Владислав Крисятецкий "Режим полёта"

РУШЕВИЧ (Лаврентьеву, наливая себе сок). Ну да, а потом ее папа тебя изнасилует.

Лаврентьев, оторвавшись от окна, в легкой задумчивости смотрит на Рушевича, будто не сразу узнает, затем привычно ухмыляется.

ЛАВРЕНТЬЕВ. Да нет, Василич, не так страшен папа, как его малюют.

РУШЕВИЧ (иронически приподнимает брови). Да неужели? Это с каких таких пор?

ЛАВРЕНТЬЕВ (хитро прищуриваясь). А с таких, мой непросвещенный дружок. Папино время уходит. Оттого-то он так и суетится. А все равно, сколько недвижимости не накупи, в могилу не унесешь. Да и в тюрягу тоже. А ему дорога либо туда, либо сюда. Политика его с неприкосновенностью заканчивается, врагов себе много нажил, так что… долг платежом.

СОШНИКОВ (невесело ухмыляясь). Да, недолго ему осталось в королях ходить.

РУШЕВИЧ (мрачно, Лаврентьеву). Не волнуйся, на твою долю хватит. Или на его место метишь?

ЛАВРЕНТЬЕВ (удивленно). Я? Нет, дружище, я в такие игры не играю. А если и играю, то никогда не заигрываюсь. А вот он явно перебрал со сладкой жизнью. (Весело.) Слишком сладко – тоже горько, а?

РУШЕВИЧ. Так в чем же тогда дело?

ЛАВРЕНТЬЕВ. Да девчонку жалко. Пропадет ведь. Вслед за папашей своим сгинет. Тоже к вкусному привыкла, избаловалась. Скорее бы уж замуж, что ли, выскочила. Может, повезет.

РУШЕВИЧ. Так женись, кто мешает.

ЛАВРЕНТЬЕВ (недоуменно смотрит на Рушевича, затем прыскает от смеха, поворачивается к Сошникову). Слышь, Стас, этому больше не наливаем.

РУШЕВИЧ (бесстрастно). А что же? Сложности?

ЛАВРЕНТЬЕВ (смеясь). Сложности? Да уж, сложности, брат Рушевич. В виде удавки на шею. (Выпивает стопку, морщится, снова наливает.) Неразумный ребенок, который не имеет представления о том, чего стоит заработать хотя бы кусок хлеба на этом столе, а жизнь видит только на глянцевых обложках и в своих потешных гламурных статьях. И ее папаша, который кончит тем, что наделает долгов и оставит дорогого зятя с дочурой за них расплачиваться. Как-то не улыбает меня такой расклад ни разу. Это игры для молодых да богатых. Вот такого бы нашей Викуле в супруги, пусть увозит ее куда-нибудь в Монте-Карло с глаз долой, пока еще можно. А мы, старые пердуны, будем квакать от удовольствия, следя за ее ужимками издалека. (Замечает окаменевшего от его слов Макарова, подмигивает ему). Правда, Пал Михалыч?

МАКАРОВ. Что «правда»?

ЛАВРЕНТЬЕВ (недобро усмехаясь). Ну, как ты считаешь, можно ли тебе или мне жениться на нашей… Как ты сказал? «Общей любимице»?

МАКАРОВ (после паузы, сдержанно). Я человек старомодных взглядов. Для меня «жениться» – это, прежде всего, значит «любить», а уже потом все остальное. Важнее всего единение, прежде всего духовное.

За столом секундное замешательство, которое сменяется взрывом хохота.

Заливистый смех Лаврентьева сопровождается усталым поскрипыванием его стула. Сошников случайно опрокидывает стакан с соком, но даже не замечает этого, сгибаясь от хриплого смеха. Рушевич улыбается Макарову своей зловещей улыбкой.

МАКАРОВ (с усилием). Рад, что вам смешно.

ЛАВРЕНТЬЕВ (отсмеявшись, тяжело дыша). Мы тоже рады, добрейший Пал Михалыч, что в нашей компании присутствует такое чудо, как вы! (Его слезящиеся от смеха глаза смотрят на Макарова в упор). Последний рыцарь. Мечтающий о любви, невзирая на сложные климатические условия.

СОШНИКОВ (замечает упавший стакан, смеясь, поднимает его). Представляю себе нашу Вику в коммунальном гадюшнике в передничке у засранной плиты. И с ребенком на руках. Печальную, но влюбленную по уши. Плакать хочется от восторга, честное слово.

ЛАВРЕНТЬЕВ (кивая и подвывая от смеха). Ой… Хватит, Стас, я уже не могу… (Макарову). Давайте лучше выпьем, а, Пал Михалыч? Окажете любезность?

МАКАРОВ (отрешенно). За что же выпьем?

ЛАВРЕНТЬЕВ (задорно). За что? Как за что? (Поет, не попадая в ноты). Выпьем за любо-о-вь… тара-рам-тарам-тарам-там-там… (Выпивает, морщится, кашляет).

РУШЕВИЧ. Всё, Евген запел.

СОШНИКОВ (смеясь). Жаль, девчонки не заедут, послушали бы его бархатистый тенор. (Выпивает).

ЛАВРЕНТЬЕВ (распаляясь). Да что там мой тенор, вот Пал Михалыч бы им спел, это им бы понравилось. О любви, да, дядя Паша? (Кашляет). Особенно этой… собачнице бы понравилось… И сразу замуж, без разговоров! Взял бы собачницу-училку в жены, правда, Михалыч?..

Лаврентьев пытается смеяться, но снова заходится в приступе удушливого кашля.

Когда кашель, наконец, стихает, Лаврентьев несколько секунд смотрит перед собой странным бессмысленным взглядом. Затем внезапно боком валится со стула. Это выглядит немного комично, будто его очередная шутка. Какое-то время все сидят в неловкой тишине, ожидая, что Лаврентьев поднимется. Сошников издает нервный смешок, заглядывает за стол.

И, охнув, бросается на колени рядом с Лаврентьевым. Отшвыривает в сторону подвернувшийся стул Вики, разрывает на груди Лаврентьева рубашку. Слушает сердце, щупает пульс, проверяет дыхание.

К Сошникову, роняя стул, кидается опомнившийся Рушевич. Макаров поднимается на ноги и недоуменно следит за происходящим.

Музыка обрывается.

СОШНИКОВ (старается привести Лаврентьева в чувство, бормочет). Что ж за дела-то… Евген!.. Ну же… Не дышит… Нет, не дышит… И сердце стоит… (Беспомощно оглядывается по сторонам, замечает Макарова, кричит ему). Телефон где твой? Слышишь меня? Где она его спрятала, вспомни!

Макаров ошарашенно смотрит на него.

РУШЕВИЧ (нервно, почти истерично). Что это все значит?

СОШНИКОВ (неумело пытается сделать Лаврентьеву массаж сердца, с досадой). А я почем знаю! Ты же был рядом, все видел! Сидел и вдруг свалился! Как подкошенный… (Ругается сквозь зубы, снова прислушивается). Ничего. Хана. Неужели… Ох, Евген, что же ты… И машину отдал нашей…

Внезапно он останавливается. Выпрямляется.

СОШНИКОВ (кричит, вскидывая руки). Стоять всем! Не двигаться!

Поворачивает к Макарову и Рушевичу покрасневшее от напряжения лицо, в его глазах смесь торжества и ужаса.

Сошников шарит глазами по столу, затем осторожно поднимает тарелку Вики и медленно достает оставленный ею конверт. Надрывает его. Внутри листок бумаги. Вынимает, разворачивает. Руки заметно дрожат.

ТЕКСТ ЗАПИСКИ (зачитывается голосом Вики, интонация варьируется от смешливо-легкомысленной до неприязненной). «Итак, дорогие мужчины! Случилось что-то непредвиденное? Или просто любопытство пересилило? Так или иначе. У вас мало времени, чтобы найти противоядие. Оно здесь, в комнате. Будьте внимательны. Более внимательны, чем были по отношению ко мне. Надеюсь, увидимся. Хоть с кем-то из вас. Целую, ваша Вика.»

Пауза.

Лицо Рушевича изменилось, словно с него сорвали маску. Из спокойного и безразличного оно превратилось в жалкое, изможденное лицо старика. На нем замерло выражение рефлекторного, панического непонимания.

Макаров побледнел, его пальцы бессмысленно теребят полу пиджака. Он застыл у стола, словно не в силах сдвинуться с места. Потрясенный взгляд прикован к листку бумаги в руках Сошникова.

Сошников держит записку на вытянутых руках, но уже не смотрит на нее, его голова опущена. Он как-то обмяк и теперь скорее полусидит, привалившись к столу.

РУШЕВИЧ (бормочет). Этого не может быть… Не может… Она не может… Нет-нет, не может…

СОШНИКОВ (глядя в пол, отрывисто). Похоже, может. Куколка наша ненаглядная.

РУШЕВИЧ (растерянно смотрит на Сошникова, переводит взгляд на Макарова). Но как… Это же… Это… Это же Вика… Это ее почерк… Я не понимаю… Она… Евген… Что это значит?..

Сошников рывком отталкивается от стола, расправляет плечи. Вновь пробегает глазами листок, складывает его и опускает на стол. Какое-то время молча разглядывает лежащего неподвижно Лаврентьева, глядит перед собой. Наконец, поднимает голову и пристально смотрит на Макарова и Рушевича.

СОШНИКОВ (сухо, решительно). Евген умер. И наше время, похоже, тоже на исходе. (Оглядывает комнату.) Будем искать. Раз наша маленькая гадина так этого хочет. Будем искать. Пока не сдохнем.

Рушевич отшатывается, словно от пощечины. Макаров трет лоб, пытаясь сосредоточиться, при этом неотрывно смотрит на Сошникова. Тот поднимается на ноги и отряхивает брюки.

Картина пятая.

Та же комната несколькими минутами позже. Беспорядок. Дверцы шкафа и буфета распахнуты. По полу разбросана одежда, вещи из шкафа, журналы с полок. Картины сняты со стен, лежат перевернутые у кровати. На кровати в полумраке тело Лаврентьева, накрытое простыней.

Рушевич сидит в кресле, спрятав лицо в ладонях. На столе рядом с недопитой бутылкой водки лежат его очки.

Посреди комнаты, устало осматриваясь, стоит Сошников. Наконец, он опускает голову, угрюмо глядит себе под ноги.

В комнату входит Макаров. Его пиджак и галстук брошены на стуле, рукава рубашки закатаны. Волосы растрепались. На лбу выступили крупные капли пота, но выражение его лица спокойное, почти безучастное. Кашлянув, он бросает взгляд на Рушевича. Тот сидит без движения. Не поворачивается к нему и Сошников, лишь поднимает голову.

МАКАРОВ (хрипло). Телефона нет, всю прихожую перерыл.

СОШНИКОВ (глухо, глядя перед собой). Не удивлен. Видимо, Викуля прихватила с собой, надевая пальтишко. А наши остались в машине. Обо всем позаботилась.

МАКАРОВ. А противоядие?

Сошников молча качает головой.

РУШЕВИЧ (резко поднимая на них покрасневшие глаза, визгливо). Противоядие! Слово-то какое! Сказочное! Вы что ищете-то хоть, знаете? Что ищете? Пузырек с живой водой? Ха! Да она над нами посмеялась, вот и всё! Это блеф! Понт! Только чтобы мы задержались в этой комнате вместо того, чтобы бежать за помощью! И все рассчитала точно! Мы так и передохнем здесь один за другим! И при этом будем думать только о ней! Как она и хотела!.. (Всхлипывает). Она знала, чего от нас ждать! От нас, никчемных и безмозглых! Раньше надо было думать! Когда посмеивались над ней, считая себя такими мудрыми и уверенными! А теперь самый мудрый и уверенный улыбается вон там, под простынкой!

СОШНИКОВ (сквозь зубы). Заткнись, неврастеник.

РУШЕВИЧ (широко восхищенно улыбаясь). Или что?

СОШНИКОВ. Или я тебя отделаю. Уж я постараюсь напоследок, чтобы тебя не опознали.

РУШЕВИЧ (истерично хохоча). Молодец, Стас! Умница! Давай! Потешь себя! Мне наплевать! Моя жизнь больше ни черта не стоит! Все кончено! Все кончено, вы понимаете это? Все разом перечеркнула одна веселая девочка!..

Внезапно он вскакивает, хватает со стола бутылку водки и торопливо, в три порывистых глотка выпивает остатки. Роняет бутылку, сгибается в кашле, отплевывается. Падает обратно в кресло, заливаясь слезами.

Сошников стоит, не оборачиваясь. Видно, что он с трудом сдерживается. Поворачивает голову к Макарову. На лбу Сошникова от напряжения выступила вена. Макаров смотрит то на Рушевича, то на него с плохо скрываемым ужасом.

СОШНИКОВ (тихо). Как чувствуешь себя?

Макаров пожимает плечами. Сошников кивает.

СОШНИКОВ (неторопливо, сдержанно). А вот мне что-то худо. (Помолчав). Странно все это. Странно. Ведь не первый день знакомы. И никаких крупных ссор. И вдруг такое. С чего бы это, как считаешь?

МАКАРОВ (растерянно проводя рукой по лицу, пытаясь собраться с мыслями). Не знаю. Она необычная. Не такая, какой кажется, это я заметил… Яркая, быстрая, энергичная, живая. Но это лишь оболочка. Наверняка она страдала. И, похоже, очень сильно. От непонимания. От того, что все видят и оценивают только ее внешность. От того, что никого не интересуют ее чувства. А ведь она… Она чувствует. Она способна сопереживать. Она способна… любить…