– Меня зовут Лаш. Тоби Лаш. Мы как-то виделись с Гаем Принглом.
– В самом деле! – согласился Якимов, который не помнил ничего подобного.
– Позвольте мне угостить вас. Что вы пьете?
– Виски, разумеется. Местное пойло мне не переварить.
Шумно загоготав, Лаш отправился в бар. Якимов уже счел своего нового знакомца неприятным типом, но тут его подвели к столику и усадили. Когда перед ним появился стакан, он понял, что в обмен от него ожидают какой-то услуги.
Некоторое время Лаш нервно посасывал трубку, после чего заявил:
– В этот раз я приехал надолго.
– В самом деле? Это чудесно.
Лаш сидел, прижав локти к телу и сжав колени, словно желая исчезнуть внутри своего мешковатого спортивного пиджака и фланелевых брюк. Некоторое время он сосал трубку, охал, заикался, после чего сообщил:
– Когда русские захватили Бессарабию, я сказал себе: Тоби, старина, пришло время делать ноги. Всегда есть опасность засидеться.
– Откуда вы?
– Клуж. Трансильвания. Там я никогда не чувствовал себя в безопасности. Здесь, впрочем, тоже.
Якимов вдруг вспомнил, что уже слышал его имя. Кажется, он приезжал в Бухарест весной на несколько дней, когда прошли слухи о вторжении русских. Якимов всегда был готов посочувствовать чужим страхам, поэтому ободряюще сказал:
– Тут вам бояться нечего. Это тихая заводь. Немцы не встречают никаких препятствий. Они нас не потревожат.
– Надеюсь, вы правы. – Лаш тревожно обводил бар блеклыми выпуклыми глазами. – Некоторые из них были бы не прочь. Кажется, им не нравится, что мы сюда ходим.
– Обычное дело, – сказал Якимов. – Сначала вторгнутся куда-то, а потом жалуются на местных жителей. Но на прошлой неделе было хуже. Я попросил у Альбу «мартини драй», а он налил мне три бокала[18 - Слова dry (англ. сухой) и Drei (нем. три) произносятся очень похоже.].
Лаш так и согнулся от смеха.
– Ну вы и шутник, – сказал он. – Выпьете еще?
Вернувшись со вторым стаканом, Лаш явно взял себя в руки и решился заговорить о деле.
– Вы же дружите с Гаем Принглом, так?
– Мы старые добрые друзья, – подтвердил Якимов. – Вы же знаете, что я играл Пандара в его постановке?
– Ваша слава достигла Клужа. Вы живете с Принглами?
– Да, мы делим квартиру. Уютное гнездышко. Приходите поужинать с нами.
Лаш кивнул, но ему было нужно другое.
– Я ищу работу, – сказал он. – Прингл возглавляет английскую кафедру, правильно? Я собираюсь сам поговорить с ним, но, возможно, вы могли бы замолвить за меня словечко? Просто скажите, мол, видел сегодня Тоби Лаша, отличный товарищ. Что-то в этом духе.
Тоби выжидательно уставился на Якимова, и тот заверил его:
– Стоит мне сказать слово, и у вас будет работа.
– Если работа вообще есть.
– Всегда можно что-то устроить.
Якимов допил виски и поставил стакан. Тоби встал, но при этом неожиданно твердо сказал:
– Еще одну, а потом мне нужно ехать в Миссию. Надо показаться начальству.
– Вы на автомобиле? Может быть, подвезете меня?
– С удовольствием.
Оказалось, что Тоби ездит на стареньком «хамбере» цвета грязи, высоком и горбатом, словно паланкин.
– Неплохая машина, – сказал Якимов. Устраиваясь на высоком сиденье, из которого торчала набивка, он снова вспомнил свою красавицу «Испано-Сюизу».
Миссия располагалась в кирпичном особняке в одном из переулков. Вокруг здания стояли автомобили. На плешивой лужайке перед входом толпились мужчины самого делового вида, в бурых костюмах, с одинаковым выражением унылого долготерпения на лицах. Они глядели на «хамбер» так, словно ожидали от него каких-то новостей. Якимов с изумлением услышал, что между собой эти мужчины говорили по-английски. Он не узнал никого из них.
Тоби впустили в канцелярию, но Якимова, как это уже случалось ранее, остановила секретарша.
– Князь Якимов, я могу вам чем-то помочь? – спросила она, всеми порами источая свое немолодое обаяние. – Мистер Добсон очень занят. Молодые люди всё время заняты теперь, бедняжки. В их возрасте жизнь должна состоять из балов и вечеринок, но с этой ужасной войной им приходится работать, как и всем. Вы, наверное, пришли по поводу своего permis de sеjour?
– Я по личному вопросу. Очень важному. Боюсь, что мне надо поговорить с мистером Добсоном.
Она цокнула языком, но всё же пропустила его. Они с Добсоном не виделись с самого спектакля, и теперь он встретил Якимова с вялым интересом:
– Привет, как ваши дела?
– Как сажа бела, – ответил Якимов. Добсон изобразил дежурную улыбку, но на его щекастом лице вместо привычной умиротворенности была только усталость. Глаза его покраснели, и в целом он выглядел неважно.
– У нас была непростая неделя. И теперь, будто всего остального было мало, инженеров выставили с месторождений.
– Это они там стоят?
– Да. Им дали восемь часов, чтобы покинуть страну. Специальный поезд должен вывезти их в Констанцу. Бедняги, они надеются, что мы чем-то можем помочь.
– Мне очень жаль, дорогой мой.
В голосе Якимова звучало искреннее сочувствие. Добсон уронил ручку и потер лоб.
– Его превосходительство вот уже два часа звонит всем подряд, но без толку. Румыны устроили это, чтобы потрафить немцам. Некоторые инженеры живут здесь уже двадцать лет. У них здесь дома, автомобили, собаки, кошки, лошади… Нам это добавит работы.
– В самом деле.
Якимов опустился на стул в ожидании момента, когда сможет заговорить о своих проблемах. Когда Добсон умолк, он вмешался:
– Не хотел беспокоить вас в такой час, но…
– Вы за деньгами, полагаю?
– Не совсем. Вы помните мою «Испано-Сюизу». Югославы пытаются прикарманить ее.
Он изложил свою историю.
– Дорогой, нельзя им этого позволить. Такой автомобиль стоит дорого. Одна только рама идет за две с половиной тысячи. Кузов от Фернандеса – один бог знает, сколько Долли за него заплатила. Произведение искусства. Больше у меня ничего нет в целом свете. Достаньте мне визу, дорогой мой. Ссудите несколько тысчонок. Я достану автомобиль и тут же продам его. Устроим пирушку с шампанским. Как вам такое?
Добсон слушал его мрачно и терпеливо.
– Как вы, наверное, знаете, румыны реквизируют автомобили, – сказал он.
– Не британские, я надеюсь?
– Нет. – Добсон был вынужден признать, что британские привилегии сохранялись, несмотря ни на что. – В основном еврейские. Евреям вечно не везет, но у них и в самом деле самые большие автомобили. Я имею в виду, что сейчас не лучшее время для продажи. Люди не захотят покупать дорогой автомобиль: его могут отобрать в любой момент.
– Но я и не хочу продавать ее, дорогой мой. Я привязан к этой старушке… Она пригодится в случае эвакуации.
Добсон потянул себя за щеку и надул пухлые губы.
– Вот что я вам скажу. Кто-то из нас должен поехать через неделю в Белград – возможно, Фокси Леверетт. У вас есть квитанция, ключи и всё такое? Тогда я попрошу забрать автомобиль и приехать на нем обратно. Полагаю, он на ходу?
– В первоклассном состоянии.
– Посмотрим, что можно сделать.
Добсон встал, намекая, что Якимову пора идти.
Когда Якимов вышел из Миссии, инженеры всё еще толпились на лужайке, но «хамбер» уже уехал. Шагая сквозь полуденную духоту, Якимов говорил себе: «Больше никакой пешей ходьбы». Да и вообще, если задуматься, такой автомобиль стоит больших денег. Его можно продать за целое состояние.
5
Как-то днем, через неделю после того вечера в кафе, Гарриет вышла на балкон, привлеченная звуками хриплого пения. По главной площади маршировали какие-то люди.
В Бухаресте часто встречались подобные процессии, устраиваемые по любому поводу: от грандиозных мероприятий, в которых обязывали принимать участие даже министров, до школьных представлений.
Эта процессия, однако, отличалась от прочих. В ней не было никакого величия, только безжалостная целеустремленность. Возглавляли ее мужчины в зеленых рубашках. Пели они что-то незнакомое, но Гарриет удалось разобрать одно слово, которое они постоянно повторяли:
– Capitanul, capitanul…
Капитан. Кто именно – оставалось неизвестным.
Колонна резко свернула на Каля-Викторией, и демонстранты по двое стали исчезать из виду. Гарриет оставалась на балконе – ей всё равно больше нечем было заняться.
В квартире было тихо. Деспина ушла на базар, Якимов оставался в постели (иногда она завидовала его способности так закрываться от окружающего мира). Саша, который остался с ними, несмотря на ее условие «Только на одну ночь», прятался где-то на крыше: как и Якимову, ему некуда было пойти. Гай, разумеется, ушел в университет.
За этим «разумеется» крылось ее растущее возмущение. Гарриет ждала конца семестра и окончания репетиций, надеясь, что тогда они будут проводить вместе больше времени и поддерживать друг друга на фоне растущей тревоги. Вместо этого Гай стал появляться дома еще реже. Летняя школа должна была занять немного его времени, но привлекла столько евреев, ожидавших американских виз, что Гай организовал дополнительные классы и теперь преподавал даже во время сиесты.
В день, когда нефтяников изгнали из Плоешти, Принглы вместе с остальными британцами получили первый приказ покинуть страну. Гай как раз собирался уходить, когда к ним пришел посланник префектуры. Гай передал записку Гарриет.
– Отнеси это Добсону, он разберется, – сказал он равнодушно. Гарриет, однако, была встревожена приказом собирать вещи и уезжать.
– А если нам всё же придется собраться за восемь часов?
– Не придется.
Его спокойствие обеспокоило ее еще сильнее, но он оказался прав. Добсон сделал так, что приказ отозвали, и все британские подданные – кроме инженеров – смогли остаться в Бухаресте.
В тот день Гарриет не раз видела жен и детей этих инженеров в разных кафе. Дети капризничали и шалили, и румыны косились на них неодобрительно: у них не принято было водить детей в кафе. Женщины, которых только что выгнали из дома, выглядели совершенно оглушенными и вместе с тем словно питали какие-то надежды, как будто всё происходящее еще могло оказаться ошибкой и им разрешено будет вернуться. Вместо этого им пришлось погрузиться в поезд до Констанцы, а там отправиться морем в Стамбул.
Хотя румыны твердили, что подчиняются немецким приказам, ходили слухи, что немецкий министр заявил:
– Теперь мы знаем, как Кароль поступил бы с нами, проиграй мы войну.
Итак, инженеры отправились в безопасное место, пусть и неохотно. Гарриет порой жалела, что их с Гаем не изгнали вместе с ними.
Стоя на балконе, она полностью погрузилась в эти мысли, как вдруг весь город задрожал. На мгновение ей показалось, что балкон падает. Прямо перед собой она увидела – или вообразила – булыжники, которыми была вымощена площадь. В ужасе она попыталась ухватиться за что-то, но мир словно отделился от нее. Всё вокруг двигалось, и держаться было не за что. Это длилось несколько мгновений, после чего дрожь утихла.
Гарриет побежала в комнату и схватила сумку и перчатки. Оставаться на девятом этаже было невыносимо страшно. Ей нужно было почувствовать землю под ногами. Когда она выбежала на улицу, ей захотелось потрогать мостовую, раскаленную, словно пески Сахары.
Перейдя площадь и увидев, что здания стоят целые и невредимые, а люди ведут себя совершенно обыкновенно, она успокоилась и перестала видеть в произошедшем нечто сверхъестественное. Возможно, в этом материковом городе под пустым небом, укрывшемся за спиной Европы, землетрясения были обычным делом. Однако, встретив на Каля-Викторией Беллу Никулеску, она воскликнула, позабыв об охлаждении в их отношениях:
– Белла, вы почувствовали землетрясение?!
– Еще бы! – по своему обыкновению ответила Белла. – Перепугалась до полусмерти. Все только об этом и говорят. Кто-то сказал, что это и вовсе не землетрясение, а взрыв в Плоешти. Дескать, британцы взрывают нефтяные скважины. Будем надеяться, это не так. Нам и без того проблем хватает.
Первое волнение от их встречи улеглось, и Белла в замешательстве огляделась, опасаясь, что кто-нибудь их заметил. Гарриет почувствовала, что зря остановила подругу. Не зная, что сказать, они собирались уже было взаимно извиниться и разойтись, как вдруг их внимание привлекло залихватское пение вдали. Гарриет узнала мелодию песни про капитана. К ним приближались люди в зеленых рубашках.
– Кто это? – спросила Гарриет.
– «Железная гвардия», конечно. Наши местные фашисты.
– Я думала, с ними покончено.
– Нам только так сказали.
Наконец Гарриет узнала в этих зеленорубашечниках юношей, которых нередко встречала весной, – изгнанников, вернувшихся с тренировок в немецких концлагерях. Тогда они шатались по городу, потрепанные и всеми презираемые. Теперь же они маршировали посреди улицы, вынуждая автомобили жаться к обочине, распевали свой гимн и выглядели крайне агрессивно и самоуверенно.
Как и остальные прохожие, Белла и Гарриет молча ждали, пока колонна пройдет мимо. С утра она успела вырасти. Все смотрели на хорошо одетых и натренированных предводителей. Те, кто следовал за ними, уже не могли похвастаться униформой и шагали не в ногу, замыкали же шествие настоящие оборванцы, явно присоединившиеся к «Гвардии» этим же утром. Некоторые были одеты в натуральное тряпье. Они шаркали, спотыкались, нервно поглядывали на прохожих и ухмылялись, а их участие во всеобщем пении ограничивалось выкриками «Capitanul!». Для ироничных румын это было уже слишком. Люди начали отпускать замечания и фыркать, а потом и смеяться в открытую.
– Видели ли вы что-то подобное! – воскликнула Белла.
– А кто этот capitanul? – спросила Гарриет.
