Гай поймал ее руку и сжал пальцы, стараясь передать ей частичку своего непоколебимого благодушия. Выбравшись из толпы, Гарриет оглядела ее уже более благосклонно и поняла, что за внешней напыщенностью кроется всеобщая настороженная неловкость. Если бы кто-то вдруг крикнул: «Вторжение началось!» – самодовольная личина тут же была бы позабыта.
Эта неловкость стала очевидной в конце Каля-Викторией, где улица расширялась и переходила в бесхозную землю, застроенную общественными зданиями. Здесь стояло с дюжину польских автомобилей, прибывших с севера. Некоторые казались брошенными, в других сидели женщины и дети с пустыми взглядами: они ждали своих мужчин, которые ушли на поиски убежища. Хорошо одетые румыны, вышедшие на улицу, чтобы покрасоваться и оценить окружающих, были оскорблены видом этих отчаявшихся людей, слишком усталых, чтобы обращать внимание на происходящее вокруг.
Гарриет гадала, что будет с поляками. Гай сказал, что, если румын расшевелить, на поверку они оказываются незлыми. Некоторые владельцы летних вилл предложили приют польским семьям, но среди беженцев уже начали ходить слухи – воспоминания об антипольских настроениях в прошлую войну.
Ближе к концу улицы, рядом с перекрестком, где Кантакузино в тюрбане указывал на птичий рынок, стояла вереница повозок-трэсурэ в ожидании клиентов. Гай предложил доехать до Бульвара. Гарриет оглядела лошадей: в сумерках сложно было понять, в каком они состоянии.
– Они кажутся ужасно тощими, – заметила она.
– Они все очень старые.
– Мне кажется, не стоит их нанимать.
– Если никто не будет нанимать их, они умрут с голоду.
Выбрав самую бодрую лошадь, Принглы сели в повозку, которая тронулась с места и тут же остановилась. Высокий пожилой мужчина с важным видом выставил перед ними свою трость.
– Да это Вулли, – сказал Гай удивленно. – Обычно он не обращает внимания на «культурных». Видимо, хочет познакомиться с тобой.
Вулли не успел вымолвить ни слова, как порозовевший от удовольствия Гай уже представил его Гарриет, в своей щедрости изрядно преувеличив его важность.
– Главный английский предприниматель, а также председатель гольф-клуба, – произнес он, после чего с нежной гордостью обернулся к Гарриет: – А это моя жена.
Вулли холодно кивнул, показывая, что подошел к ним не ради развлечения, но по делу.
– Вышел приказ, – гнусаво сообщил он. – Всем леди надо вернуться в Англию.
– Но я звонил в миссию утром, – сказал Гай. – Мне никто ничего не говорил.
– И тем не менее, – ответил Вулли таким тоном, что было ясно: он не собирается спорить, а просто информирует их.
Гарриет возмутила мягкость возражения Гая, и она вмешалась:
– Чей это приказ? Британского посланника?
Вулли уставился на нее, удивленный, кажется, не тоном ее вопроса, а самим фактом того, что она вообще заговорила. Его лысая рябая голова дернулась и повернулась в ее сторону, словно фонарь, качающийся на ветке бамбука.
– Нет, это всеобщий приказ. Я отослал свою супругу домой, чтобы подать пример другим. Остальным этого было достаточно.
– Мне, боюсь, этого недостаточно. Я никогда не следую примеру других.
Пошевелив горлом, Вулли сказал:
– В самом деле? Что ж, дорогая, имейте в виду: если здесь начнутся волнения, это будет настоящая неразбериха. Автомобили и бензин реквизирует армия, а поезда будут перевозить солдат. Вряд ли кому-то удастся сбежать, и даже если вы сможете уехать, то без вещей, и это будет не развлекательная поездка. Не говорите, что я вас не предупреждал. Женский долг сейчас – вернуться домой и не обременять джентльменов.
– Вы думаете, в Англии безопаснее? Боюсь, вы плохо понимаете, что такое война в наши дни. Думаю, мистер Вулли, вам стоит подать пример другим и не паниковать.
Гарриет ткнула кучера в спину, и повозка тронулась с места, едва не рассыпавшись от рывка. Гарриет величественно кивнула Вулли и увидела, что его лицо утратило всякие краски. Потеряв контроль над собой, он крикнул им вслед:
– Молодежь совсем потеряла всякое уважение! Имейте в виду, что посланник назначил меня главой английской колонии!
Они продолжили свой путь. Гай, вздернув брови, разглядывал Гарриет. Он увидел новую грань женщины, которая досталась ему в жены.
– Я и не думал, что ты можешь быть такой важной, – сказал он.
Довольная собой, она ответила:
– Он же совершенно невыносим. Почему ты позволяешь ему так разговаривать?
Гай рассмеялся.
– Милая, он же просто жалок.
– Жалок? С таким самомнением?
– Самомнение и делает его жалким. Разве не видишь?
Она вдруг поняла, о чем он, и торжество ее угасло. Гай взял Гарриет за руку, и она поднесла к губам его длинные праздные пальцы.
– Конечно, ты прав, и всё же…
Она укусила его за мизинец, и он охнул.
– А это на случай, если станешь слишком хорош.
Они вернулись на Каля-Викторией, пересекли площадь и выехали на широкий проспект, где посреди богатых особняков возвышалось немецкое посольство. Оттуда они выбрались на широкий, обсаженный деревьями бульвар, который вел за город. Деревья стояли почти голые, а уцелевшие листья так иссохли, что болтались, словно хлопья пепла, вылетающие из костра.
Почти стемнело. В небе сияли звезды. Сидя в пропахшей лошадиным духом повозке, Гай и Гарриет держались за руки и в этот момент были близки как никогда. Они были одни, вдали от дома, в охваченном войной мире.
Смутившись от этих мыслей, Гай показал на арку в конце дороги.
– Это Триумфальная арка, – сказал он.
– Восточный Париж, – сказала Гарриет чуть насмешливо: они не сходились во мнении по поводу красоты Бухареста. Гай провел здесь первый год своей взрослой свободной жизни, здесь он впервые стал жить на собственный заработок. Он полюбил Бухарест, но Гарриет, уроженка Лондона, ревновала мужа к этому периоду его жизни и не спешила разделять его любовь.
– Из чего она сделана? Мрамор?
– Из бетона.
Арку выстроил жулик, который использовал некачественный бетон. Когда арка рухнула, его посадили в тюрьму, а арку отстроили заново в честь Великой Румынии – страны, появившейся на свет в 1919 году, когда Королевство Румыния получило русские, австрийские и венгерские земли за то, что присоединилось к войне на стороне победителей.
– Так она и обрела свои восхитительные формы, – подытожил Гай. – Как и все, кто нажились на войне.
Мимо с ревом пронеслись гоночные автомобили, водители которых непрерывно давили на педаль акселератора и гудели. Лошадь, которая в свете фонаря оказалась совершеннейшим скелетом в поношенной шкуре, никак не отреагировала на шум. Не дрогнул и кучер, который кулем возвышался на козлах.
– Скопец, – прошептал Гай. – Местная достопримечательность. Это русская секта. Они считают, что для достижения благодати люди должны быть совершенно плоскими – и мужчины, и женщины. Поэтому после рождения ребенка устраивают невероятные оргии, впадают в транс и кастрируют себя.
– Господи! – воскликнула Гарриет и уставилась на обширную бархатную спину евнуха, после чего перевела взгляд на темные просторы Мунтении[9 - Историческая область на юго-востоке современной Румынии.], среди которых, словно свадебный торт на блюде, возвышался Бухарест. – Варварская страна.
Когда повозка остановилась у «Павла», одного из крупнейших ресторанов под открытым небом, шум автомобилей перекрыл визг цыганской скрипки. За живой изгородью царил хаос.
Народу было битком. Серебристые лампы, развешанные на деревьях, ярко освещали морщинистые стволы, гравиевые дорожки и лица гостей, которые, все потные от предвкушения вкусной еды, с обезумевшим видом требовали немедленно их обслужить. Кто-то стучал ножом по бокалу, другие хлопали, некоторые причмокивали губами, а остальные хватали официантов за фалды с криками: «Domnule! Domnule!»[10 - Господин, господин! (рум.)] – потому что в этой стране даже самых недостойных звали господами.
Запыхавшиеся и растрепанные официанты отбросили всякую вежливость и убегали, не дослушав заказ. Посетители выкрикивали что-то в пустоту, потрясая кулаками, и выражали свое негодование гневными речами и жестами. В этом шуме почти не слышалось смеха.
– Все так сердятся, – сказала Гарриет, которая поддалась атмосфере и сама стала отчего-то сердиться.
Официант налетел на Принглов, словно разгневанная птица, и сообщил, что они стоят на пути в кухню. Они отодвинулись, а он бросился к открытому окну и гаркнул в него, перекрикивая царивший на кухне шум. Повара не обратили на него никакого внимания, только продолжали морщиться в чаду гигантской жаровни. Официант грохнул кулаками по подоконнику, и тут один из поваров бросился к нему и наполовину высунулся из окна, словно разъяренная собака на цепи. Он ударил официанта, и тот повалился на пол, не переставая что-то говорить.
– Румыны так веселятся, – сказал Гай и отвел Гарриет в укромный уголок, где под виноградными лозами на столе была разложена еда.
В центре высился пышный букет из кусков жареного мяса: отбивные, стейки и филе, окаймленные цветной капустой. Баклажаны размером с дыню были свалены в кучу, рядом стояли корзины с артишоками, мелкими коралловыми морковками, грибами, горной малиной, персиками, яблоками и виноградом. На одной стороне выстроились французские сыры, на другой – икра, серая речная рыба во льду и лобстеры и лангусты, шевелившиеся в темной воде. Птица и дичь были без разбору свалены в кучу на земле.
– Выбирай, – сказал Гай.
– Что мы можем себе позволить?
– Да всё что угодно. Здесь неплохая курица.
Он показал на гриль, где на вертелах бронзовели птички.
Услышав голос Гая, стоящая рядом женщина резко обернулась, смерила его осуждающим взглядом и спросила по-английски:
– Вы англичанин, да? Английский профессор?
Гай подтвердил, что это именно он.
– Эта война, – сказала она, – ужасна для Румынии.
Ее муж отвернулся, всем своим видом показывая, что не участвует в разговоре.
– Англия обещала, – сказала женщина. – Англия должна защитить нас.
– Разумеется, – ответил Гай, словно обещая ей свою личную защиту. Он приветственно улыбнулся ее супругу, и тот тут же ожил, закивал и заулыбался.
– Даже если на нас не нападут, – снова заговорила женщина, недовольная тем, что ее прервали, – будет дефицит.
Она опустила взгляд на свои туфли на каблуках, которые казались слишком тесными для возвышающихся над ними ног, и продолжала:
– В прошлую войну был дефицит. Мой папа однажды купил мне войлочные туфли за две тысячи леев. Я надела их в школу, и у них тут же порвались подошвы. А еда! Если в Румынии будет недоставать еды, это будет просто ужас!
Гай со смехом указал на выставленную перед ними еду.
– Разве в Румынии может кончиться еда?
– Думаете, нет?
Она взглянула на мужа. Тот пожал плечами и снова улыбнулся.
– Это правда, – признала женщина. – У нас много еды.
Наконец Гая отпустили.
– Свободных столиков нет, – сказала Гарриет, которая тем временем наблюдала за происходящим в ресторане.
– Не волнуйся.
Гай уверенно повел ее к столу, на котором стояла табличка «Rezervat».
– Nu, nu, domnule, – вмешался старший официант и показал на столик у оркестра.
Гарриет покачала головой:
– Там слишком шумно.
Официант недовольно заворчал.
– Он говорит, что нам еще повезло найти столик во время войны, – перевел Гай.
– Скажи ему, что это их война, а не наша. А нам нужен столик получше.
Старший официант заломил руки и позвал помощника, чтобы тот разобрался с Принглами. Помощник, уворачиваясь от суматохи, словно игрок в регби, отвел их на платформу, где стояло несколько привилегированных столиков. Убрав с одного из них табличку, он указал на этот стол жестом фокусника, демонстрирующего ловкий трюк. Гай сунул ему несколько мелких купюр.
Устроившись на возвышении, Принглы стали разглядывать оркестр, который сидел за чугунной оградой, украшенной лампочками, ветками и позолоченными апельсинами, и трудился, силясь заглушить гомон толпы. Инструменты так надрывно ревели и трубили, что наводили на мысли скорее о бессильной ярости, чем о безудержном веселье.
Гай сдвинул очки на кончик носа и попытался сосредоточиться на происходящем вокруг. Гарриет понимала, что он радуется удачно занятому столику, пусть даже он не стал бы требовать его для себя. Гай благодарно протянул ей руку. В этот момент Гарриет увидела, что от соседнего столика за ними наблюдает мужчина. Встретившись с ней взглядом, он улыбнулся и отвернулся.
– Кто это? – прошептала Гарриет. – Он нас знает?
– Нас все знают. Мы же англичане. Кругом война.
– Но кто это такой?
– Ионеску, министр информации. Он вечно здесь сидит.
– Как странно жить в такой маленькой столице!
– Есть и преимущества. Что бы ни случилось, ты в гуще событий.
Ионеску был не один. За его столиком сидело пять женщин разных возрастов – все крайне солидные, невыразительные и апатичные. Министр сидел на некотором удалении от них, пристально наблюдал за оркестром и ковырял в зубах золотой зубочисткой.
– Кто эти женщины?
– Жена и родственницы. Жена сидит рядом с ним.
– У нее унылый вид.
– Есть отчего. Всем известно, что он сюда ходит посмотреть на певицу Флорику. Он – ее новое увлечение.
