– Было весело… Слушай, ты помнишь эту фотографию? – Я распахиваю стеклянную дверь и хватаю первое попавшееся фото. На нем 11-летняя Кеми в черном балетном трико. Она была тогда светлее, чем теперь, с огромными торчащими косичками.
– Прекрати… – Кеми отнимает у меня фотографию. – Посмотри на мои волосы. Мамина работа!
– А поза-то, поза! – смеюсь я. – Нам полагалось выступать на сцене. Помню, ты была лучшей в классе.
– Мама не была в восторге от моих способностей, – возражает Кеми с потешной гримасой.
– О чем ты говоришь? Она считает тебя прекрасной актрисой.
– Не болтай, Инка. Он знала, что мне грош цена. У меня был «недостаточно академический стиль», – иронизирует она. – Знаешь, что она сказала, когда я получила по драме «отлично»? «Какой в этом толк?» – Это произносится с неподражаемым нигерийским акцентом.
Я морщусь. Мама всегда отдавала предпочтение точным наукам. Не знаю, почему, может, потому, что сама она работала медсестрой, а папа – инженером. Когда Кеми сказала ей, что хочет стать преподавателем драматического искусства, она ее не одобрила.
«Я думала, это у тебя хобби», – сказала она Кеми с удрученным выражением лица. Лучше бы призналась, что считает дочь чокнутой.
В детстве я понимала, как болезненно Кеми воспринимает мамины восторги от моих школьных достижений, и была ее заядлой болельщицей. Я помогала ей разучивать роли, старалась не пропускать ее спектакли, особенно когда на них не приходила из-за занятости мама.
– Что ж, зато теперь мама тебя одобряет, – говорю я, беря следующую фотографию. На ней Уче и Кеми в день их традиционной свадьбы. Кеми выглядит как триумф стараний свадебного салона Bella Naia: вся в кружевах и в тесьме, с царским веером из перьев в руках. Уче ей под стать: струящийся халат с широкими рукавами, бусы из фальшивой слоновой кости.
– Ооо!.. – Кеми кладет голову мне на плечо. Мы молча смотрим на фотографию.
– Папа гордился бы тобой, – говорю я шепотом. Кеми сжимает мне руку.
– Так, теперь твоя очередь. – Возвращаясь в сегодняшний день, она берет другую фотографию – моего выпуска. – Ты только посмотри, Инка, какие длинные у тебя были волосы!
– А потом она взяла и оболванилась!
Мы вздрагиваем. Мама возвращается, одергивая на себе халат.
– Дайте взглянуть. – О на тянется за фотографией и напряженно в нее вглядывается. – Вот это длина! – произносит она с нескрываемым сожалением, качает головой и хмурится, косясь на меня. – Чего ради ты остригла волосы, Инка? Так тебе шло гораздо больше. – Она тычет пальцем в фотографию. – А теперь у тебя мальчишеская прическа.
– Мама!.. – Кеми закрывает лицо ладонями.
– Что не так? – Мама выпячивает губы. – У тебя свои предпочтения, у меня свои. Я предпочитаю длинные волосы. Длинные! Между прочим, Инка еще не замужем. – Так… Напрасно я надеялась, что она избегнет слова на «з». – Будь она замужем, как ты, то могла бы носить любую прическу.
– Мама!.. – повторяет Кеми, подчеркивая интонацией, что это унизительный разговор.
Я качаю головой.
– Думай что хочешь, мама. Знаю, тебе не нравится моя прическа. – Я возвращаю фотографию на место, не обращая внимания на виноватое выражение лица Кеми. И тут я кое-что замечаю. – Что я вижу? – Я со сладкой улыбочкой беру старую фотографию родителей. У папы на ней внушительная шевелюра «афро», у мамы тоже что-то в этом роде.
– Разве это длинные волосы? – Я ехидно сую фотографию ей под нос.
– Брось! – Мама машет рукой. – Тогда была такая мода.
– Между прочим, вы тогда еще не были женаты! – кричу я. Кеми смеется. – По словам тети Дебби, это фотография вашего знакомства. Расскажи, куда он тебя водил? Он нервничал? Мог разговаривать?
Мама отнимает у меня фотографию.
– Слишком много вопросов, Инка. Как придешь, обязательно засыпаешь меня вопросами, как будто ты репортер. – Она ставит фотографию на место и заслонят собой горку.
Вечно она так: не желает разговаривать о папе и вообще о прошлом, вечно затыкает мне рот. Знаю, она бывает суеверной: не любит разговоры о мертвых. Но это другое, это же папа!
– Между прочим, еда почти готова, осталось только приготовить ямс. – Мама утирает лоб, и я решаю поговорить с ней после еды.
– Я накрою на стол, – вызываюсь я.
– Нет, Инка, лучше помоги мне на кухне.
Я поворачиваюсь к Кеми: обычно помощница – она.
– Я тоже могу, – говорит та.
Мама качает головой.
– Скажи мне, Кеми, кто здесь беременная, ты или Инка?
На плите томится красное рагу со шпинатом. Мама льет из чайника кипяток в кастрюлю с ямсовым порошком и сует мне деревянную лопатку.
– Займись ямсом! – командует она.
Ничего себе! Я почти никогда не готовлю нигерийскую еду.
– Чего медлишь? – кричит она. Я подступаю к плите, сжимая лопатку, как туалетный вантуз, и погружаю ее в кастрюлю. «Это то же самое, что картофельное пюре», – подбадриваю я себя.
– Начинай! – командует мама. – Не стой столбом. Для чего тебе руки?
Я приступаю к делу: вращаю лопаткой. Кастрюля так трясется, что я боюсь, как бы она не опрокинулась.
– Не жалей сил! – приговаривает мама, заглядывая мне через плечо. – Ну же, Инка! Разминай хорошенько!
Я послушно ускоряюсь, послушно не жалею сил. Не знаю, откуда они только берутся. Меня уже прошиб пот.
Как ни печально, этого недостаточно.
– Ты такая британка! – Мама отодвигает меня в сторону и сама встает к плите. – Хотела бы я знать, что будет есть твой хуз-банд? Чем ты будешь потчевать своего муженька?
– Готовить буду не только я.
Мама неодобрительно цокает языком.
– Не вздумай кормить его курицей с жареной картошкой!
Мне смешно. В детстве я как раз любила курицу с картошкой. До сих пор позволяю себе баловство – захаживаю в фастфуд «Чикен Коттедж». Согласна, иногда я этим злоупотребляю.
– Дай мне три тарелки. – Мама справляется с ямсом в считаные секунды. То, что только что смахивало на белую кашицу для грудничка, превращается в овальный ком нежнейшего теста.
Я делаю, как мне велено: достаю из буфета три разные тарелки. Мама ставит их на морозильник и кладет на одну горячий ямс.
– Мне совсем немножко, – прошу я.
– Немножко? – передразнивает она меня и кладет мне порцию размером со страусиное яйцо. – Ты совсем тощая, Инка. Тебе надо поправляться. Взгляни на сестру! – Она начинает раскладывать рагу. – Одна ее ягодица больше твоих обеих!
Я со стыдом тяну вниз полы кардигана.
Тарелки полны. Я ставлю их и миску с мыльной водой на поднос.
– Убери ложки! – приказывает мне мама. – Ешь руками! Нава о![10 - Возглас удивления.] Ты такая британка!
Что поделать, если ты родила меня здесь…
Я собираюсь нести поднос в гостиную, но мама останавливает меня, кладя руку мне на плечо.
– Инка, – обращается она ко мне чуть слышно, – не хочу на тебя давить, но, Бога ради, обдумай предложение тети Функе, не упирайся! Абег[11 - Пожалуйста (нигер., сленг).], приходи завтра в мою церковь. – Она выглядит такой отчаявшейся, что мне становится смешно.
– Приду, – отвечаю я беззаботным тоном. Это по крайней мере спасает меня от долгого разговора. – Но с одним условием, мама: пусть это останется между нами. Я серьезно! – Я озираюсь. – Кеми тоже не надо об этом знать.
Мама послушно прикладывает палец к губам, потом изображает широкую улыбку.
– Спасибо, – говорю я и отодвигаю служащую дверью расшитую занавеску.
– Господи Иисусе, благодарю Тебя!.. – восклицает моя мать.
Проповедь
Воскресенье
Рейчел создала беседу с рискованным названием «Я выхожу замуж, сцуко!».
Рейчел:
Салют, девчонки, буду рада увидеть
всех вас в пятницу.
Жду не дождусь провести мой
особенный день с вами.
Как вы знаете, осталось всего
ШЕСТЬ МЕСЯЦЕВ!
Столько всего надо успеть
Срочно устраиваю предварительную
встречу с невестой
Ждите сообщений
Ола:
Уже заждалась!
Твоя свадьба – это будет нечто!
Звоните мне, если что
потребуется
Нана:
Ура, не стесняйся, брайдзилла[12 - Так в шутку называют невест, изводящих подруг предстоящей свадьбой: от «bride» (невеста) и «годзилла».]
Я поняла, что надо замьютить эту беседу
Автокоррекция: Это У ТЕБЯ осталось всего шесть месяцев
Ржунимагу
Инка:
