– Но это же неправильно!
– А вам не кажется, что вода чересчур мокра? Что бы ей стать посуше, а? Но она с нашими желаниями не считается. Мне нравятся женщины, я с ними охотно беседую, но я отнюдь не питаю к ним ни страсти, ни вожделения. Духовное и плотское во мне одновременно не уживутся.
– А по-моему, никакого противоречия не должно быть.
– Допустим, но зачастую в жизни все не так, как должно быть. Я в такие рассуждения не вдаюсь.
Конни снова задумалась.
– Но ведь мужчины умеют и пылко любить, и говорить с женщинами по душам. Не представляю, как можно пылко любить женщину и по-доброму, по-дружески не разговаривать с ней о сокровенном. Не представляю!
– Ну, знаете, – замялся он. – Впрочем, если я начну обобщать, толку будет не много. Я могу ссылаться лишь на собственный опыт. Я люблю женщин, но влечения не испытываю. Мне нравится разговаривать с ними. И в разговоре, с одной стороны, достигаю близости, с другой – отдаляюсь, меня совсем не тянет их целовать. Вот вам и противоречие. Но я, возможно, пример не типичный, скорее исключение из правил. Люблю женщин, но бесстрастно, а тех, что требуют от меня даже жалкого подобия страсти или пытаются вовлечь в интрижку, тех ненавижу.
– И вы об этом не жалеете?
– С чего бы? Ничуть! Вот у таких, как Чарли Мей, связей предостаточно. Но я не завидую. Пошлет мне судьба желанную женщину – прекрасно! Раз такой нет или, может, я ее пока не встретил, значит, говорю я себе: «Ты – рыбья кровь» – и довольствуюсь очень сильной симпатией к некоторым женщинам.
– А я вам симпатична?
– Весьма! Хотя, как видите, нам и в голову не приходит целоваться.
– Воистину! Хотя что ж в самом желании противоестественного?
– Ну при чем тут это! Я люблю Клиффорда, но что вы скажете, если я брошусь его целовать?
– А разницы вы не видите?
– Собственно, в чем эта разница, взять хотя бы наш пример. Мы люди цивилизованные, половое влечение научились держать в узде, и притом в строгой. Понравится ли вам, если я начну, подобно разнузданным европейцам, хвастать своими «достоинствами»?
– Мне бы стало противно.
– Вот именно! А я – если вообще меня можно отнести к роду мужскому – пока не вижу соответствующей мне женщины и не ахти как страдаю. Потому-то мне хватает просто добрых чувств к женщине. И никто никогда не заставит меня являть пылкую страсть или изображать ее в постели.
– Что верно, то верно. Но нет ли в этом какой-то ущербности?
– Вы ее чувствуете, я – нет.
– Да, я чувствую, что между мужчинами и женщинами какой-то разлад. Женщина в глазах мужчины потеряла очарование.
– А мужчина – в глазах женщины?
– Почти не потерял, – подумав, честно призналась Конни.
– Оставим всю эту заумь, вернемся к простому и естественному общению, как и подобает разумным существам. И к чертям собачьим всю эту надуманную постельную повинность! Я ее не признаю!
Конни понимала, что Томми Дьюкс прав. Но от его слов почувствовала себя еще более одинокой и беспризорной. Как щепку, крутит и несет ее по каким-то сумрачным водам. Для чего живет она и все вокруг?
То восставала ее молодость. Черствы и мертвы сердца этих мужчин. Все вокруг черство и мертво. Даже на Микаэлиса нет надежды, продаст и предаст женщину.
А этим женщина и вовсе не нужна. Никому из них не нужна женщина, даже Микаэлису.
А подонки, которые притворно клянутся в любви, чтобы переспать с женщиной, и того хуже.
Страшно. Но ничего не поделать. Прав Томми: потерял мужчина очарование в глазах женщины. И остается обманывать себя, как обманывала она себя, увлекшись Микаэлисом. Все лучше, чем однообразная, унылая жизнь. Она отчетливо поняла, почему люди приглашают друг друга на вечеринки, почему они до одури слушают джаз, почему до упаду танцуют чарльстон. Просто это молодость по-всякому напоминает о себе, иначе не жизнь – тоска смертная! А вообще-то молодость – ужасная пора. Чувствуешь себя старой, как Мафусаил, но что-то внутри щекочет, лишает покоя. Что за жизнь ей выпала! И никаких надежд! Она почти жалела, что не уехала с Микаэлисом, тогда б вся ее жизнь потянулась нескончаемой вечеринкой или джазовым концертом. И то лучше, чем маяться и тешить себя праздными мечтаниями, дожидаясь смерти.
Однажды, когда на душе было совсем худо, она отправилась одна в лес, ничего не слыша, не видя вокруг. Ахнул выстрел – она вздрогнула, досадливо поморщилась, но пошла дальше. Потом услышала голоса, и ее передернуло: люди сейчас совсем некстати. Но чуткое ухо поймало и другой звук – Конни насторожилась, – плакал ребенок. Она вслушалась: кто-то обижает малыша. Еще больше исполнившись мрачной злобой, она решительно зашагала вниз по скользкой тропе – сейчас обидчика в пух и прах разнесет.
Чуть поодаль, за поворотом, она увидела двоих: егеря и маленькую девочку в бордовом пальто и кротовой шапочке, девочка плакала.
– Ну-ка ты, рева-корова, замолчи сейчас же! – сердито прикрикнул мужчина, и девочка заплакала еще громче.
Завидев спешившую к ним разъяренную Констанцию, мужчина спокойно козырнул, лишь побледневшее лицо выдавало гнев.
– В чем дело, почему девочка плачет? – властно спросила Конни, запыхавшись от быстрого шага.
На лице у егеря появилась едва заметная глумливая ухмылка.
– А поди разбери! Спросите у нее сами! – жестко бросил он, нарочито подражая местному говору.
От таких слов Конни побледнела – ей словно пощечину влепили! Ну нет, она не уступит этому нахалу! И в упор взглянула на егеря, однако решимости в потемневших от гнева синих глазах поубавилось.
– Я спрашиваю у вас! – выпалила она.
Егерь приподнял шляпу, чуть наклонил голову – не то кивок, не то поклон.
– Так никто и не спорит. Только чего мне говорить-то? – закончил он, опять произнося слова по-местному грубовато.
И вновь замкнулось солдатское его лицо, лишь побледнело с досады.
Конни повернулась к девочке. Была она румяна и черноволоса, лет десяти от роду.
– Ну, что случилось, маленькая? Почему плачешь? – тоном «доброй тети» спросила Конни.
Девочка испугалась и зарыдала еще пуще. Конни заговорила еще мягче.
– Ну, ну, не надо, не плачь! Скажи, кто тебя обидел? – как могла нежно проворковала она и, к счастью, нашарила в кармане вязаной кофты монетку.
– Давай-ка вытрем слезы. – И она присела рядом с девочкой. – Посмотри-ка, что у меня есть, это тебе!
Девочка перестала всхлипывать, хлюпать носом, отняла кулачок от зареванного лица и смышленым черным глазом зыркнула на монетку. Потом раз-другой всхлипнула и примолкла.
– Ну, а теперь расскажи, из-за чего такие слезы, – снова попросила Конни, положила монетку на пухлую ладошку. Девочка сразу зажала ее в кулачок.
– Из-за… из-за киски!
И всхлипнула еще раз, но уже тише.
– Из-за какой киски, радость моя?
После некоторой заминки кулачок с монеткой ткнул в сторону кустов куманики.
– Вон той!
Конни пригляделась. Верно, большая черная окровавленная кошка безжизненно распласталась под кустом.
– Ой! – в ужасе воскликнула она.
– Она, ваша милость, нарушительница границы, – язвительно произнес Меллорс.
Конни сердито взглянула на него:
– Если вы ее при ребенке пристрелили, неудивительно, что девочка плачет! Совсем неудивительно.
Он быстро, но не тая презрения, посмотрел на нее. И опять Конни стыдливо зарделась: никак она снова затеяла скандал, за что ж Меллорсу ее уважать?!
– Как тебя зовут? – игриво обратилась она к девочке. – Неужели не скажешь?
Девочка засопела, потом жеманно пропищала:
– Конни Меллорс!
– Конни Меллорс! Какое у тебя красивое имя! Значит, ты вышла погулять с папой, а он возьми и застрели киску. Но это нехорошая киска.
Девочка взглянула на нее смело и изучающе: что за тетя? Вправду ли такая добрая?
– Я к бабушке приехала.
– Что ты говоришь?! А где же твоя бабушка живет?
– В доме, вот где. – И девчушка махнула рукой в сторону аллеи.
– Вон оно что! И не вернуться ли тебе сейчас к ней, а?
– Вернуться! – Отголоски рыданий дрожью пробежали по детскому телу.
– Хочешь, я провожу тебя? До самого бабушкиного дома. А папе нужно работать. – И повернулась к Меллорсу: – Это ваша дочка?
Он чуть кивнул и снова взял под козырек.
– Надеюсь, вы мне ее доверите?
– Как будет угодно вашей милости.
И снова он посмотрел ей в глаза. Спокойно, испытующе и в то же время независимо. Гордый и очень одинокий мужчина.
– Ты ведь хочешь пойти со мной к бабушке?
– Ага. – Девочка еще раз взглянула на Конни.
Той маленькая тезка не понравилась: еще под стол пешком ходит, а уже набралась дурного – и притворства, и жеманства. Все же она утерла ей слезы и взяла за руку. Меллорс молча козырнул на прощание.
– Всего доброго, – попрощалась и Конни.
Путь оказался неблизкий; когда наконец они пришли к бабушкиному нарядному домику, Конни-младшая изрядно надоела Конни-старшей. Девочка, точно дрессированная обезьянка, обучена великому множеству мелких хитростей и тем изрядно гордится.
Дверь в дом была распахнута, там что-то гремело и бряцало. Конни приостановилась, а девочка отпустила ее руку и вбежала в дом.
– Бабуля! Бабуля!
– Никак уже возвернулась?
Бабушка чистила плиту – обычное занятие субботним утром. Она подошла к двери: маленькая сухонькая женщина в просторном фартуке, со щеткой в руке, на носу – сажа.
– Батюшки, кто ж это к нам припожаловал! – ахнула она, увидев за порогом Конни, и поспешно отерла лицо рукой.
– Доброе утро! Девочка плакала, вот я и привела ее домой, – объяснила Конни.
Старушка проворно обернулась к внучке:
– А где ж папка-то твой?
Малышка вцепилась в бабушкину юбку и засопела.
– Он тоже там был, – ответила вместо нее Конни. – Он пристрелил бездомную кошку, а девочка расстроилась.
– Да что же вам такие хлопоты, леди Чатли! Спасибо вам, конечно, за доброту, но, право, не стоило это ваших хлопот! Это ж надо! – И старушка снова обратилась к девочке: – Ты ж посмотри! Самой леди Чатли с тобой возиться пришлось! Ей-богу, не стоило так хлопотать!
– Какие хлопоты? Просто я прогулялась, – улыбнулась Конни.
– Спаси вас Бог за доброту! Это ж надо – плакала! Я так и знала: стоит им за порог выйти, что-нибудь да приключится. Малышка его боится, вот в чем беда-то. Он ей ровно чужой, ну вот как есть чужой, и, сдается мне, непросто им будет поладить, ох непросто. Отец-то большой чудак.
Конни смешалась и промолчала.
– Ба, посмотри-ка, что у меня! – прошептала девочка.
– Надо же, тебе еще и монетку дали! Ой, ваша светлость, балуете вы ее. Ой балуете! Видишь, внученька, какая леди Чатли добрая! Везет тебе сегодня!
Фамилию Чаттерли старуха выговаривала, как и все местные, проглатывая слог.
– Ох и добра леди Чатли к тебе.
Неизвестно почему Конни засмотрелась на старухин испачканный нос, и та снова машинально провела по нему ладонью, однако сажу не вытерла.
Пора уходить.
– Уж не знаю, как вас и благодарить, леди Чатли! – все частила старуха. – Ну-ка, скажи спасибо леди Чатли! – Это уже внучке.
– Спасибо! – пропищала девочка.
