Я встала и бесшумно пошла взглянуть, кого там принесли черти.
– Шучу, шучу!
Подруга засмеялась вслед.
– Ты что – подумала, я серьезно?
Искривленная глазком, за дверью пучилась соседка по подъезду.
У ее недоумка сына постоянно возникали проблемы в академии, где проректором работал мой бывший одноклассник.
Разумеется, открывать я не собиралась.
– Сама понимаешь, у пьяной женщины язык – как помело, – добавила Даниэла, когда я вернулась на кухню.
* * *
Вечер плавно перешел в ночь.
Вокруг все стихло.
Муж – как обычно в последнее время – отсутствовал.
Его командировки стали затяжными, хотя вряд ли там имелись какие-то женщины.
За стеной в своей комнате щелкал клавишами сын.
Окно спальни – давно охолодевшей для нас с мужем – смотрело на окраинный район под названием «Черниковка».
По ночам там сверкали огни, облака отражали городской свет.
Сегодня не было ни огней, ни зарева.
Горизонт оставался темным, как душа шизофреника, город исчез, затянутый мутной пеленой.
Примерно то же самое бывало над библейским Иерусалимом.
Но за мраком следовала гроза.
Насчет себя я еще не была уверена.
Наваждение
– Прости! не знал, что ты тут!
Дверь ванной комнаты плотно прилегала к косяку, не оставляла щелки для света.
В соседнем подъезде кто-то что-то ремонтировал, гремел перфоратор, заглушал шум воды.
Хотев еще раз побриться перед выходом на субботние удовольствия, я понятия не имел, что под душем моется мать.
Она стояла в плоской акриловой ванне лицом к стене, подставив струям плечи.
Резкий свет потолочных точек без жалости обрисовал классическое тело пятидесятилетней российской женщины, для которой жизнь стала не в радость, а катилась по инерции, готовая к остановке.
Спина выражала усталость, по бокам собрались складки, ягодицы невесело обвисли, на тыльных сторонах бедер проступила сетка вен.
Наткнуться на свою обнаженную мать кого-то шокировало.
В России поколения считаются взаимно бесполыми.
Но в Германии дети с родителями ходят в сауну, видят друг друга во всех подробностях, и никто от того еще не умер.
С этой точки зрения я был скорее немцем, чем русским.
Да я и не увидел нового.
На даче все раздевались, купальник ничего не скрывал, лишь подчеркивал детали.
– Это ты, Володя? – не оборачиваясь спросила мать.
Вопрос был риторическим и не требовал ответа.
Отец отсутствовал в командировке, никого четвертого в нашей квартире не водилось.
Дожив – не по-онегински, а с целью и трудами – «до двадцатишести годов», я оставался холостым.
Женщин я менял по мере необходимости, не останавливался ни на одной, поскольку не определился, нужна ли мне семья.
– Я, мама, я, – ответил я и повторил: – Извини, не видел и не слышал.
– Подожди, не уходи! – крикнула она прежде, чем я закрыл дверь. – Потри мне спину, пожалуйста.
Обычно это делал отец.
Сегодня его не было.
В просьбе я не увидел ничего особенного, хотя раньше никогда этого не делал.
Я шагнул в ванную, взял розовую мочалку из материной руки, принялся тереть спину.
– Хорошо, – сказала она. – Между лопаток посильнее!
Душ шумел, перфоратор долбил, пена стекала по позвоночнику, пробегала ложбинку между ягодиц, падала на дно ванны, уносилась в сливной водоворот.
– И пониже!
Талия у матери оказалась крепкой; вероятно, таким когда-то было все ее тело.
– Еще пониже!
Я замедлился.
– Попу мне потри, – пояснила мать.
Простая сыновняя помощь этого не предусматривала, но я продолжил.
– А теперь бока.
Изгибы тела неожиданно увели вперед.
– Хватит, – сказала мать. – Спасибо. Дальше я сама.
1
– Было здорово, Владимир! Как всегда!
Девятнадцатилетняя Ильсияр была татаркой, но не белокожей, а смуглой, какие встречаются редко
Она являлась одной из десятка предыдущих и сотни последующих.
Вероятно, таким же представлялся ей я, поскольку не был мачоидальным казановой.
Но мы еще не надоели друг другу и активно встречались.
– Послушай, – сказал я. – Можно, я останусь на ночь?
– Можно, – ответила Ильсияр и села на кровати. – Родители уехали деревню, приедут завтра вечером. Только…
– Что «только»? У тебя были другие планы?
– Сигареты кончились. Может, прогуляемся?
– Да нет…
Я вздохнул.
–…Что-то я устал. Лучше полежу, потом приму душ.
– Тогда я сама сбегаю, окей?
– Окей, – ответил я.
Пройдя к стулу, куда были покиданы вещи, Ильсияр принялась одеваться.
Я смотрел, как она натягивает узкие кружевные трусики, просовывает ноги в джинсы, расправляет на себе футболку, под которую не надела бюстгальтер.
– Я быстро!
– Хорошо, – сказал я.
Скрипнула дверь, щелкнул замок, на площадке угас цокот каблуков.
Я представил, как в такт шагам подпрыгивают небольшие круглые грудки.
Молодость давала преимущества; ими стоило пользоваться, пока она не прошла.
Ванная комната была тесной, сама ванна покачивалась на неотрегулированных ножках.
Я оставил дверь открытой, взял с полочки гель, налил пригоршню, пустил воду.
Перед глазами встала мать – ее неизящное тело, складки и выпуклости, и скользкая тяжесть груди, которую я успел ощутить в самый последний момент.
Это было бредом, неожиданным и ненужным наваждением.
В моем возрасте не пристало обнаружить у себя древнегреческий комплекс, выворачивающий наизнанку нормальное течение жизни.
За спиной в недалекой передней проскрежетал замок.
Дворовый магазин располагался в соседнем подъезде, вернулась Ильсияр с сигаретами.
2
Мать сидела на мне верхом.
Ее бедра с некрасивыми толстыми коленями были тяжелее самой тяжелой тяжести.
Живот – круглый, как глобус, с лунным кратером пупка – нависал над кустистым мысом; мать не заботилась об интимной зоне.
Двумя руками я держал массивную грудь.
Сосок имел вкус молока.
