– Что? Как?
– Ты ведь понимаешь, что рыбацкие лодки Элса слишком хрупки для того, что ты задумал. Не сможешь ты и нанять корабль у уважаемого владельца – ведь у тебя нет души, а план твой безумен. Но есть, однако, шлюп – небольшой, но все-таки корабль, плавающий из Хадсунда, это город в нескольких милях отсюда в конце Мариагер-фьорда. Я хожу туда по базарным дням и потому знаю людей с этого корабля. Он торговый, возит грузы на север до Финляндии, на запад до Вендланда и на восток до Исландии. В наших отдаленных краях моряки не могут удержаться от пиратства, если им кажется, что сами они не рискуют. Экипаж на том корабле – шайка головорезов, а хуже всех – сам капитан. Он родом из хорошей семьи неподалеку от Хернинга, но его отец выбрал не ту сторону в ссоре между сыновьями короля, и потому у герра Ранильда Есперсена не осталось ничего, кроме этого корабля. К тому же он горько клянет ганзейских купцов – их корабли вытеснили его из тех мест, где он раньше удачно торговал. Кто знает, вдруг он достаточно отчаянный, чтобы отправиться с тобой?
Тауно задумался.
– Возможно. М-м-м… мы, морской народ, не имеем обыкновения предавать и убивать своих соплеменников, как то проделывают люди с душами. Я умею сражаться и не побоюсь схватиться с кем угодно с любым оружием или без него; но все же если дело дойдет до придирок и нам придется опасаться нападения его моряков, то нам троим выдержать такое будет трудно.
– Знаю, – согласилась Ингеборг. – Тогда лучше и мне отправиться с вами – немного заработать, а заодно и присматривать за ними, чтобы вовремя вас предупредить.
– В самом деле? – удивился он и тут же добавил: – Тогда ты получишь честную долю добычи, подруга. Ты тоже должна получить свободу.
– Если мы останемся в живых. А если нет – то что заранее волноваться? Но, Тауно, только не подумай, что я предложила это из жадности к богатству…
– Конечно, мне нужно поговорить с Эйян и Кеннином… составить план… еще раз поговорить с тобой… но все же…
– Верно, Тауно, верно. Завтра, всегда, когда угодно ты получишь от меня все, что тебе будет нужно. Но сегодня я прошу лишь об одном – перестань беспокоиться, изгони тревогу, и пусть останутся только Тауно и Ингеборг. Смотри, я сняла для тебя платье…
7
Выйдя из Мариагер-фьорда, черный шлюп «Хернинг» поймал попутный ветер, наполнил паруса и с доброй скоростью поплыл на север. Оказавшись на палубе, Тауно, Эйян и Кеннин сбросили с себя человеческую одежду – это вонючее душное тряпье! – в котором им пришлось для маскировки ходить несколько дней, пока шли переговоры с Ранильдом Есперсеном. Шестеро из восьмерых моряков алчно вскрикнули, увидев Эйян, прикрытую лишь переброшенными за спину распущенными медно-красными волосами. Все они были грубы и неотесанны, искусаны вшами, покрыты шрамами от бесчисленных драк, а их кожаные камзолы, подбитые ватой рубашки и штаны заляпаны застарелыми и вонючими жирными пятнами.
Седьмым из них был семнадцатилетний парнишка Нильс Йонсен. Незадолго до Тауно он пришел в Хадсунд в поисках работы моряка, желая помочь матери-вдове растить младших братьев и сестер, но не смог отыскать ничего, кроме места на «Хернинге» Это был худощавый симпатичный парень с соломенными волосами и свежим лицом. Его глаза наполнились слезами.
– Как она прекрасна, – прошептал он.
Восьмым был капитан. Он нахмурился и сошел с полуюта, заслоняющего рулевого у румпеля от ветра и волн. Весь нос корабля тоже застилала палуба с проходящей сквозь нее мачтой. Ниже носовой палубы находились главная палуба с мачтой и двумя люками, тали, камбуз и груз, перевозимый не в трюме. Среди него лежали блок из красного гранита длиной в три фута и весом около тонны, десяток более мелких якорей и множество канатов.
Ранильд подошел к детям морского царя, когда они вместе с Ингеборг стояли у левого борта, разглядывая проплывающие мимо длинные холмы Ютландии. Стоял ясный день, солнце ослепительно сверкало на серо-зелено-голубых ледовых шапках гор. В хлопающей оснастке свистел ветер, а корпус корабля потрескивал каждый раз, когда волнорез шлюпа в виде фигуры с зажатой в зубах костью поднимался из волны. Над головой кричали чайки, мельтешением белых крыльев напоминая метель. Пахло солью и смолой.
– Эй, вы! – рявкнул Ранильд. – Кровь божья! Приведите себя в приличный вид.
Кеннин с отвращением взглянул на капитана. Долгие часы им пришлось торговаться с ним в задней комнате гостиницы со скверной репутацией, и уже привычная грубость Ранильда показалась теперь оскорбительной.
– А ты кто такой, чтобы говорить о приличиях? – фыркнул Кеннин.
– Остынь, – негромко бросил ему Тауно. Он относился к капитану не с большей любовью, но все же несколько спокойнее. Хотя и невысокий, Ранильд был широкогруд и мускулист. Черные, никогда в жизни не мытые волосы обрамляли грубое лицо с перебитым носом и бледными глазами; сквозь бороду, отросшую почти до живота-бочонка, виднелись щербатые зубы. Он был одет так же, как и его моряки, отличаясь от них висевшими на поясе коротким мечом и ножом, а также сапогами из мягкой кожи вместо башмаков или босых ног.
– В чем дело? – спросил Тауно. – Ты, Ранильд, можешь не снимать одежду, пока она не сгниет и не свалится с тебя сама. Но мы-то здесь при чем?
– Господин Ранильд, водяной! – Рука капитана сомкнулась на рукоятке меча. – Мои предки были юнкерами еще тогда, когда твои ползали по дну среди рыб, – и я тоже дворянин, разрази меня гром! Это мой корабль, я снарядил его на свои деньги и, клянусь божьими костями, вы или будете делать то, что вам говорят, или повиснете на нок-рее!
Кинжал Эйян вылетел из ножен и сверкнул у глотки капитана.
– Если только мы сами не повесим тебя на вшивых бакенбардах, – прошипела она.
Руки моряков потянулись к ножам и такелажным костылям. Ингеборг втиснулась между Эйян и Ранильдом.
– Что вы делаете? – воскликнула она. – Уже успели вцепиться друг другу в глотки? Вы не получите золото без морских людей, герр Ранильд, а они его – без вашей помощи. Во имя Иисуса, разойдитесь!
Эйян и Ранильд сделали по шагу назад, все еще пронзая друг друга злобными взглядами. Ингеборг быстро заговорила вновь:
– Кажется, я знаю, в чем тут дело. Герр Ранильд, эти дети чистого моря расчесали себя до крови за дни, проведенные в городе, где на улицах роются свиньи, и ночи в комнатах, полных вони и клопов. Но вам, Тауно, Эйян и Кеннин, все-таки следует прислушаться к доброму совету, пусть даже и не очень вежливо сказанному.
– К какому же? – поинтересовался Тауно.
Ингеборг сильно покраснела, опустила глаза, переплела пальцы и еще тише сказала:
– Вспомните наше соглашение. Герр Ранильд хотел, чтобы ты, Эйян, ложилась с ним и его людьми. Ты отказалась. Я сказала, что… буду делать это сама, и так мы пришли к согласию. А ты, Эйян, очень красива – красивее любой смертной девушки. И с твоей стороны неверно и несправедливо выставлять свои прелести напоказ перед теми, кто может лишь смотреть на них. Наше путешествие под угрозой. Мы не можем допустить раздоров.
Эйян прикусила губу.
– Я об этом не подумала, – признала она, но тут же, сверкнув глазами, добавила: – Но чтобы не носить эти воняющие хлевом тряпки теперь, когда уже не надо маскироваться, я лучше убью всю команду, и мы вчетвером поведем корабль сами.
Ранильд уже открыл рот, но Тауно опередил его:
– Это пустой разговор, сестра моя. Послушай, мы можем смириться с этими тряпками, пока не минуем Элс. Там мы нырнем на то место, где стоял Лири, добудем подходящую одежду… а заодно и смоем по пути грязь от этой.
Так был достигнут мир. Мужчины продолжали с вожделением заглядываться на Эйян, потому что надетая на нее накидка из трехслойной рыбьей кожи, переливающаяся разноцветной чешуей, почти не скрывала холмы ее грудей и едва достигала бедер. Но у них была Ингеборг.
Людскую одежду им тоже дала Ингеборг, в одиночку добравшаяся до Хадсунда через полные бродяг леса. Там она заинтересовала Ранильда и встретилась с водяными на берегу Мариагер-фьорда. Когда сделка была заключена и они ударили по рукам, Ранильд принялся уговаривать своих людей отправиться вместе с ним. Олув Ольсен, сухопарый и угрюмый, с пепельно-бледной кожей, не колебался ни секунды – его жизнью правили нажива и жадность. Торбен и Лейв сказали, что им уже доводилось видеть перед собой острую сталь, а впереди их ждет лишь петля, так что пусть спрут, пусть что другое – какая разница? Палле, Тиге и Сивард позволили себя уговорить. Но последний из его экипажа отказался, и именно поэтому вместо него на корабле появился Нильс Йонсен.
Никто не спрашивал Ранильда, что стало с одним из его моряков. Секреты важно сохранять, и даже дворянин иной раз бывает вынужден исполнить работу могильщика. Ааге просто больше никто никогда не видел.
В тот первый день «Хернинг» миновал широкие пляжи и громыхающий прибой мыса Ска и через пролив Скагеррак вышел в Северное море. Ему предстояло обогнуть Шотландию, затем направиться на юго-запад и проплыть сотню миль мимо Ирландии. И хотя шлюп слыл быстроходным кораблем, ему нужен был посланный Богом ветер, дабы проделать этот путь менее чем за две недели – так оно на деле и оказалось.
Корабль плыл без груза, с одним балластом, и моряки спали внизу, в просторном пустом трюме. Тауно и остальные сразу отказались от этой мрачной, грязной, полной крыс и тараканов пещеры и отдыхали на палубе. Они обходились без спальных мешков или одеял, довольствуясь соломенными матрацами. Когда корабль шел медленно, они прыгали за борт и плавали вокруг него, иногда исчезая под водой на час-другой.
Ингеборг однажды сказала Тауно, что с радостью осталась бы вместе с ними по ночам на палубе, но Ранильд велел ей ночевать в трюме, дабы с ней мог переспать любой желающий. Тауно покачал головой.
– Люди – жестокие создания, – заметил он.
– Твоя сестра стала человеком, – возразила она. – И неужели ты забыл свою мать, отца Кнуда или друзей в Элсе?
– Н-нет. И не тебя, Ингеборг. Когда мы вернемся домой… Но я, конечно, все равно покину Данию.
– Да. – Она отвела глаза. – У нас на корабле есть еще один хороший парень – Нильс.
Он единственный из всех моряков не пользовался ею и всегда был с ней приветлив и вежлив. (Тауно и Кеннин тоже держались подальше от этой трюмной подстилки; ведь ее тело теперь делили отнюдь не честные крестьяне и рыбаки. Им же самим хватало ласковых волн, игр с тюленями и дельфинами и текучих морских глубин.) На Эйян Нильс лишь грустно поглядывал издалека, а когда не стоял на вахте, то застенчиво бродил за ней следом.
Остальной экипаж общался с водяными только при необходимости, но не больше. Они брали пойманную ими в море свежую рыбу, но съедали ее молча, словно тех, кто ее принес, вовсе не существовало. Ингеборг слышала, как моряки ворчали себе под нос: «Проклятые язычники… спесивые… говорящие животные… хуже евреев… нам многие грехи простятся, если мы перережем им глотки, разве не так?.. ух, прежде чем воткну свой нож в ту голоногую девку, я с ней проделаю и кое-что другое…»
У Ранильда к ним было свое отношение. Когда несколько его попыток завязать дружбу наткнулись на решительный отказ, он начал их сторониться. Тауно поначалу пытался идти ему навстречу, но разговоры капитана оказывались или скучны, или попросту внушали ему отвращение, а лицемерить Тауно не умел никогда.
Но Нильс ему нравился, хотя они редко разговаривали – Тауно был по природе молчалив, если только не начинал сочинять стихи. К тому же по возрасту Нильс был ближе к Кеннину, и вскоре юноши обнаружили, что у каждого есть запас шуток и воспоминаний, которыми приятно обмениваться. Кроме прочих корабельных работ много часов каждый день тратилось на плетение из канатов большой сети. Нильс и Кеннин, не обращая внимания на бродивших рядом угрюмых мужчин, частенько посиживали рядом за этой работой, смеялись и болтали:
– …клянусь, единственный раз в жизни я тогда увидел удивленную устрицу!
– Ха, а я вот помню, давно – я тогда еще совсем был сопливой килькой – было у нас несколько коров. Повел я одну из них к быку одного своего родича. У дороги стояла большая водяная мельница, и еще издалека я увидел, что она работает. А корова-то хуже человека видит, и эта влюбленная дура только и поняла, что неподалеку что-то большое стоит да ревет. Тут она как помчалась вперед, сама мычит, даже недоуздок из руки вырвала. Я ее, конечно, скоро поймал – она сама остановилась, как только до нее дошло, что это не бык. Видел бы ты ее – такая стояла вся несчастная, будто проткнутый булавкой рыбий пузырь. Повел я ее дальше, а она ковыляет да спотыкается, словно ее по голове огрели.
– Хо-хо, дай я тебе лучше расскажу, как мы с парнями нарядили моржа в царские одежды моего отца…
Эйян часто присаживалась к ним – послушать и посмеяться. Она не изображала из себя важную даму, хоть у русалок есть такая склонность. Свои рыжие локоны она обычно распускала по плечам, кольца, ожерелья и шитые золотом наряды надевала только на время праздников и предпочитала охотиться на китов и бросать вызов опасному прибою на рифах, чем скучать дома. Живших на берегу она по большей части презирала (но это не мешало ей бродить по лесам и восхищенно любоваться цветами, оленями, белками, феерией осенних листьев, а зимой – белизной снега и сверканием ледников). Но некоторые люди, в том числе и Нильс, нравились ей. Она тоже не занималась любовью с братьями – то был единственный христианский закон, который Агнете удалось накрепко внушить своим детям, – но теперь мужчины ее народа уплыли неизвестно куда, а парни из Элса остались далеко позади.
«Хернинг» резал носом волны днем и ночью, в шквалы и в штиль, пока не достиг южных Оркнейских островов. Это произошло в светлый летний вечер перед восходом полной луны, в мягкую погоду с ровным ветерком. Тауно и Ранильд решили, что плыть между островами вполне можно и ночью, к тому же братья предложили плыть перед кораблем и высматривать дорогу. Эйян тоже хотелось отправиться с ними, но Тауно сказал, что кому-то придется остаться на корабле на случай возможных неприятностей вроде внезапного нападения акул, и когда они бросили жребий, ей досталась короткая соломинка. Она ругалась четверть часа подряд, ни разу не повторившись, и лишь потом успокоилась.
Вот почему она оказалась в одиночестве на главной палубе неподалеку от носового кубрика. Один из моряков сидел на марсе, скрытый от нее раздутым парусом, рулевой стоял под полуютом, укрытый его тенью. Все остальные, научившиеся доверять братьям в том, что касалось моря, храпели внизу.
Все, кроме Нильса. Он поднялся на палубу и увидел там Эйян. Лунный свет, рассеиваясь в волосах, мерцал на ее накидке, освещал лицо, грудь и руки. Он заливал чистым светом палубу, переливающейся дорожкой струился от самого горизонта до пенного кружева на маленьких волнах, мягко шлепавших в борт. Босоногий Нильс ощущал эти легкие удары, потому что корабль был загружен лишь настолько, чтобы не потерять остойчивость. Обшитый крест-накрест полосами кожи парус, уныло бурый при дневном свете, теперь возвышался над ними заснеженным горным пиком. Потрескивали снасти, шелестел ветер, бормотало море. Было почти тепло. В сонном полумраке невообразимо высоко мерцали звезды.
– Добрый вечер, – робко произнес Нильс.
Она улыбнулась, заметив высокого испуганного парня.
– Привет.
– А ты… мне… можно мне побыть с тобой?
– Конечно. – Эйян показала на море, где вдалеке в лунном свете виднелись двое пловцов. – Как мне сейчас хочется быть с ними! Попробуй отвлечь меня, Нильс.
– Ты… ты любишь море, правда?
– Что еще любить, как не его? Тауно когда-то написал стихотворение… я не смогу хорошо перевести его на датский, но попробую: «Наверху оно танцует – под солнцем, под луной, под дождем, под крики чаек и завывание ветра. Внизу оно зеленое и золотистое, спокойное и ласковое, дети его – бесчисленные косяки и стаи, оно – сосредоточие и упование мира. Но в пучине своей хранит оно то, что недоступно свету, тайну и трепет, чрево, в котором вынашивает себя. Дева, Матерь, Владычица, прими по смерти мой прах!» – Нет, – покачала головой Эйян. – Неправильно. Быть может, если ты подумаешь о своей земле, о зеленом колесе ее года, и о… Марии?… носящей одежды цвета небес, тогда, быть может, ты сможешь… сама не знаю, что пытаюсь сказать.
– Не могу поверить, что у вас нет душ! – негромко воскликнул Нильс.
Эйян пожала плечами. Настроение ее изменилось.
– Говорят, наши предки дружили с древними богами, а до этого – с еще более древними. Но мы никогда не приносили им даров и не молились. Я пыталась понять мысли людей, но так и не смогла. Неужели богу нужны рыба или золото? Неужели его волнует, как вы живете? Неужели он не свершит задуманного, если вы станете, хныкая, пресмыкаться перед ним? Неужели его заботит, как вы к нему относитесь?
– Для меня невыносима сама мысль, что ты когда-нибудь обратишься в ничто. Умоляю тебя, прими крещение.
– Хо! Скорее ты переберешься жить в море. Жаль, что не могу помочь тебе сама. Мой отец знает нужные чары, а мы трое – нет. – Она накрыла его руку своей ладонью. Пальцы Нильса до боли стиснули перила борта. – Но я с радостью возьму тебя, Нильс, – тихо сказала она. – Пусть ненадолго, но я хочу поделиться с тобой тем, что люблю.
– Ты слишком… слишком добра. – Он повернулся, собираясь уйти, но она удержала его.
– Пойдем, – улыбнулась Эйян. – На носовой палубе темно, и там мое ложе.
Тауно и Кеннин не зря плавали в море. Они предупредили капитана о рифе, а позднее заметили дрейфующую лодку, вероятно отвязавшуюся от какого-то корабля. В это время года корабли были частыми гостями в местных водах. Когда на рассвете братья поднялись на борт, Ранильд даже ощутил к ним симпатию.
– Божьи камни! – проревел он, шлепая Кеннина по плечу. – А ведь ваше племя могло бы зашибать неплохие деньги на королевском флоте или у купцов Ганзы.
Кеннин высвободил плечо.
– Боюсь, у них не хватит денег, – засмеялся он, – чтобы заставить меня нюхать вонь помойной ямы из твоего рта.
Ранильд бросился в драку, но Тауно встал между ними.
– Довольно, – рявкнул старший брат. – Мы все знаем, что дело следует сделать. И знаем, как будет разделена добыча. Советую не переступать черты – с любой из сторон.
Ранильд нехотя отошел, плюясь и изрыгая проклятия. Его люди недовольно ворчали.
Вскоре после этого четверо свободных от вахты моряков окружили Нильса на полуюте и принялись, хихикая, толкать его локтями. Нильс сдержался, и тогда они вынули ножи и пригрозили порезать его, если он не станет им отвечать. Позднее они утверждали, что не говорили этого всерьез. Но то было позднее, а тогда Нильс вырвался, сбежал вниз по трапу и побежал на нос.
Братья и Эйян спали возле носового кубрика. Был ясный день, дул легкий ветерок, на горизонте виднелось несколько парусов. Над близким берегом мелькали крылья чаек.
Дети водяного проснулись с животной быстротой.
– Что случилось? – спросила Эйян, становясь рядом с Нильсом и вытаскивая стальной кинжал. Как и братья, она тоже попросила Ингеборг купить ей оружие за кусочек золота из Лири. Тауно и Кеннин встали по бокам с гарпунами в руках.
– Они… о, они… – От волнения щеки Нильса покрылись белыми и красными пятнами, язык застыл во рту.
К ним вразвалку направлялся Олув Ольсен, следом с ехидными ухмылками приближались Торбен, Палле и Тиге. (Ранильд и Ингеборг спали внизу. Лейв стоял у руля, Сивард сидел наблюдателем на марсе – оба подзуживали товарищей, выкрикивая дурацкие шуточки.) Помощник капитана моргнул белесыми ресницами и оскалил в ухмылке большие бычьи зубы.
– Так что, русалка, – воскликнул он, – кто будет следующим?
Глаза Эйян стали серыми, как штормовое море.
– Что ты имеешь в виду, – отозвалась она, – если только в твоем тявканье вообще есть хоть какой-то смысл?
Олув остановился в пяти шагах от угрожающе выставленных гарпунов.
– Прошлой ночью Тиле стоял у руля, – раздраженно сказал он, – а Торбен торчал на мачте. Оба видели, как ты ушла под носовую палубу с этим молокососом. А потом слышали, как вы там перешептывались, возились, стучали и стонали.
– Тебе-то какое дело до моей сестры? – ощетинился Кеннин.
Олув помахал пальцем.
– А такое, – продолжил он, – что до сих пор мы, как честные люди, оставляли ее в покое, но раз уж она расставила ноги для одного, то сделает это и для остальных.
– Почему?
– Почему? Да потому что мы все здесь делаем одно дело, понял? Да и вообще, какое право имеет морская корова задирать нос и выбирать, кого захочет? – Олув ухмыльнулся. – Я первый, Эйян. Обещаю, ты получишь гораздо больше удовольствия с настоящим мужчиной.
– Убирайся, – сказала девушка, дрожа от ярости.
– Их тут трое, – повернулся Олув к товарищам. – Малыша Нильса я в счет не беру. Лейв, бросай румпель. Эй, Сивард, спускайся!
– Что ты собираешься сделать? – ровным голосом спросил Тауно.
Олув поковырял ногтем в зубах.
– Да ничего особенного. Думаю, лучше всего будет тебя с братцем покрепче связать. Коли станете вести себя хорошо, мы вам ничего плохого не сделаем. А ваша сестричка скоро будет нас благодарить.
Эйян завизжала, как кошка.
