Мужчина внизу, получив свой заказ, принялся жадно поедать его, орудуя одной рукой, а другой защищая тарелку от соседей и официантов. Он то и дело оглядывался, словно опасаясь, что еду вот-вот отберут.
Гарриет почувствовала, что проголодалась.
– А нам принесут меню? – спросила она.
– Рано или поздно кто-нибудь о нас вспомнит, – сказал Гай. – А вот и Инчкейп!
Он указал на крепко сбитого мужчину в годах с необычайно прямой спиной, который как раз с иронически-вежливым видом уступил дорогу компании, истерически мечущейся в поисках свободного столика. Увидев, что Гай машет рукой, Инчкейп кивнул и, когда проход освободился, продолжил свой путь всё с тем же насмешливым видом. Несмотря на небольшой рост, он словно возвышался над окружающими. Гарриет вспомнила, что когда-то он был директором небольшой частной школы.
Когда Инчкейп подошел ближе, Гарриет увидела, что он не один: вслед за ним боком, словно прячась за профессором, пробирался высокий худой мужчина не старше тридцати.
– О, Кларенс! – воскликнул Гай с радостным изумлением, и Кларенс ухмыльнулся и опустил взгляд. – Это мой коллега Кларенс Лоусон. Вот мы и снова вместе!
Он протянул руки новоприбывшим, и они, кажется, были и обрадованы, и смущены его энтузиазмом.
Инчкейп взял Гая за левую руку.
– Так вы теперь женатый человек, – сказал он и повернулся к Гарриет с насмешливой полуулыбкой. Взгляд его был, однако, оценивающим и опасливым: один из них привез с собой жену – неизвестную величину, возможно опасную.
Когда Гай представил их, Гарриет крайне серьезно поприветствовала Инчкейпа, не пытаясь ему понравиться. Он ответил с такой интонацией, что стало ясно: Гарриет принята во взрослый мир. Выражение его лица, впрочем, изменилось, когда он снова повернулся к Гаю. Кажется, Гай был не взрослым, а мальчиком – выдающимся, возможно, старшим префектом, но всё же мальчиком.
– Где вы были летом? – спросил Гай Кларенса, который стоял на некотором отдалении от стола. – Вам удалось проехать на автобусе из Бейрута в Кашмир?
– Вообще-то, нет, не удалось.
У Кларенса была неловкая, застенчивая улыбка – тем более неожиданным оказался его голос, твердый и глубокий. Поймав на себе взгляд Гарриет, он быстро отвел глаза.
– В итоге я просто остался в Бейруте. Всё лето купался и нежился на пляже. Можете себе представить. Думал съездить домой и повидать Бренду, но так и не собрался.
Гай спросил Инчкейпа, как у него прошло лето.
– Я был в Риме, – ответил тот. – Много времени провел в библиотеке Ватикана.
Он взглянул на Гарриет.
– Что происходило в Англии, когда вы уезжали?
– Ничего особенного. Иностранцы уезжали, конечно. Чиновник, который проверял наши паспорта в Дувре, сказал, что мы были первыми англичанами в тот день.
Инчкейп сел за стол.
– Что ж, – он взглянул на Кларенса и нахмурился, – садитесь, садитесь.
Но места для Кларенса уже не было. Принесли стул, но Кларенс продолжал стоять.
– Я, вообще-то, просто хотел поздороваться, – сказал он.
– Садитесь же! – Инчкейп нетерпеливо хлопнул по сиденью, и Кларенс сел. Когда вся компания устроилась, Инчкейп осмотрел собравшихся, и уголки его губ изогнулись, словно в насмешке над нелепой новостью, которую он собирался сообщить.
– Меня поставили во главе британской пропаганды на Балканах, – сказал он. – Официальное назначение.
– Потрясающе! – воскликнул Гай.
– М-да. Это, конечно, приведет к перераспределению обязанностей. Вы, – он кивнул Гаю, – возьмете на себя английскую кафедру – изрядно поредевшую, конечно. Можете набрать кого-нибудь из местных учителей английского. Я останусь на своей должности, и вам, дорогой мой, надо будет просто работать.
Он иронически хлопнул Гая по плечу, словно говоря: «Вы свободны!» – после чего повернулся к Кларенсу.
– Мы открываем Бюро пропаганды на Каля-Викторией – напротив конкурентов. Вы будете отвечать за бюллетень.
Он улыбнулся Кларенсу, не пытаясь, однако, прикоснуться к нему. Кларенс не отвечал; он сидел, отодвинувшись от стола, сунув руки в карманы и опустив подбородок на грудь. Казалось, что он готов отказаться от всякого покровительства.
– У вас, разумеется, будет и другая работа, – добавил Инчкейп.
– Я вообще не уверен, что могу этим заняться, – медленно ответил Кларенс. – Меня направило сюда британское консульство. Оно занимается исключительно вопросами культуры, а лорд Ллойд[11 - Джордж Ллойд – британский политик, который с 1937 года возглавлял Британский совет – организацию, занимавшуюся культурной пропагандой за рубежом.]…
– С Ллойдом я разберусь. – Инчкейп выпрямился и огляделся. – Где официант? Нам надо выпить.
Он повернул свое наполеоновское лицо к официанту, который наконец осознал, что пренебрег этим столиком, и теперь взобрался на платформу с преувеличенной прытью.
Когда они сделали заказ, Гарриет обратилась к Инчкейпу:
– Так что же, вы полагаете, нам следует остаться здесь?
– Почему бы и нет?
– Сегодня вечером нас остановил Вулли и попытался отослать Гарриет домой, – сказал Гай.
Широко распахнув глаза и раздувая ноздри, Инчкейп переводил взгляд с Гая на Гарриет и обратно.
– Вулли вообразил, что может вами командовать?
Наслаждаясь возмущением Инчкейпа, Гарриет продолжала:
– Сказал, что он теперь глава английской колонии.
– Ах вот оно как? Старый идиот впал в детство. Он целыми днями сидит в баре гольф-клуба и сосет бутылку, словно младенец. Старый маразматик. Хотя он и в молодости не отличался умом!
Инчкейп расхохотался, радуясь собственному остроумию, после чего снова впал в мрачность.
– Глава английской колонии, надо же! Ну, я ему покажу, кто тут глава. Пусть только попробует командовать моими людьми.
Гай и Кларенс обменялись улыбками.
– А если будет вторжение, если нам придется бежать – то куда? – спросила Гарриет Инчкейпа.
– В Турцию, видимо, – ответил он, всё еще досадуя.
– А оттуда?
– Что ж. – Голос его смягчился. – Через Сирию и на Ближний Восток. – Он снова заговорил в прежней шутливой манере, но с явной неохотой. – Или же мы можем предпринять небольшой пеший поход через Персию и Афганистан прямиком в Индию. Но вторжения не будет. У немцев есть чем заняться вместо путешествий по Восточной Европе. Им потребуются все силы, чтобы удержать Западный фронт.
Кларенс выпятил нижнюю губу и, чуть помявшись, заметил обыденным тоном:
– И всё же ситуация серьезная. Я сегодня встретил Фокси Леверетта, и он посоветовал мне не распаковывать чемоданы.
– Тогда они у вас так и будут стоять запакованными, – отмахнулся Инчкейп, словно от надоевшей школьной перебранки.
Миниатюрный официант притащил им гору бутылок, стаканов и тарелок и, громко пыхтя, накрыл на стол.
Подняв взгляд, Гарриет увидела, что Кларенс смотрит на нее в упор. Он тут же отвернулся, но теперь она обратила на него внимание. Его длинное, узкое лицо с длинным же носом показалось ей неудовлетворительным. Неудовлетворительным и неудовлетворенным. Пока она разглядывала Кларенса, он вновь украдкой посмотрел на нее, и они встретились взглядами. Чуть покраснев, он снова отвернулся.
Гарриет улыбнулась сама себе.
– Я пригласил Софи присоединиться к нам, – сказал Гай.
– Интересно – зачем, – пробормотал Инчкейп.
– Она очень расстроена из-за войны.
– И, надо думать, полагает, что войну объявили только для того, чтобы ее расстроить.
Внезапно царившая вокруг суматоха переросла во всеобщие аплодисменты. Над столами зазвучало имя Флорики.
Флорика, одетая в черно-белые юбки, стоя в оркестровой клетке, напоминала сороку. Когда овация стихла, она резко поклонилась, а затем открыла рот и издала высокий, истошный цыганский вопль. Гости заерзали. Гарриет ощутила, как этот вопль пронзил ее, словно электрический разряд.
За этим воплем последовал следующий – такой высоты, что в ближайшие несколько лет (как впоследствии уверил их Инчкейп) ее голосовые связки были обречены. Сидевшие вблизи Ионеску разглядывали его и его женщин. Развалившись на стуле, тот смотрел на певицу и ковырял в зубах. Женщины по-прежнему никак не реагировали на происходящее.
Флорика тем временем доводила себя до яростного исступления; казалось, она вся была скручена из медной проволоки. Она была худая, как все цыгане, а смуглой кожей напоминала индианку. Когда она откинула голову назад, жилы у нее на шее натянулись; худые руки метались в воздухе, и было видно, как мышцы двигаются под кожей. Свет бликовал на ее волосах, гладко зачесанных над круглым блестящим лбом. В окружении пухлых зрительниц она напоминала голодного дикого котенка среди объевшихся сливками котов. Музыка стихла, и голос Флорики перешел в рычание, после чего снова взлетел ввысь, и, скручиваясь, словно от ярости, сжимая кулаки и потрясая юбками, она завершила песню сверхъестественным воем, которого не смог заглушить даже взрыв аплодисментов.
Когда всё стихло, люди вокруг моргали, словно только что пережили налет торнадо. Ионеско и его женщины сохраняли бесстрастный вид.
Сам Инчкейп не аплодировал и теперь с веселым изумлением показал на Гая, который хлопал в ладоши и кричал: «Браво! Браво!»
– Сколько жизненных сил, – с улыбкой сказал Инчкейп. – Как прекрасно быть молодым.
Когда шум утих, он повернулся к Гарриет.
– За границей она потерпела полный крах, но здесь ее обожают. Она выражает всё отчаяние местных жителей, – пояснил он и, повернувшись, вдруг заметил Ионеску. – Ничего себе! Ионеску со всем гаремом. Интересно, как его жене понравилось выступление?
– Вы думаете, что она знает? – спросила Гарриет.
– Что вы, разумеется. Полагаю, у нее записано, что они говорили и чем занимались во время каждой встречи.
Чтобы побудить его говорить дальше, Гарриет пробормотала что-то невинное.
– Согласно румынским обычаям, ей требуется изображать полнейшее неведение, – принялся объяснять Инчкейп. – Мораль здесь основывается не на неделании, а на признании происходящего.
Им принесли жирный паштет из гусиной печени, темный от трюфелей, приправленный топленым маслом. Инчкейп торопливо проглотил свою порцию, не переставая вещать, словно это была всего лишь безвкусная помеха на пути к самовыражению.
– Возьмем, к примеру, поведение этих женщин в обществе. Если кто-то неприлично пошутит, они притворяются, что не поняли сказанного. Пока мужчины хохочут, женщины сидят с непроницаемыми минами. Нелепое зрелище. Это поведение никого не обманывает, но так мужчины могут не сдерживать себя при женах.
– А что же молодые девушки, студентки – они не восстают против такого лицемерия?
– Ну что вы. Это самые светские jeunes filles на свете, и самые искушенные. Мисс Остен назвала бы их злокозненными. Если во время чтения на уроке нам попадается малейшая непристойность, юноши умирают со смеху, а девушки сидят с каменными лицами. Если бы они были шокированы, то не выглядели бы шокированными, а если бы были невинны, то встревожились бы. Но этим равнодушием они выдают свою опытность.
Инчкейп неодобрительно фыркнул: очевидно, он был недоволен не обычаями, а абсурдным поведением женщин, которые вынуждены были подчиняться этим обычаям.
– Как же они набираются опыта в таком юном возрасте? – спросила Гарриет, вполуха прислушиваясь к разговору между Кларенсом и Гаем, в котором уже не раз прозвучало имя Софи. Кларенс, который словно лишь наполовину присутствовал за столом, съел всего пару ломтиков паштета.
– В румынских домах вечно полыхают скандалы и сплетни, – заметил Инчкейп. – Тут всё очень по-восточному. Вся эта мнимая невинность нужна исключительно для того, чтобы набить себе цену. Они рано созревают и рано выходят замуж, обычно за какого-нибудь богатого старого хрыча, которого интересует только девственность. После этого они разводятся. Девушки заводят собственное хозяйство, а статус разведенной позволяет им жить как вздумается.
– Как же они еще не вымерли? – со смехом спросила Гарриет.
– Здесь есть и нормальные браки, разумеется. Но вы же слышали историю румына, который идет по Каля-Викторией со своим другом-немцем и называет цену каждой женщины, которую они встречают. «Неужели здесь нет ни одной честной женщины?» – спрашивает немец. «Есть, – отвечает румын, – только они очень дорогие».
Гарриет рассмеялась, и Инчкейп с удовлетворенной улыбкой оглядел ресторан и пожаловался:
– Никогда еще не видел здесь такой суматохи.
– Это война, – сказал Кларенс. – Ешьте, пейте, веселитесь, ведь завтра мы можем умереть с голоду.
– Чушь!
Принесли следующее блюдо – утку в апельсинах. Пока ее нарезали, Инчкейп тихо обратился к Гарриет:
– Вижу, к нам идет ваша подруга Софи Оресану.
Гарриет не стала уклоняться от прозвучавшего между строк вопроса.
– Она не моя подруга, мы с ней даже не знакомы. Что она собой представляет?
– Довольно прогрессивная барышня для здешних мест. У нее необычная судьба. Ее родители развелись, и Софи жила с матерью. Когда мать умерла, Софи стала жить одна. Здесь так не принято. Она пользовалась относительной свободой. Некоторое время работала в студенческом журнале – типичное полусырое, слегка антифашистское издание, такие то и дело появляются на свет. Это длилось полгода, и теперь она считает, что за ней охотятся немцы. Она учится на юриста.
– В самом деле! – воскликнула Гарриет, которую впечатлила эта последняя информация.
– Здесь это ничего не значит, – сказал Инчкейп. – Они тут все учатся на юристов. А выучиваются на младших помощников наклейщиков марок.
– Гай говорит, что румынки очень умные.
– Сообразительные. Но все румыны одинаковые. Впитывают факты, словно губка, но ничего с ними не могут поделать. Я их называю фаршированными гусями. Нетворческие люди.
Говоря это, он поглядывал на молодую женщину, которая уже поднялась на платформу, остановилась у их столика и, не обращая внимания на остальных, с трагическим видом уставилась на Гая. Он же, поглощенный разговором, не обращал на нее внимания.
– Привет, – сказала она тихо и скорбно.
– О, привет!
Гай вскочил на ноги и поцеловал ее в обе щеки. Софи выдержала его приветствие с легкой улыбкой, разглядывая собравшихся. Гай радостно повернулся к Гарриет:
