– Папаня твой полон идеями, как обычно. Быстренько одевайся, и мы выезжаем, – перевел взгляд на Соню и как-то сразу смягчился: – Я оставил там для вас с Лесей подарки. Чур, до утра не подглядывать. И… спасибо. Я давно себя не ощущал так… – рукой махнул, обрывая попытку Сони что-то ответить, еще раз кивнул и стремительно вышел.
Элис, заворачиваясь в принесенный им пуховик, хитро прищурилась вслед.
– Хм… Отец, говорите? А ведь это идея! Да! Соня, еще раз спасибо, и не возражай, мне есть, за что благодарить! А! Вот, чуть не забыла. Это маленький подарок Лесеньке от меня лично. Простенькая безделушка, но мы, девочки, любим такое. Приятно было познакомиться!
На ладони у хозяйки дома сверкнул серебром тоненький браслет с подвеской в виде дракона. Красивый, изящный – слишком дорогой и хрупкий подарок для маленькой неугомонной девочки.
Соня только рот открывала беспомощно, словно рыба. Да что это с ними со всеми? Привезли кучу потрясающей еды, им с Лесей хватит еще на неделю, ребенку устроили праздник, она всю жизнь теперь будет о нем вспоминать, потом хорошо посидели. И благодарят ее теперь? Странные какие люди!
Проводила молчавшую и загадочно сверкающую глазами блондинку и дверь за ней заперла. На все замки и задвижку, словно отрезая себя, наконец, от этого непонятного и суматошного мира.
Совершенно забыв про подарки, упала без сил на диван и уснула, крепко и без сновидений.
9. Борис
Борис появился, как обычно, без звонка и предупреждения. Пришел, будто к себе домой. Соня прекрасно понимала, что он так и не смирился с разводом. Не поверил, что она всерьез решила жить без него. Даже вещи его лежали аккуратными стопками в шкафу, ботинки стояли в обувнице, а любимая чашка занимала крючок на кухне.
Разве что полотенца Соня все лишние убрала и бритву с шампунем.
Он был привычным, почти родным: в той самой модной дубленке, которую они вместе купили в прошлом году, как всегда: без шапки, заснеженный, серьезный, даже сердитый. Соне пришлось выйти ему навстречу – хоть она и не хотела его больше видеть.
А все же, наверное, она немного скучала… во всяком случае, Соня думала так до тех пор, пока он не открыл рот.
– Здравствуй, Софья, – сказал бывший муж, снимая ботинки и ища глазами тапочки сорок третьего размера, которые Соня демонстративно выкинула в первый же день после развода. Не нашел, конечно, поморщился, осторожно прошел в кухню, ворча: – Как всегда, полы не мытые. Зима же, надо каждый день протирать.
“Тебе надо, ты и протирай”, – подумала Соня, но, конечно, промолчала. Она вообще этой сезонности не понимала. Мыть надо, если грязно уже, например. И уж точно не потому, что “зима – значит надо”.
На кухне смотреть было не на что. Даже старания Элис с Гвидоном не смогли скрыть ужасного: на полированных дверцах кухонного гарнитура виднелись отпечатки маленьких детских ладошек, а луковые мошки весело кружились над мусорным баком. Соня поморщилась. Ей было стыдно, но поделать с собой она ничего не могла.
– Снова заказывала готовую еду? И не стыдно этой гадостью Лесю кормить? – укоризненно поинтересовался Борис, кивая на немытый лоток из-под очередного Серебряковского деликатеса. – Денег тебе хватает на доставки?
Денег не хватало, но Соня лучше умрет, чем признается в этом. С деньгами вообще был полнейший напряг. К тому же Лесина учительница английского вчера сообщила, что поднимает цену занятия сразу на пятьдесят процентов. Дескать, кризис.
А мама Таня попросила купить список книг, справочников и различных энциклопедий, старые они с Лесей знали едва ли не наизусть.
Словом, денег не было совсем, но скоро на карточку придут алименты, и Соня планировала их тратить с умом.
– А Леся где? Поди родители твои забрали, да?
– Борис, что тебе нужно? – Соня очень старалась не выходить из себя и не орать.
– Ты не забыла, какой завтра день?
Конечно, забыла. Даже вспоминать не хотела. Завтра, пятого января, день рождения у великой и ужасной Альбины Виленовны Кошкиной. Но какое теперь Соня имеет к этому отношение?
– У мамы юбилей, пятьдесят пять лет.
– У моего брата завтра тоже день рождения. А ты и не вспомнил. Передай ей мои поздравления, сам что-нибудь лестное ей там наври. Звонить ей не буду, уж извини. Так зачем ты пришел?
– Мама ничего не знает о разводе, я ей не говорил. У нее слабое сердце, ты же знаешь. А Леся – ее единственная внучка.
Соня даже глаза вытаращила от такой простоты. Это на что же он намекает сейчас?
– Папа? – раздался неуверенный голосок дочери. Она стояла в дверях кухни в майке и пижамных штанах, конечно, растрепанная и с книгой подмышкой. – Ты пришел!
Она уронила книгу и прыгнула к отцу, обняв его.
– Папа, а ты почему в Новый год не позвонил? А где ты был, ну, в командировке? А подарок принес? А ты обещал меня в планетарий сводить, когда мы пойдем?
Соня нахмурилась и прикусила губу. Подарки? О чем это Леся? Борис никогда не утруждался, даже в лучшие годы их брака предпочитая от жены откупаться деньгами. А подарки для дочери всегда выбирала Соня или ее родители.
Даже чужие, в сущности, люди – Эндрис, Гвидон и Элис – пришли к ней в дом не с пустыми руками.
“Дед Мороз” ей подарил целую кучу конфет и большую коробку полную книжек, да каких! Роскошные сказки с потрясающими иллюстрациями, красивые, как игрушки. Даже холодный и сдержанный Эндрис им оставил подарки: Соне – коробку пастели (которую, она, впрочем, так и спрятала в стол, даже не открыв), Лесе – большую книгу с интригующим названием “Жизнь растений”. Еще браслетик от Элис. И, конечно, был праздник, подаренный Лесе совершенно чужими людьми.
А родной отец, как обычно, и не подумал принести дочке хотя бы шоколадку. Соне было отчаянно за него стыдно, но выручить его она даже не подумала.
А что до “не позвонил”…
– Так вы в санатории были, а там связь плохая, – пояснил Борис, к счастью, не подозревавший, что Соня попросту внесла его номер в черный список. – Кстати, как отдохнули? Тебе понравилось?
– А… – Леся кинула внимательный взгляд на покрасневшую мать и неуверенно улыбнулась. – Понравилось. Мы там на лошади катались. И на снегоходе. Весело. И кормили там вкусно.
– Вот и славно. Ты иди поиграй, нам с мамой нужно поговорить. Кстати, ты завтракала сегодня? Обедала?
– Мы вчера у бабушки Тани ужинали, – зачем-то сообщила девочка и смутилась. – Ну я пойду.
Соня тяжко вздохнула. Ох, и хорошо она знала своего бывшего мужа! Теперь начнется!
– Софья, когда я позволил тебе оставить Олесю с тобой, я рассчитывал, что ты будешь о ней заботиться, как нормальная мать.
– Я забочусь.
– Я вижу. Дома я вижу бардак, нормальной еды тоже нет, Олеся явно голодная.
– Она не голодная. И теперь это – не твое дело.
Но Бориса было уже не остановить.
– Софья, ты посмотри на себя. Ты же сама как ребенок. Маленький ребенок. Какие-то рисуночки эти дурацкие, какие-то виртуальные друзья. Ничего не умеешь и даже не пытаешься.
– Борь, иди в задницу. Ты мне не муж, нотации твои мне не нужны.
– Так, дорогая. Нормально жить, как я понимаю, ты не хочешь. Вот возьму и заберу у тебя дочь, чтобы ты подумала хорошенько о своем поведении.
– Нет! – вскинулась Соня. – Не посмеешь!
– Да. Я отец, я имею право. Ты – никудышная мать. Дома сидишь, а ребенка даже покормить нормально не можешь, я уж молчу про воспитание.
– Как будто ты можешь, – бросила Соня зло. – Дома только по ночам бывал, даже в выходные работал. Ни разу с Лесей не гулял даже. Когда я болела – ее мои родители забирали!
– Я работаю, рыбка моя. Чтобы вас содержать. Чтобы ты могла в кафе еду заказывать и ногти себе делать. И по санаториям кататься.
– Санаторий мои родители оплатили!
– Конечно. Только на такое дерьмо им денег и хватило. Вот чего тебе не хватало, Софья? Секса? Денег? Свободы? Неужели так сложно было мыть полы и готовить мужу ужин?
– Я мыла и готовила.
– Раз в неделю.
– Сколько успевала.
– Я знаю, что не удовлетворял тебя в постели, – Борис сокрушенно покачал головой. – Надо было просто сказать, а не бегать по мужикам!
– Я не бегала!
– Ну да, конечно. Я видел твои рисуночки. Голые мужики, голые женщины… бездарность и пошлятина.
– На эту тему мы уже разговаривали, – устало ответила Соня. – Для выставки были подготовлены совсем другие картины.
– Ты можешь все вернуть обратно, Софи. Я все еще тебя люблю. Устроишься на нормальную работу, начнешь прибираться, займешься ребенком. Просто попроси прощения за все.
– За что за все? – Соня изо всех сил сдерживала слезы свои накопившиеся, стремительно перерастающие во внутреннюю истерику.
– За чужих мужиков и развод, дорогая. Я даже разрешу тебе рисовать…
– Пошел вон отсюда! – сорвалась, наконец. А и так молодец, очень долго держалась. – Заткнись и проваливай! Вон! Видеть тебя не могу!
– Из моей же квартиры выгоняешь? – прищурился совершенно спокойно Борис. – Ну-ну. Я-то уйду. А ты подумай над своим поведением… пару дней. Олеся, значит, пока со мной побудет.
– Слушай, Кошкин, если ты пришел, чтобы со мной поругаться…
Он вдруг остановился и замолчал, с сокрушенным видом качая головой.
– А ты ведь права, родная. Вот до чего ты меня довела. Я совсем забыл. Значит, у мамы завтра юбилей, я заеду за вами с Лесей в пять.
– Ты с ума сошел? Думаешь, после всего, что ты мне наговорил, я пойду к твоей матери?
– Пойдешь, милая. Иначе я… Подам в суд на опеку над дочерью. Как думаешь, кто его выиграет? И как быстро? Ты бы головой своей думала, прежде чем дергаться, дорогая. Я вообще как бы все еще вас содержу.
***
Соня на дух не выносила свою высокоинтеллектуальную и очень воспитанную свекровь. Та отвечала невестке полнейшей взаимностью. Ну еще бы – родители Сони аристократическими происхождениями не блистали: отец – таксист, а мама – учитель математики в школе. Не академики, не большие начальники, даже не москвичи в "не помню каком" поколении.
Совершенно никчемные, мелкие все людишки, недостойные генофонд славного рода Кошкиных в потомках собой засорять.
Но Борис Соню любил, у них родилась такая замечательная и очень одаренная Леся, и Альбина Виленовна ненавидела невестку как бы цивилизованно. Вежливо очень.
В чай ей не плевала, матом не костерила и даже практически не унижала в беседах.
Так, как бы между делом жалела лишь “нашу бедняжку Сонечку”. Бедная девочка не умела готовить, била посуду отчаянно и вообще от идеала была далека. Что поделать: от осинок не родятся апельсинки, остается убогенькой Сонечке лишь посочувствовать.
Но эти все мелкие пакости бледнели в сравнении с пылкой и громкой любовью Альбины Виленовны к Катеньке. Этот мифический персонаж их семейных сказаний был дочерью лучшей подруги, и за годы Сонечкиного супружества она у нее очень крепко увязла в зубах…
Уж та-то была умница, красавица и великолепная хозяйка. Жаль, что Борис не послушался маму, хотя та всегда желала ему только добра, и выбор сделал фатально-неверный.
Соня, собираясь на юбилей, мрачно думала, что свидетельство о расторжении брака, перевязанное розовой ленточкой, стало бы самым лучшим подарком для ее бывшей свекрови. Жаль, что Борис настрого запретил даже заикаться о разводе.
– Леся, ты все запомнила?
– Мам, ну я же не маленькая. С бабушкой не спорить, про развод молчать, вести себя хорошо и не говорить, что ее еда – гов… невкусная. Особенно по сравнению с Андрисовой. – И еще сказать: “Ой, бабушка Аля, как ты хорошо выглядишь в свои шестьдесят лет”.
– Пятьдесят, Леся, пятьдесят!
– Какая разница? Ей ведь все равно пятьдесят пять. А если сказать “шестьдесят”, то получится, что она выглядит не на пять лет моложе, а на пятнадцать!
Соня только фыркнула, закатывая глаза. У дочери была своя, особенная логика. Ну и пусть говорит, что хочет, она, Соня, точно не расстроится, глядя на перекошенную от тихой и вежливой ярости на физиономии свекрови.
10. Кукла Катя
Квартира у Альбины Виленовны была, наверное, похожа на Шереметьевский дворец. Или на этнографический музей с выставкой “Роскошь дворянского быта”.
Как уверяла Кошкина, род ее был очень древним. С истоками из тех самых времен, когда всякие Рюрики в шкурах ходили.
Разговаривать на эту скользкую тему с Альбиной Виленовной было опасно для жизни: ее заносило в такие глубины, откуда всегда был риск не вернуться совсем. Особенно Сонечку умиляла уверенность в некой причастности к легендарному боярскому роду. Документов, сие подтверждающих, не было никогда, нить истории этой семьи вилась тонкой веревочкой по купеческим кабакам и рабочим поселкам. Но разве это имело какое-то значение?
А потому и квартира у Альбины Виленовны была оформлена помпезно и вычурно: с лепниной у потолка, позолотой, тяжелой резной мебелью и репродукциями известных художников в багете. На самом почетном месте красовался герб этой утерянной ветви рода Кошкиных, между прочим, когда-то нарисованный Соней: с рыцарем, короной и белым драконокотом на красном фоне.
Забавно даже, что свекровь ему по-настоящему обрадовалась когда-то. Еще в те далекие времена, когда Соня верила, что они с Борисом предназначены друг для друга свыше, и готова была радовать не только любимого мужа, но и его мать.
Соня всегда остро чувствовала свое несоответствие этой квартире, не любила вообще тут бывать и старалась придумать предлог, чтобы в гостях и не появляться.
Ну не было у нее ни узких платьев в пол, ни бриллиантов, ни врожденного аристократизма. Обыкновенная она баба, Соня Орехова-Кошкина: и фигура не точеная статуэтка, и профиль отнюдь не римский, и волосы не кудрявы, и даже глаза не навыкате, как на портрете Александра Первого (портрет, кстати, тоже на стене в квартире Кошкиных висел).
Словом, невестка, теперь уже бывшая, Альбину Виленовну категорически не устраивала: ни рыба ни мясо. И даже красный диплом местного вуза и рождение внучки-вундеркинда не смирили боярыню Кошкину с печальной действительностью.
Совсем другое дело – Катюша! Вот та могла Бореньке стать идеальной женой. Полный Сонечкин антипод – жгучая брюнетка, стройная и длинноногая, как газель, с огромными черными глазами и выдающимся носом, откровенно напоминающим об армянских корнях.
К тому же, в свои тридцать два Екатерина была уже главным бухгалтером, да не где-нибудь, а в центральной районной поликлинике. Против такого козыря была бы бессильна даже самая головокружительная карьера. Ибо связи в поликлинике для пенсионерки – это святое.
