Валерий Павлович Рыжов "Былое"

20

Всю добычу приносили к нам в дом, как эти огурцы

делились и куда девались я до поры не знал. Много позже

меня просветили, что это была игра! Грабились тогда

только огороды участников грабежа и снятые в ночи

огурчики на следующий день попадали в руки законных

хозяек. В ночь умыкания урожая сын хозяина ограбляе-мого огорода в шайке не присутствовал!

Так временами развлекалась деревенская молодёжь.

Клуба в Свертнево не было, тем не менее почти каждый вечер у одной избы, где была подходящая площадка, собиралась молодёжь и танцевала под патефон, т.к. элек-тричества в деревне не было. Собственно местной деревенской молодёжи было немного, в основном летом в деревне молодёжь была приезжая, вроде меня. В тот год я

ещё не танцевал, девками не увлекался, но ходил на

танцплощадку чисто из любопытства.

Виктор тогда учился в Тотьме в лесном техникуме, ему надо было подрабатывать на жизнь и когда пришло

время он начал заготовку ивовой коры для фармацевти-ческой промышленности, тем более что батя его, мой

дядька, был районным заготовителем.

Конечно же, я впрягся ему помогать, тем более что

за это мне был обещан футбольный мяч.

Работёнка была весёлая: мы уходили в лес километров за 5 от деревни, где ива росла в промышленных количествах. Топором внизу ствола кора подрубалась, и затем

подрубленную ленту рывками отрывали от ствола снизу

вверх, пока лента коры вовсе отрывалась от ствола и па-дала на землю. Оторвав так несколько лент, их сворачи-вали и связывали в некие снопики размером в длину около метра и в диаметре около 200 – 300 мм. Снопики

укладывались на сооружённые из-под топора лежаки для

сушки тут же в лесу. Время, в течение которого кора легко

отделяется от ствола ивы – около 2-х недель. Чтобы

успеть заготовить за 2 недели по максиму коры, мы с

Виктором пахали по 10 – 12 часов в день. Домой после

21

первых заготовок я приходил сначала едва живой, но потом втянулся и снова стал посещать танцульки, по-прежнему, в качестве зрителя.

Виктор показал мне, как сделать поплавочную удочку и показал, как ею пользоваться, где и как добыть червя

и ручейника для насадки. Пожалуй, в самый первый наш

с ним выход на рыбалку с удочками он увидел, что неподалёку сыграла щука, тут же поймал пескаря и забросил

на живца. Не прошло и пяти минут, как щука взяла живца, но оказалась слишком большой для Викторовой снасти и оборвала её. Помню, глядя как Виктор борется со

щукой я не испытал особого азарта. Азарт и вообще любовь к рыбалке удочкой пришли ко мне позже, когда я

сам начал подсекать и вываживать более или менее круп-ную рыбу. Но это было ещё впереди.

Хорошо помню, как поймал первого в своей жизни

хариуса, первую в своей жизни щуку на спиннинг Виктора, как на вылазке за грибами, которые только-только

начинал распознавать наткнулся на полянку, усеянную

волнушками и в одночасье набрал их полное лукошко.

Хорошо запомнился мой первый контакт с лошадью, если его так можно назвать, – контакт.

Выйдя однажды из избы, я обнаружил со стороны

входа в хлев мирно пасущуюся лошадку. Трудно сказать, что мне взбрендилось, но я подобрал валявшуюся рядом

изрядную жердину, подкрался к лошадке сзади и концом

жерди крепенько ткнул лошадке под хвост.

Реакция лошади была для меня совершенно неожи-данной. Я-то думал она пустится наутёк, а она вместо этого так лягнула по жердине, что я не удержал её в руках, жердь пребольно треснула мне по башке и улетела куда-то назад. Но и этим дело не кончилось. Мирная лошадка

превратилась в монстра, который, пятясь задом на меня, лягал воздух пока перед самым моим носом. Почему по-ка? – да только потому, что я тоже быстро пятился, пока

не упёрся спиной в стенку хлева… Почувствовав, что пя-22

титься больше некуда, я решил, что мне конец! Громадный лошадиный круп упёрся мне почти в лицо и лошадке

только-то и оставалось – один раз лягнуть, но он, а это

был конь по кличке Красавчик, этого не сделал. Он видимо знал, что через пару лет я буду спасать его жизнь!

Помню, как я, до этого не встретивший по жизни ни

одного однофамильца, с удивлением обнаружил, что добрая половина жителей Свертнево – Рыжовы. Вторая половина носила фамилию Ярыгины. И всего три фамилии

отличны были от двух доминирующих: Маслов –

тракторист и виртуозный матершинник, муж моей тётки

Анны; Шестаков – деревенский лекарь; и, наконец, гор-батый учитель, фамилия которого не запомнилась.

В Свертнево тогда было около тридцати дворов, ес-ли не все сорок. Деревня стояла на взгорке, на берегу оча-ровательной речки Кунож. По периметру вся деревня бы-ла обнесена изгородью из жердей, дабы домашняя живо-тина не уходила в лес, а всякая лесная не пёрлась в деревню. Едва-едва проезжая дорога делила деревню пополам

и одним концом уходила в сторону Тотьмы, другим в сторону лесопункта Верёговский, что на берегу реки Унжи, где жил один из моих дядей, старший из батиных братьёв

по имени Николай.

Как-то раз, в другой приезд, я жил в Верёговке с неделю и там мне запомнилась одна разбитная деваха и тараканы в жилище дядьки, которых я съел сколько-то

штук, когда как-то пришёл поздненько и обнаружил на

столе банку свежесваренного варенья. Не включая свет, я

в темноте выкушал часть содержимого, удивляясь лёгко-му похрустыванию на зубах. Когда утром я заглянул в

банку и понял, что же это так хрустело ночью, меня тут

же вывернуло до самой прямой кишки.

А тем временем заканчивались мои первые из пяти

летних каникул, проведённых в благословенных местах

обитания моих и ваших, дети мои, предков.

23

На обратном пути ничего особенного не произошло.

Но пара эпизодов всё же просится на бумагу.

В Москве, незадолго до посадки в поезд, Павел купил громадный арбуз, который мы с превеликим удовольствием стрескали, сели в вагон и почти сразу же легли спать т.к. «лошадь была вечерняя». Среди ночи молодая соседка, спавшая на нижней полке подо мною, рас-толкала меня и, когда со сна я начал, наконец, соображать, с ужасом понял, что во сне весь арбуз из меня вытек, и львиная его доля затекла прямёхонько под неё, причём количество жидкости приближалось к потопу

средней величины. Трудно передать словами как мне бы-ло не по себе от этой «ситуэйшн», но утром, когда все

встали, в том числе и притопленная ночью мадам, я не

нашёл в себе сил спуститься со своей полки, дабы не

встретиться с ней глазами, а тем более заговорить.

Так и пролежал я на своей второй полке, отвернув-шись к стене, пока молодайка не вышла, доехав до места.

А вышла она из вагона во второй половине дня, а остатки

арбуза стучались наружу, но я терпел, сжав зубы; не спустился даже позавтракать, чем несказанно удивил Павла.

Надо отдать должное той девушке: она ни словом ни

со мной, ни с Павлом не обмолвилась о ночном происше-ствии, ну а я, понятное дело, тем более помалкивал…

Второе, что запомнилось – состояние великой эйфории, когда поезд вечером подъезжал к родному городу.

В окошко тамбура, где я стоял в ожидании приближения

к вокзалу, врывались такие знакомые запахи вечерней, нагретой солнцем за день степи, такая буря ностальгиче-ских чувств бушевала в груди, что эти ощущения крепко

запомнились и впредь таких сильных я уже, пожалуй, и

не припомню. Видимо, подобные сильные чувства дово-дится переживать только в детстве, да в ранней юности.

Через 3-4 дня наступал сентябрь, мне было идти в 5-й класс, предстояла некая непонятная кабинетная система обучения, другая училка будет командовать классом, 24

называясь классным руководителем; по каждому предмету – свой учитель… Короче, сплошные непонятки.

Накануне 1-го сентября, как всегда и ранее, состоялась организационная линейка, на которую, как и в прошлые года, я прибыл в трусах и майке. Не сразу врубился

я, что хихикают мои одноклассники не над кем-то, а надо

мною. Оглядевшись, я понял в чём дело – в трусах из всех

наших был один я. К тому же наша классная дама, Алла

Ильинична, начав с нами знакомиться, так зыркнула на

меня, что у меня слегка захолодело под ложечкой. Надо

отдать ей должное: умение выразительно зыркать на какого-нибудь виновника у неё было так отработано, что мы

очень скоро стали её воспринимать-понимать не столько

на слух, сколько «на зырк».

С 1-го сентября 1959-го года началась новая эра мо-ей, да и всех моих однокашников, жизни. Очень скоро я

получил в дневник свою первую в жизни и очень жирную

«двойку». Помню эта двойка так меня шокировала, что я

не нашёл ничего лучше, как утопить свой дневник в ка-нализационном колодце недалеко от отчего дома и в аккурат напротив дома тётки Тоси.