. – А дело-то в ином, Витя. Только здесь, в открытом космосе, мы свободны от негласной опеки Психологического Надзора. Высаживаетесь вы на Землю или на другую планету нашего Сообщества и сразу оказываетесь под колпаком…
– Погодите, – произнес Виктор растерянно. – Вы о чем говорите? При чем тут какой-то ПНОИ?
– Какой-то! – хохотнул капитан. – А вот скажите мне тогда: зачем вообще существует ПНОИ?
– Ну как? – запутался Виктор. – Психологический Надзор за Отдельными Индивидами… Осуществляет тщательную сортировку и фильтрацию людей… Причем занимаются этим не какие-нибудь чиновники. Все по-честному, интрапсихическая техника работает, не придерешься… Диссекторы психосущности и… что там еще у них? Мониторинг ведут – молекулярные детекторы, ген-регистраторы… ПНОИ изолирует всех индивидов с искривленной психикой, то есть подонков и мерзавцев, в зонах спецкарантина… Там они живут, работают, лечатся… Ну, есть разные методы – позитивная реморализация, решетчатая трансформация индивида… И тут тоже без «человеческого фактора» обошлись – решение об изоляции или трансформации индивида принимает Административный Кибернетический Центр. Так что… «В результате деятельности ПНОИ, – процитировал он, – численность «негативной формации человечества резко сократилась, преступников, даже потенциальных, сейчас – один на миллион! И все они – в зонах полного отчуждения…»
– Браво… – грустно проронил капитан. – Наизусть заучили параграф… Это, Витя, еще одна сказочка, которую вам благополучно скормили, а вы хорошо усвоили.
– Не понимаю…
– Скажите мне, а с чего вы взяли, что в зонах спецкарантина сплошь мерзавцы и подонки?
– А это не так?
– Не так! Просто у тех, на зоне, гены перетасованы по-особому, вот и возникает у них потенция к негативу. Они настолько активны, энергичны, эгоистичны, агрессивны, предприимчивы, что никакое воспитание не способно подавить в них инстинкты, связать и стреножить научной моралью. Да, кое-кто из них преступал закон, но большинство из «негативной формации» лишь способно к насилию, такая уж у них натура. Вот их и отправили в спецкарантин, от греха подальше с такими потенциями…
– Я не понимаю… Зачем вы мне все это рассказываете?
– А до вас еще не дошло? – горько усмехнулся капитан. – Вы тоже относитесь к «негативной формации». И я. И все, кто служит в Объединенной Космической. Мы все – потенциальные убийцы! Мы все способны к силовым акциям! А в зоне спецкарантина мы только потому не оказались, что из нас с детства готовили солдат – звездолетчиков, космопехов, десантников. Ну, что? Доходит?
– Подождите, подождите… – бормотал Виктор, отыскивая хоть какую-то слабину в беспощадно-логичных построениях капитана Козелкова. – Но ведь я сам выбрал космонавтику! Сам поступил во флот!
– Это вам так кажется, Витя. Воспитание – это могучая сила! Вас никто не заставлял, не ломал ваш характер. Вас последовательно вели – сначала родители и няня, потом воспитатели в детском саду, потом учителя в школе, преподаватели, наставники… Я не говорю, что это плохо! Нет, это здорово, что в подростке раскрывают его талант и пестуют всячески, развивают, взращивают. Это просто замечательно! И ведь вы счастливы тоже, ведь ваше образование, ваша работа полностью совпадают с вашими наклонностями. Я просто объясняю вам, почему вы здесь. И где вы можете оказаться впоследствии, если не прикусите свой язык. Я сказал уже, что в космосе мы как бы вне поля зрения ПНОИ. Это не совсем так… В Космофлоте работают десятки людей с имплантированным мозгодатчиком…
– Но их вживляют только настоящим преступникам!
– Или преступникам потенциальным. Таким, как мы. Человек с имплантом не может ударить другого – подобное желание моментально гасится. Он даже обругать никого неспособен. Творить – да, работать – сколько угодно. Но, как только такой человек перестает быть «хорошим», имплант выдает противоимпульс…
– И такой человек служит на «Дюранго»? – тихо спросил Виктор.
– Да.
– Это он меня заложил?
– Да. Но он не мог иначе! Сокрытие преступника или другая нелояльность – это то, что у него в голове не умещается. В буквальном смысле.
– И… если я не заткнусь и не стану смирным, кротким и лояльным, то такой мозгодатчик могут имплантировать и мне?
– Вполне. Для профилактики. Или сразу отправят в зону СК. Теперь вам все понятно?
– Теперь – да, – твердо ответил Виктор и встал. – Разрешите идти?
– Ступайте… И вот что еще. Вам я скажу первому – через месяц начнутся маневры под кодовым названием «Зеркало». Многих из вас переведут на время операции в экипажи других кораблей эскадры… Вам понятен мой намек?
– Молчать и не высовываться, – сказал Виктор без тени улыбки.
– Вы меня поняли, Середа…
Виктор вышел и зарастил за собой перепонку двери. Он был по-настоящему потрясен. С самого детства Витя Середа жил в Новом мире – прекрасном, чистом, добром, ласковом, безопасном. И вдруг такое… Оказывается, в его Мире Справедливости царит «электронный фашизм»!
«Я ждал врагов извне, – подумал Середа, – а их и внутри полным-полно… Н-да. Задача-то, оказывается, в два действия… Ничего… И внешних укоротим, и внутренних скрутим! Я вам еще устрою…»
Глава 2. Первый бой
Рейдер был огромен – диск под восемьсот метров в диаметре. Он походил на круглый торт, утыканный кремовыми розочками – куполками и башенками боевых постов, полосатыми панелями радиаторов, решетчатыми блюдцами антенн и прочим корабельным имуществом. Ну, это если смотреть на верхи, а если глянуть пониже…
Зеленое брюхо корабля из ноздреватой биокерамики грузно проседало, почти касаясь сухой щетинистой «травы», но полностью осесть на горячую почву днищу мешали три кольца усиленных опор. Будто пирог ко дню рождения перевернули и опрокинули на свечки…
Виктор поморщился: что у него сегодня за ассоциации? С самого утра так. Подлетали к Гаданде – ему привиделось, что горный хребет, покрытый лесом, будто хреном васаби намазан или той зеленой дрянью, какой их с Варей потчевали в японском ресторанчике – из водорослей ее состряпали, что ли? А океан был коричневым, как пепси. Он и вправду такой – от мути. В земных океанах планктон проживает, он все пылинки заглатывает, переваривает и отправляет на дно. Если бы не эта плавучая мелюзга, от всей той дряни, которую выносят в него реки, океан давно бы превратился в болото. В такое, как на Гаданде, – в здешней мутной водичке планктона не водилось, а реки были – ого-го какие! Широкие, как Нил или Амазонка. И хоть бы одна с прозрачной водой! Нет, все речные потоки или коричневые, как навозная жижа, или вовсе черные, или красные, или цвета кофе с молоком. Зато каньоны они нарезали – куда тому Колорадо! Самый большой – в десять километров глубины. Стоишь на дне, а стены почти сходятся вверху, небо снизу тонкой, изгибистой полоской кажется. Темно вокруг и холодно, но не тихо – река ревет, грохочет, камни ворочает, а эхо так и гуляет, донимает слух со всех сторон. Стереоэффект, будь он неладен.
Живность океанская только поверху жила, в верхних слоях, самых отстоявшихся. Хотя, кто ее знает, эту живность! Может, она и на глубине шарится. Правда, там такой ил… Сверху просто грязная вода, ниже она превращается в глинистый раствор. Автобатискаф спускали. Он погружался, погружался… Муть с плотностью кефира на глубине двести метров загустела до консистенции сметаны. А еще через сто метров аппарат застрял. Называется – приплыли.
Сощурившись, Виктор осмотрелся. В изумрудном небе Гаданды пылало ее солнце, окруженное тройным гало. Местные называли светило Садирой – такое имечко дали Эпсилон Эридана арабы. Аль-Садира. В принципе звучит…
Космодром был невелик – три серебристые посадочные полосы с удобной рубчатой поверхностью. Одну из них занимал линейный рейдер «Гладиус» и какой-то бот-планетарник, две другие были пусты. Все космодромные постройки сгрудились с восточной стороны – одинокая башенка диспетчерской, павильон космопорта, собранный из пластконструкций, грузовой терминал, заправочная станция под плоской темно-зеленой крышей.
В щелях между зданиями проглядывал поселок – белые купола и призмочки. К югу и к северу желтела и зеленела степь, а на западе отсвечивало море. Прибыв на Гаданду, Середа хотел было наведаться на бережок, но местное население ему отсоветовало – здешний пляж представлял собой топкую, блестящую на солнце полосу ила, плодородного и дюже вонючего, а добираться до берега надо было по широкой, почти километровой полосе засохшей грязи, растрескавшейся, как солончак. Иногда твердая корка проламывалась под ногами, и вы до пояса или по колено – как повезет – проваливались в густейший рассол… Середа подумал-подумал и решил, что искупается как-нибудь потом.
