Валерий Павлович Рыжов "Былое"

Мать же в начале трудового пути после замужества

и переселения в город Шахты работала продавщицей в

шахтном буфете. Потом, когда они с отцом задумали

строить свой дом на выкупленном у Акулиничевых участке земли в 6 соток, а денег на это катастрофически не хватало, она стала дома шить самодельную обувку под

названием «чувяки» и брезентовые плащи для чабанов.

Это было тогда в большом спросе и гораздо прибыльнее, чем работа в буфете. Зато и труд с чувяками и плащами

был тяжелее. В режиме работы по 12-16 часов почти еже-дневно, и мать и отец прожили примерно с1953-го по

1960-й годы, пока не достроили дом, не купили мотоцикл

в хозяйство и не обставили дом кое-какой мебелишкой.

Жила в эти годы наша семья внатяг: питались мы

довольно скудно, одежду носили самую простую и самую

дешёвую. Собственно, почти все вокруг нас тогда жили

примерно так же.

Моё, пожалуй, самое первое яркое воспоминание в

жизни – сон.

По-моему, мне было около 3-х лет, когда мне

приснился этот кошмар. Я и сейчас хорошо помню оска-ленную морду чудовища, изготовившегося меня сожрать.

Если гипотеза о множестве жизней у человека верна, то, похоже, в одной из них я был съеден доисторическим

зверем, напоминающим пещерного медведя.

Много позже, будучи уже учеником средних классов, я увидел в какой-то книжке рисунок пещерного медведя и сразу же узнал в нём то чудище из детского сна.

А тогда хорошо помню, как проснувшись от ужаса

меня охватившего, я сполз со своего спального места, прошёл в кромешной темноте до кровати родителей, разбудил мать и забился в истерическом плаче.

4

Родительское подворье в первой половине 50-х вы-глядело совсем не так, каким оно было в последние годы.

На месте теперешнего дома тогда стояла буквально халу-па, а точнее летняя кухонька соседей справа Акулиничевых, у которых родители выкупили половину усадьбы.

До этого родители и я с ними жили на съёмной

квартире, на соседней улице Шмидта.

Хотя здесь я допускаю неточность – на съёмной

квартире с нами тогда жил и мой младший братишка

Виктор 1950- го года рождения. Если не ошибаюсь, он

умер в 1952-м, от дизентерии.

Смутно припоминаю как однажды летом, Вите тогда

было года полтора, я потащил его к матери на работу, работала она тогда в шахтном буфете, и я видимо рассчитывал на угощение. Буфет находился примерно в 3-х км от

дома, дорогу я запомнил после того, как отец однажды

свозил меня туда на своём велосипеде.

Пришли мы с братом к матери такие грязные и из-мочаленные, что она ужаснулась. Я тогда, как зачинщик

этого похода, получил от мамани, видимо, одну из первых

в своей жизни взбучек, и видимо, это было одно из первых проявлений моей будущей любви к разного рода

авантюрным вылазкам и походам.

Пожалуй, в этот же дошкольный период можно от-нести ещё одну трёпку, которую я, несомненно, заработал.

Недалеко от нашего дома был небольшой пустырь, где мы, пацаны, играли в разные игры. Летом, бывало, обычно жарковато, и, если долго не было дождя, верхний

слой чернозёма на пустырьке превращался в бархатную

горячую пыль. Как эта пыль пачкала наши разгорячён-ные игрой тела – можно себе представить.

И вот однажды, это было как праздник, родители

собрались в кино. Меня они, к великой моей радости, решили взять с собой. Меня выкупали, приодели в чистую

одёжку, состоящую из чистой майки и чистых трусов, и

5

велели дожидаться на улице. Я довольно долго смирно

сидел на лавочке в ожидании родителей, потом мне стало

скучновато, и я пошёл посмотреть, что же делается на пустырьке: уж очень громко оттуда доносились возбуждён-ные голоса сверстников.

А там творилось нечто очень интересное: 6 -7 пацанов изображали паровоз с вагонами. Зацепившись друг за

друга и шаркая ногами по толстенному слою пыли, они

колесили по пустырьку, вздымая облака пыли, которая, конечно же, не была пылью – это был дым и пар от паро-воза, который гудел и кашлял как настоящий и звал куда-то вдаль.

Разумеется, я немедленно пристроился к составу за-мыкающим вагоном и поехал вместе со всеми навстречу

своей судьбе.

Пришёл в себя я от почти истеричного крика моей

мамы. Они с отцом замешкались собираясь, в кино успевали только бегом, а тут я в конце состава – одни глаза и

видно! Короче, в кино мы не попали, зато я попал как кур

в ощип!

Следующий эпизод связан с велосипедом отца. Велосипед этот Харьковского велосипедного завода был тогда предметом гордости нашего семейства. В самом деле, в редкой семье тогда была даже такая транспортина. Детских же велосипедов в тот период я вообще не помню.

Как бы там ни было, а это был наш транспорт, и отец возил на нём всё, что могло так или иначе вписаться в рель-еф рамы и багажника. В основном это были мешки и мы с

братом, пока он был жив.

Где-то лет с 6-ти я стал пытаться освоить езду на

этом славном аппарате. При этом я вынужден был делать

вылазки тайком от отца, т.к. батя небезосновательно опасался за техническое состояние столь ценного для семьи

транспорта. Однако, желание поехать самостоятельно

было сильнее страха наказания и когда отец был на работе я умыкал велосипед. Учёба протекала сугубо самостоя-6

тельно, без поддержки и страховки. Аппарат был явно

тяжеловат и великоват для меня, я часто и больно падал и

через какое-то время батя, похоже, понял про мои уловки

всё, однако не стал меня останавливать. Настало время, когда я уже довольно уверенно катился под уклон, стоя

правой ногой на левой педали и тормозя «лаптём».

Следующим этапом учёбы было освоение езды способом «в раму». Этот период мне дался ещё большими

шишками и синяками. И вот когда я почти без проблем

скатывался вниз по Шурфовой от Шмидта до Чкалова

(это как раз квартал) – это и стряслось. Торможение ещё

не было мною толком освоено, я отчаянно вилял во время

езды, но с каждым скатыванием дела шли на лад и я, похоже, обнаглел. При очередном скатывании кто-то из

сверстников попался мне на глаза, я что-то стал ему кричать на ходу, а когда, наконец, глянул куда же я еду было

совсем поздно даже для умелого велосипедиста. На приличном ходу я влетел между двумя здоровенными волами, запряжёнными в громадную арбу. Волы эти успели

вывернуться из-за угла улицы Чкалова пока я победонос-но пялился на невовремя подвернувшегося приятеля. Я

не помню, какие именно раны я нанёс себе и велосипеду, но, помню, был бит и, главное, надолго отлучён от велосипеда.

Я уже упоминал, что постройки и качество покры-тия нашего двора в первой половине 50-тых были совсем

иными. Во время дождей почва двора превращалась в не-вообразимое месиво, ночами темень была: хоть глаз коли, а в сад выходить ночью я откровенно боялся. В семье был

заведён определённый порядок справления естественных

нужд: днём тяжёлую и лёгкую нужду справлять только в

уборной, вынесенной вглубь сада, ночью лёгкую потреб-ность можно было справить в ведро в коридоре, а уж если

тяжело приспичило – только в сад, в уборную. Конечно

же, я старался ничего тяжёлого на ночь в себе не оставлять, но однажды поздним осенним вечером всё же по-7

пался. Дорожка в сад шла через калитку в заборчике, от-гораживающем постройки от огорода. До этой калитки я

как-то заставил себя дойти, а вот дальше борьба со страхом стала неравной и, шагнув за калитку, я сделал ещё

один шаг влево и присел в исходное положение. Когда

дело было почти сделано и страх начал как бы проходить, я вдруг с ужасом почувствовал, как что-то холодное и

мокрое толкнуло меня в голый зад – один раз, потом другой, сразу же вслед за этим я услышал нечто похожее на

чавканье. Во мне тут же поселился даже не ужас, это скорее было похоже на предчувствие жуткой смерти, по-моему, все волосики на мне встали дыбом. Но прошла се-кунда, другая, пятая – никто меня не зажёвывал, только

чавканье не прекращалось. Мои глаза уже попривыкли к

темноте, я осторожно повернул голову и увидел нашу

дворнягу, Найду, вылизывающую из-под меня моё же