От увиденного ему стало плохо. В грудь как будто ударили огромной кувалдой, сердце забилось неровно, к горлу подкатила тошнота. Джека Вольца вырвало прямо на медвежью шкуру, устилавшую пол.
На кровати лежала черная, лоснящаяся голова жеребца Хартума, гордости Вольцевой конюшни. Из отрубленной шеи торчали белые сухожилия, покрытые спекшейся коркой. Рот весь в пене, а когда-то золотистые большие глаза выцвели и были налиты кровью. Вольца охватил поистине животный ужас. Сначала он испуганным воплем позвал прислугу, а затем, не чувствуя себя, позвонил Хейгену и наговорил ему угроз. Безумные вопли напугали дворецкого, и тот вызвал личного врача Вольца, а также заместителя со студии. К их приезду продюсер, однако, взял себя в руки.
Произошедшее потрясло его до глубины души. Кому придет в голову убивать животное стоимостью шестьсот тысяч долларов? Причем без предупреждения, без переговоров, без возможности отвести беду… Безжалостность и полное презрение к любым ценностям говорили о том, что свершивший это ставит себя выше закона, а то и выше самого Бога. Добавьте сюда напор и хитроумие, с каким провели охрану конюшен. Вольцу уже доложили, что коня одурманили, прежде чем оттяпать огромную голову топором. Ночные сторожа в один голос утверждали, что ничего не слышали. Так не бывает, думал Вольц, их подкупили, и необходимо выбить из них – кто.
Вольц был не дурак, просто в высшей степени самоуверен. Он считал, что его влияние куда весомее, чем у какого-то дона Корлеоне. И все же хватило одного-единственного факта, чтобы это опровергнуть. Несмотря на все деньги, все связи, знакомство с президентом и дружбу с главой ФБР, какой-то занюханный импортер оливкового масла мог убить Вольца. Причем не просто мог – убил бы! И все из-за того, что Вольц не дал Джонни Фонтейну роль, о которой тот мечтал. В каком мире такое поведение и такие поступки вообще возможны? Безумие, в голове не укладывается… Выходит, что все твои деньги, все твои компании, вся твоя власть гроша ломаного не стоят. Это даже не коммунизм, а в десять раз хуже. Такую заразу нужно давить в зародыше.
Вольц позволил вколоть себе легкое успокоительное, благодаря чему снова смог рассуждать здраво. Более всего его поражало хладнокровие, с которым этот Корлеоне убил лучшего в мире скакуна за шестьсот тысяч долларов. Шестьсот тысяч!.. А ведь это только начало. Содрогнувшись, Вольц заново осмыслил свою жизнь. Он богат, первые красавицы мира в его власти, достаточно поманить пальцем и пообещать контракт. Его принимают в королевских дворцах. Он живет так широко, насколько позволяют ему деньги и власть. А теперь может лишиться всего из-за простого каприза. А что, если добраться до Корлеоне? Что положено по закону за убийство скаковой лошади?.. Вольц расхохотался так безумно, что врач и прислуга смотрели на него с тревогой. Он понял, что станет посмешищем для всей Калифорнии просто потому, что кто-то столь надменно поглумился над его властью. Остается одно. Ведь навряд ли – да уж, навряд ли! – его станут убивать, подумал Вольц. У них наверняка есть в мыслях нечто куда более болезненное и изобретательное.
Вольц отдал необходимые распоряжения, и личные помощники принялись за работу. С прислуги и врача взяли обещание молчать, иначе не миновать им вечного гнева студии и Вольца лично. Прессе сообщили, что жеребец по кличке Хартум умер от болезни, подхваченной при транспортировке из Великобритании. Останки тайно похоронили на территории усадьбы.
Через шесть часов Джонни Фонтейну позвонил исполнительный продюсер и сообщил, чтобы тот со следующего понедельника приступал к съемкам.
* * *
Вечером того же дня Хейген приехал к дону обсудить предстоящую встречу с Вирджилио Солоццо. Санни Корлеоне, которого дон пригласил участвовать в разговоре, с усталым видом попивал виски. Видно, все продолжает обхаживать ту девушку со свадьбы, подумал Хейген. Еще один повод для беспокойства.
Дон Корлеоне сидел в кресле, попыхивая сигарой «Де Нобили», коробку с которыми Хейген держал в кабинете. Он как-то пытался уговорить дона перейти на гаванские, но тот отказался – мол, горло дерут.
– Итак, известно ли нам все, что нужно знать? – спросил дон.
Хейген открыл папку с записями: ничего уличающего, лишь краткие неразборчивые пометки, напоминающие о важных подробностях.
– Солоццо обращается к нам за помощью. Он попросит у Семьи капитал в миллион долларов или больше, а также протекцию в полиции и судах. Взамен мы получим долю в бизнесе, какую – неизвестно. За Солоццо ручается семья Татталья. Видимо, они уже в деле. Речь о наркотиках. У Солоццо есть связи в Турции, где растят опиумный мак, который переправляют на Сицилию и перерабатывают в героин. Все налажено. При необходимости предприятия могут перейти на производство морфия, а затем опять вернуться к героину. В общем, со всех сторон они защищены. Главная загвоздка – доставка товара в Америку и его распространение. Ну и начальный капитал: миллион наличными на дороге не валяется.
Дон поморщился. Лирика в обсуждении деловых вопросов ему не нравилась.
– Солоццо называют Турком, – поспешил вернуться к сути Хейген. – Причины две. Во?первых, он долго прожил в Турции; у него, вероятно, там жена и дети. Во?вторых, он очень ловко обращается с ножом – или обращался по молодости. В бизнесе, впрочем, ведет себя разумно, не зарывается. Серьезный человек, на поводу ни у кого не идет. Есть судимости, отбыл два срока – в Италии и в Штатах. Властям известно, что он занимается наркотиками. Для нас это плюс. Раз все знают про его дела, значит, рассчитывать на свидетельский иммунитет он не сможет. Также у него жена и трое детей в Америке, он примерный семьянин. Подельников не сдаст, если будет уверен, что его семья не останется без средств на существование.
– Что скажешь, Сантино? – спросил дон, затягиваясь сигарой.
Хейген знал, что ответит Санни. Тот страдал под пятой у дона; ему хотелось иметь свой бизнес, причем крупный. Например, такой.
Санни приложился к бокалу со скотчем и произнес:
– В белом порошке много денег. Опасно, конечно… Можно загреметь лет на двадцать. Думаю, разумно было бы обеспечить деньги и протекцию, а в продажи не лезть.
Хейген посмотрел на Санни с одобрением. Все сделал как надо: озвучил очевидное, не придерешься.
Дон выдохнул дым.
– А ты сам, Том, как думаешь?
Хейген приготовился отвечать прямо. Он давно понял, что дон не примет предложение Солоццо. Вот только консильери не покидало ощущение, что сейчас тот редкий случай, когда дон проявляет недальновидность.
– Ну же, Том, – подбодрил дон. – Даже консильери-сицилиец не всегда согласен с боссом.
Все засмеялись.
– Думаю, нужно согласиться, – сказал Хейген. – Основные доводы вам известны. Самое главное: по прибыльности наркотики намного превосходят любой другой бизнес. Если не подключимся мы, найдутся другие – например, Татталья. С полученной прибыли они смогут подмять под себя еще больше полиции и политиков. Их Семья станет сильнее и в конце концов заберет у нас все. Это как в международной политике: вооружается сосед, вооружайся и ты. Сосед развивает экономику – значит, скоро станет угрозой. Сейчас у нас игорный бизнес и профсоюзы – на данный момент самое лучшее вложение. Однако будущее, я думаю, за наркотиками. И либо мы вписываемся в это дело, либо теряем все. Не сейчас, нет, но лет через десять точно.
Дон, похоже, был впечатлен. Немного попыхтев сигарой, он тихо произнес:
– Да, это, безусловно, важно. – Он вздохнул и поднялся. – Во сколько у нас встреча с этим нечестивцем?
– Солоццо приедет в десять, – ответил Том с надеждой: может, босс все-таки согласится?
– Я хочу, чтобы вы оба присутствовали. – Вито Корлеоне потянулся и взял сына под руку. – Сантино, сегодня выспись, ты выглядишь как черт. Береги себя, молодость не вечна.
Польщенный отцовским вниманием, Санни задал вопрос, на который Хейген не решался:
– Что ты ответишь, пап?
Дон Корлеоне улыбнулся.
– Как я могу сказать, если не знаю подробностей сделки? Кроме того, мне нужно обдумать ваши доводы. Я из тех, кто принимает решения на холодную голову. – Уже у двери он обернулся и бросил Хейгену: – Кстати, у тебя записано, что Турок до войны зарабатывал на проституции? Как и Татталья сегодня… Пометь, чтобы не забыть.
Это было сказано с намерением уколоть. Том насупился: он располагал этими сведениями и умолчал о них намеренно. Во?первых, они не имели отношения к делу, а во?вторых, он боялся, что предрассудки повлияют на решение дона. Взгляды на мораль у главы Семьи были весьма пуританские.
* * *
Вирджилио Солоццо по прозвищу Турок оказался крепко сложенным мужчиной среднего роста со смуглым лицом. Его и впрямь можно было принять за турка: нос загнутый, как ятаган, глаза черные, взгляд жесткий. Держался он с впечатляющим достоинством.
Санни Корлеоне встретил гостя у двери и провел в кабинет, где уже ждали Хейген с доном. Том сразу отметил, что более опасного человека в жизни не встречал. Не считая Луки Брази, конечно.
Все вежливо пожали друг другу руки. «Если дон спросит, из чего у этого человека яйца, – подумал Хейген, – я отвечу: из стали». Такой внутренней силы он не видел ни в ком, даже в доне. Тот, кстати, показал себя не лучшим образом – слишком простецким, слишком провинциальным.
Солоццо сразу же перешел к делу. Он предлагает семье Корлеоне заняться наркотиками. Бизнес давно налажен. С маковых плантаций в Турции каждый год поступает определенный объем сырья. Во Франции есть надежное предприятие, перерабатывающее опиум в морфий. А на Сицилии на тайном заводе делают из опиума героин. Трафик по этим направлениям безопасен, насколько это возможно. Выход на рынок США приведет к потерям в пять процентов, ведь ФБР, как всем прекрасно известно, неподкупно. Однако барыши будут огромными, а риск – минимален.
– И зачем вам я? – вежливо поинтересовался дон. – Чем я заслужил подобную щедрость?
Лицо Солоццо оставалось бесстрастным.
– Мне нужны два миллиона долларов наличными. А еще нужен человек с влиятельными друзьями в нужных местах. Моих курьеров будут ловить, это неизбежно. Все они будут кристально чисты перед законом, это я обещаю. А значит, никаких препятствий, чтобы им давали минимальный срок. Но мне нужен друг, который сможет гарантировать, что те, кого поймают, проведут в тюрьме один-два года, не больше. Тогда они будут молчать. Но вдруг срок будет десять лет? Двадцать?.. В этом мире много слабаков. Если они заговорят, то поставят под удар важных людей. Без юридической протекции никуда. Я слышал, дон Корлеоне, будто у вас в кармане судей что медяков в шляпе у чистильщика обуви.
– Какова будет доля моей Семьи? – Дон Корлеоне никак не отреагировал на лесть.
Глаза у Солоццо сверкнули.
– Пятьдесят процентов. – Он помолчал, а потом очень вкрадчиво произнес: – Только в первый год вы заработаете три-четыре миллиона. Дальше – больше.
– А какова доля семьи Татталья? – спросил дон.
– Я плачу им из своей доли. – Впервые в голосе Солоццо прорезалась настороженность. – За помощь в организации.
– Итак, – произнес дон Корлеоне, – я получаю пятьдесят процентов всего лишь за капитал и юридическую протекцию, а организацию вы берете на себя. Я все верно понял?
Солоццо кивнул.
– Если для вас два миллиона наличными – это «всего лишь капитал», то могу вас поздравить, дон Корлеоне.
– Я согласился принять вас, – ровным голосом произнес дон, – только из уважения к Татталья и потому что вас считают серьезным человеком. Однако вынужден вам отказать, и объясню почему. Доходы от вашего бизнеса велики, но столь же велик и риск. Ваши дела, окажись я в них замешан, могут повредить другим моим интересам. У меня много, очень много друзей в политике, это правда, но они не станут закрывать глаза на наркотики. Азартные игры и алкоголь для них – безвредные грешки, а вот наркотики – грязный бизнес… Нет, нет, не возражайте. Я говорю за них, не за себя. Меня лично не волнует, чем человек зарабатывает свой хлеб. Тем не менее я считаю ваш бизнес слишком рискованным. Члены моей Семьи десять лет жили очень хорошо и ничего не опасались. Я не могу ставить под угрозу их жизнь и благополучие только из жадности.
Разочарование Солоццо выдали только глаза, метнувшиеся в сторону Хейгена и Санни, словно в надежде на поддержку.
– Вы переживаете за свои два миллиона?
– Нет, – ответил дон с холодной улыбкой.
– Семья Татталья гарантирует сохранность ваших вложений.
И тут Санни Корлеоне совершил непростительную ошибку, вмешавшись в ход переговоров:
– Семья Татталья гарантирует возврат наших денег – и при этом не возьмет процентов?
Хейген опешил от такого безрассудства. Дон обратил на сына зловещий взгляд, и тот осекся. На лице Санни застыли раздражение и непонимание. Во взгляде Солоццо теперь читалось удовлетворение: вот она, брешь в цитадели Корлеоне.
– Молодежь жадна, – бросил дон с пренебрежением. – Никакого воспитания. Перебивают старших. Лезут, куда не просят. Увы, я сентиментален и питаю слабость к детям, оттого они такие избалованные… Signor Солоццо, мой отказ окончателен. Жаль, что приходится вас разочаровывать. Со своей стороны я желаю вашему бизнесу процветания. Мне он не мешает.
Солоццо наклонил голову, пожал дону руку и в сопровождении Хейгена вышел к своей машине. Лицо его при прощании не выражало ничего.
Когда Том вернулся, дон Корлеоне спросил:
– Ну что, каким он тебе показался?
– Он сицилиец, – сухо произнес Хейген.
Дон задумчиво кивнул, потом повернулся к сыну и мягко произнес:
– Сантино, никогда не высказывай свои истинные мысли при посторонних. Никогда не выставляй себя напоказ. Боюсь, из-за интрижки с той девчонкой у тебя мозги размякли. Бросай ее и сосредоточься на деле. А теперь пошел вон.
В ответ на выволочку Санни сначала удивился, затем обиженно насупился. Он что, правда думал, будто дон оставит его выходку без внимания? Или не понимает, какой опасный просчет совершил во время встречи?.. Если так, Хейген не хотел бы оказаться консильери при доне Сантино Корлеоне.
Корлеоне-старший дождался, пока Санни выйдет, потом опустился в кожаное кресло и резко махнул рукой, требуя выпить. Хейген налил ему рюмку анисового ликера. Дон поднял глаза:
– Вызови ко мне Луку Брази.
* * *
Прошло три месяца. Хейген был в своем офисе и хотел поскорее разделаться с бумагами, надеясь уйти пораньше, чтобы купить рождественские подарки жене и детям. От работы его оторвал звонок Джонни Фонтейна. Тот бурлил от избытка чувств. Фильм снят, черновой монтаж великолепный (что бы это ни значило). Еще Джонни отправил дону подарок, от которого у крестного отца глаза на лоб вылезут. Он бы и сам привез, но из-за мелких доделок по фильму должен остаться на Западе. Хейген нетерпеливо угукал в трубку. Что все находят в Джонни Фонтейне, для него оставалось загадкой.
– Что за подарок? – спросил он, впрочем, не в силах совладать с интересом.
– Не скажу! – Джонни хихикнул. – В этом ведь смысл подарка.
Том тут же утратил интерес к дальнейшему разговору и вежливо попрощался.
Не прошло и десяти минут, как секретарша сообщила, что звонит Конни Корлеоне. Хейген вздохнул. Милая девушка, став замужней женщиной, превратилась в обузу. Она постоянно жаловалась на мужа. Регулярно приезжала к матери и гостила по два-три дня. А Карло Рицци оказался полным неудачником. Ему дали небольшое прибыльное дело, но он сумел поставить его на грань банкротства. А еще он пил, ходил на сторону, играл и время от времени бил жену. Родным об этом Конни говорить боялась, зато сказала Хейгену. Тот обреченно приготовился слушать очередной поток жалоб.
Однако предпраздничный дух, видимо, поднял Конни настроение. Она просто хотела узнать, что подарить на Рождество отцу. А еще Санни. И Фреду. И Майку. Для матери она подарок уже выбрала. Хейген предложил несколько вариантов, но Конни отмела все как дурацкие, а потом наконец сказала, что не хочет больше его отвлекать.
Услышав очередной звонок, Хейген швырнул бумаги в корзину. Ну их к черту, пора вставать и уходить! Впрочем, не ответить ему не позволяло воспитание. А когда секретарша сообщила, что звонит Майкл Корлеоне, Том с радостью снял трубку. Он любил Майки.
– Том, завтра я приеду в город вместе с Кей. Я хотел сказать отцу кое-что важное перед Рождеством. Он будет дома завтра вечером?
– Конечно, – ответил Хейген. – До конца праздников он никуда не уедет. Мне что-нибудь для тебя сделать?
Но Майкл был скрытен, весь в отца.
– Нет. Думаю, увидимся на Рождество. Все ведь будут на Лонг-Бич?
– Да.
И Майкл, не размениваясь на праздную болтовню, что обрадовало Тома, повесил трубку.
Хейген попросил секретаршу позвонить его жене и сказать, что задержится. Пусть оставит ужин на столе. Выйдя из офиса, он быстро зашагал к центральному универмагу «Мейсис». Вдруг кто-то перегородил ему путь. И не абы кто, а сам Солоццо!
Турок взял Хейгена под руку и тихо произнес:
– Не пугайся, я просто хочу поговорить.
Дверь припаркованного у обочины автомобиля вдруг открылась.
– Садись, – так же тихо поторопил Солоццо.
– Мне некогда, – сказал Хейген, вырывая руку. Тревоги он пока не чувствовал, только раздражение.
Тут сзади подошли двое. Ноги у Хейгена вдруг стали ватными.
– Садись в машину, – повторил Солоццо. – Поверь, если б я хотел тебя убить, то уже убил бы.
Хейгена эти слова совершенно не успокоили, но в машину он сел.
* * *
Майкл Корлеоне соврал. Он уже был в Нью-Йорке, а звонил из номера в отеле «Пенсильвания», меньше чем в десяти кварталах от офиса Хейгена.
– А ты убедительный врунишка, Майки, – туша сигарету, заметила Кей Адамс, когда он положил трубку.
Тот присел на кровать рядом с ней.
– Все ради тебя, милая. Скажи я родным, что мы здесь, нас бы сразу же вытащили – и никакого тебе ужина, никакого театра, а спать пришлось бы раздельно. Таков порядок в доме моего отца: мы ведь не женаты.
Он обнял Кей и мягко поцеловал в сладкие губы, а затем аккуратно повалил возлюбленную на кровать. Она закрыла глаза, ожидая, что произойдет дальше, и Майкл ощутил невероятный прилив счастья. Всю войну он сражался на кровавых островах в Тихом океане, мечтая о девушке вроде Кей Адамс: красивой, нежной, хрупкой и страстной. Кей открыла глаза и притянула Майкла к себе. Они занимались любовью до самого выхода на ужин и в театр.
