Николай Секерин "1990-e годы"

Она не сомневалась, что кружевное бельё и красное платье купил ей он. Он был всё таким же обходительно уверенным, каким был в момент их первой встречи. Он так же мило улыбался и нагло её разглядывал, как и перед тем, как посадить в машину и навсегда лишить нормальной жизни.

– Давай, раздевайся, – скомандовал он, стягивая с себя штаны.

– А укол?

Белобрысый расхохотался.

– Укол? Какой укол?

– Пожалуйста, – взмолилась она.

Он захохотал ещё громче.

– А давай-ка ты, милочка, заработай. Ну! Покажи мне, что ты заслуживаешь укола! – сказал он, развалившись в кресле.

Быстро сняв платье, она подошла и встала перед ним на колени…

***

День за днём происходило одно и то же. Пленница совсем потеряла счёт времени и даже не догадывалась, что с момента её похищения минуло уже две недели. Её родители получили послание и срочно пытались собрать немыслимую для них сумму. Обойдя всех знакомых, и заняв деньги у всех, кто мог дать, они, наконец, связались с похитителями и сообщили размер суммы, которую удалось собрать.

Тогда их дочери отрезали мизинец, тщательно упаковали в конверт и подбросили в почтовый ящик.

Прилагаемая записка гласила:

«Пока не найдёте деньги, будете получать её по частям»

Надо сказать, что когда бородатый и толстый заговорили о необходимости резать пальцы, белобрысый до последнего уговаривал своих подельников этого не делать.

– Братан, ну зачем уродовать девочку? – возражал он. – Мы ведь можем продать её Амиру, если родители не выкупят.

– Амиру мы её и без пальцев продадим, – сказал толстый. – Много он за неё уже всё равно не даст, ведь мы её распечатали, а ты вдобавок ещё и на иглу посадил!

– К тому же родители по любому заплатят больше, надо только дать им понять, что мы не шутим, – добавил бородатый.

Лысый в разговоре не участвовал и молча играл в тетрис, а она лежала на кровати и отстранённо слушала, будто речь шла вовсе не о ней, а о ком-то другом. Наркотик превращал её жизнь в сказочно интересный сон с закрученным сюжетом голливудского фильма, в котором она играла главную роль.

Перед «операцией» белобрысый сделал ей ещё один укол.

– Извини, дорогая, я не смог их отговорить, – сказал он и, щёлкнув кусачками, лишил её пальца.

Осознание происходящего пришло вместе с болью. Она истошно закричала, и где-то наверху включили громкую музыку. Бородатый крепко её держал, пока белобрысый останавливал кровотечение и тщательно перевязывал страшную рану. Потом ей дали какие-то таблетки, от которых боль притупилась и вскоре она крепко уснула.

Через неделю ей отрезали ещё один палец.

Печально покачивая головой, белобрысый любезно предложил ей выбрать: убрать для симметрии мизинец на другой руке, или отсечь безымянный на той же, чтобы на одной кисти у неё осталось их только три.

– Мне очень жаль, дорогая, но придётся это сделать, – говорил белобрысый, – видишь ли, твои родичи никак не хотят заплатить за тебя требуемый выкуп, а все мы здесь, по сути, такие же заложники обстоятельств, как и ты, детка. Такова жизнь… Сожалею, но я вынужден это сделать.

Под действием наркотиков, она с трудом воспринимала происходящее, но общий смысл его тирады всё-таки уловила.

– Режь безымянный, – крикнула она и расхохоталась.

Ещё через неделю, её родители собрали требуемую сумму и передали похитителям. Для этого им пришлось продать квартиру.

***

Глубокой ночью в паре километров от жилых кварталов девочку вытолкнули из тонированной иномарки на обочину, и она, шатаясь, побрела в сторону дома, где раньше была их, ныне проданная, квартира.

Дойдя до жилого массива, она в изнеможении уселась на разбитый бордюр, уткнулась лицом в колени и начала засыпать.

– Девушка, что с вами? Вам плохо?

Она медленно подняла голову и обернулась.

Её ещё совсем недавно юное и миловидное лицо превратилось в жуткую физиономию законченной наркоманки. Под глазами залегли противоестественные для пятнадцатилетней школьницы мешки, из носа свисали застывшие сопли, а губы распухли и кровоточили.

Перед ней стоял молодой человек в военной форме. Он в удивлении раскрыл рот, собираясь спросить что-то ещё, но запнулся. Хмурясь, он оглядел её с ног до головы, задержав взгляд на пожелтевших синяках в районе предплечий и изувеченной руке.

– О господи, что эти звери с тобой сделали, – с жалостью пробормотал он. – Идём, я отведу тебя в больницу.

Ничего не говоря, она попыталась встать, но не смогла.

Молодой человек взял её на руки и бережно понёс в больницу.

Груз 200

– Сынок, я прошу тебя, не надо! Подумай о нас с матерью, пожалуйста!

Начав с традиционной прелюдии ни о чём, отец вскоре завёл привычную шарманку о главном. Неделю назад сын объявил родителям о своём решении ехать на войну и теперь они капали ему на мозги каждый божий день, пытаясь отговорить от патриотичного намерения защищать Родину.

Мать в этих разговорах почти не участвовала, она просто сидела рядом и смотрела на него так, будто он стоит перед ней с заряженным пистолетом и целится в голову. Этот её вид, надо полагать, имел цель передать ему всю глубину её страданий без слов, а для того чтобы абсолютно точно дать понять, что от него требуется, чтобы эти страдания прекратить, мать время от времени кивала головой в такт отцовским речам и слабым голосом произносила: «совершенно верно».

– Сын, ты уже отслужил срочную службу и больше ты Родине ничего не должен. Этот военный конфликт – локальный и в нём принимают участие профессиональные службисты.

– Я тоже профессиональный, как ты говоришь, службист, папа, – резко ответил он, – поскольку заключил контракт, если ты не помнишь!

Отец рассвирепел и ударил ладонью по столу.

– ДА ТЕБЯ ЖЕ ТАМ УБЬЮТ, ГЛУПАЯ ТЫ СВОЛОЧЬ!

На сегодня с него было достаточно, сын резко встал из-за стола и направился к выходу. Вмиг сменив тактику, отец вскочил вслед за ним, схватил за локоть и жалобно проговорил:

– Сынок, прости! Я не хотел… пожалуйста, давай поговорим…

Но молодой воин резко вырвался и вышел в подъезд, хлопнув дверью.

– Задолбали, задолбали! – в сердцах повторял он, спускаясь по лестнице.

В тот день он сначала пошёл к друзьям, а после слонялся по городу до поздней ночи, пока не наткнулся на истерзанную девочку.

Когда он отнёс её в больницу, ему пришлось пробыть там ещё несколько часов, отвечая на вопросы милиции и много раз пересказывая обстоятельства, при которых он обнаружил потерпевшую.

– Ты военный? – спросил милиционер, будто этого не было заметно по его форме.

– Контрактник, – сухо ответил он.

– Из Чечни?

– Пока нет, только собираюсь.

– Правильно, братан, мочить их надо, гадов. Глянь, что с девочкой сделали, твари… – сказал милиционер, который был почему-то уверен, что надругательство над потерпевшей совершили именно чеченцы.

Впрочем, в том же самом был уверен и он сам, поэтому вернувшись ранним утром домой, он с порога заорал на отца:

– Не смей меня больше отговаривать! Не смей! Ты знаешь, что они творят? Знаешь, что делают?! Знаешь, где я только что был и что видел?! Знаешь?!

Перескакивая с одной недосказанной фразы на другую, он крикливо заговорил об изнасилованной и избитой девочке с отрезанными пальцами, которую по их с милиционером мнению, два месяца истязали чеченцы.

– Хорошо, хорошо, сынок, не надо так кричать, – тихо проговорил отец. – Ты приляг, поспи сейчас, а после спокойно всё расскажешь.

Позади него стояла мать и смотрела своим фирменным взглядом, молчаливо давая понять, что произошедшее никак не отменяет того факта, что своим намерением ехать на войну сын собирается лишить её жизни.

Досадливо морщась, он прошёл мимо них в свою комнату.

– Может, покушаешь сначала, – осторожно заглянул к нему отец.

– Да оставьте вы меня в покое! Не хочу! – крикнул он.

Отец торопливо притворил дверь и увёл из коридора мать.

Убедившись, что к нему больше никто не пристаёт, он закрыл глаза и вскоре забылся пьяным сном.

Молодой человек проспал почти весь день, а вечером выйдя из комнаты и сходив в туалет, сразу понял, что родители уже готовы продолжать капать ему на мозги. Отец с матерью сидели за столом и делали вид, что смотрят телевизор. Оно постоянно начиналось именно так. Сперва они претворяются, что как бы не обращают на него внимания, занимаясь домашними делами, а потом возникает какая-нибудь отвлечённая тема, из которой отец плавно переходит к процессу отговаривания его от службы по контракту.

Военный сходил в туалет, наскоро умылся и, выйдя в прихожую, сразу стал обуваться. Он не хотел слушать всю эту опостылевшую муть снова. Ему оставалось быть на гражданке меньше двух недель, и он никак не мог позволить родителям опоганить своими назойливыми разговорами эти последние вольные деньки.

На этот раз первой заговорила мать:

– Сынок, ты куда опять уходишь? Ты совсем не хочешь проводить с нами время? За что ты нас так ненавидишь? Ты ведь даже не поел ничего, – быстро тараторила она, словно опасаясь, что не успеет сказать всего, что хотела до того как сын уйдёт.

– К тому же, ты давеча говорил о каком-то происшествии ночью, из-за которого пришёл домой лишь под утро. Я думал, ты хочешь нам рассказать о нём подробнее, – мрачно добавил отец.

Завязывая шнурки, молодой человек остановился. Он поднял глаза на родителей и задумался. Отец с матерью сидели в кухне за столом и наблюдали за ним с укоризной. Ему вдруг стало немного совестно. Парень разулся и прошёл через коридор в распахнутую кухонную дверь.

– Ладно, – сказал он. – Только прошу вас, не заводите старую шарманку. Не нужно меня больше уговаривать. К тому же, это дело решённое – я уже подписал все необходимые документы и по любому поеду в Чечню.

Никак не отреагировав на его призыв, отец хмуро ждал продолжения, а мать, снова изобразив на лице страдание, сказала:

– Хорошо, сынок, расскажи нам, что случилось ночью и поешь, пожалуйста, я оладьи приготовила.

Она поставила перед ним большую тарелку с оладьями и чашку с малиновым вареньем. Тут же ощутив голод, военный начал жадно есть и с набитым ртом приступил к повествованию:

– Я вчера гулял с одноклассниками, а потом решил пройтись до дома пешком, когда по пути наткнулся на искалеченную девочку. Ей пятнадцать лет, этой девочке. Её целый месяц держали в неволе чурки. Они похитили её, требовали от родителей выкуп, и родители для этого были вынуждены продать квартиру. А эти чурки пока держали девочку в плену, они ей пальцы отрезали на руке! Они насиловали её! Они её на иглу посадили!

Последние слова он выкрикивал, и обуявшая его ненависть рвалась наружу вместе с частичками не до конца пережёванных оладий. Он потерял самообладание и орал на родителей, будто это они были виноваты в том, что произошло с девочкой.

– И вы после этого мне говорите, что я не должен воевать! Вы что не видите, что эти мрази у нас здесь вытворяют? А? Что ты теперь на это скажешь, папа? Что?

Отец мрачно переглянулся с матерью.

– Что, а? – вызывающе спросил юноша снова.

Отец посмотрел сыну в глаза и тихо проговорил:

– Я-то многое могу тебе сказать, сынок, но готов ли ты спокойно слушать? Я вот опасаюсь, что ты сейчас опять вскочишь и уйдёшь из дома, ничего не только не поняв, но и не дослушав. Ты ведь, по сути, совсем ещё молодой дурак и ни черта не понимаешь…

Военный саркастично усмехнулся:

– Вот как мы теперь заговорили! Ха! Тактику сменил? Да, папаша? Не получилось добром меня умаслить, теперь станешь унижать? А я не дам! Не позволю! Я в армии отслужил! А ты, папаша, – нет! Ты-то сам не был в армии! И сейчас завидуешь! Так-то! Ты мне вообще не авторитет и не смей меня обзывать дураком! Я – военный! Я – защитник отечества! Понял?

Как и предрекал в своих словах отец, сын после этого резко вскочил, выбежал из кухни, быстро обулся и снова ушёл из дому почти на сутки.

Пьяный в говно, он вернулся вечером следующего дня и завалился спать не раздеваясь. Мать стянула со спящего сына военную форму и тщательно выстирала. Проснувшись на следующее утро, молодой воин обнаружил, что ночью он в пьяном угаре обоссался и теперь на мятой постели подсыхало неприятное жёлтое пятно.

Голова военного отчаянно болела, поднявшись на кровати, он к своему неудовольствию увидел стоящего в дверях комнаты отца.