Он снял свои очки и вытер их. Потом улыбнулся забавной улыбкой, которая бежала вокруг его крупных щек каждый раз, когда он говорил что-нибудь злое или сильное, тоном зубоскала и победителя он произнес:
– Почему? Потому что мы бы могли получить на бумагу скидку от четырех до пяти тысяч франков.
Монтелин, удивленный, сказал:
Но, мосье директор, все подсчеты, были регулярны, проверялись мной и одобрялись вами…
Тогда патрон, став серьезней, заявил:
– Мы не так наивны, как вы. Знаете, мосье Монтелин, нужно всегда накапливать долги, чтобы идти на компромисс.
И Сэн-Потен добавил с видом знатока: «Это что-то вроде Бальзака».
Дюру не читал Бальзака, но убежденно ответил:
– Черт, да.
Потом репортер заговорил о крупной индейке, о мадам Вальтер, о старом неудачнике, о Норбере де Варане, о Ривале, похожем на Фервака. Потом он заговорил о Форестье.
– Что касается Форестье, у него был шанс жениться на этой женщине, вот и все.
Дюру спросил:
– А по-настоящему кто его жена?
Сэн-Потен потер руки.
– О! вертушка, тонкая мушка. Это любовница живого старика Вудрека, графа де Вудрека, который обеспечил ее доходом и выдал замуж.
У Дюру возникло вдруг холодное чувство, что-то вроде нервного подергивания, стремление оскорбить и дать пощечину этому болтуну. Но он его просто прервал, чтобы спросить: «Это ваше имя, Сэн-Потен?
Тот просто ответил:
– Нет. Меня зовут Тома. Это газета прозвала меня Сэн-Потеном.
И Дюру, платя за выпитое, вновь сказал:
– Но, мне кажется, уже поздно, а нам нужно посетить двух благородных господ.
Сэн-Потен принялся смеяться:
– Как вы еще наивны, если полагаете, что я пойду спрашивать этого китайца и этого индийца, что они думают про Англию? Как будто я не знаю лучше, чем они, что они должны думать для читателей «Французской жизни». Я уже интервьюировал пятьсот этих китайцев, персов, индусов, чилийцев, японцев и других. По моему мнению, они отвечают те же самые вещи. Я могу просто вернуться к моей последней статье и слово в слово скопировать рукопись. То, что меняется, к примеру, заголовки, имена, названия, возраст… О! Не должно быть ошибок, потому что я буду совершать крутой подъем в «Фигаро» или в «Галуа». Но по этому сюжету консьерж отеля «Бристоль» или «Континенталь» проинформирует меня в пять минут. Мы пойдем пешком, чтобы выкурить сигару. Итог: сто су на извозчика за объявление в газете. Вот, мой милый, как это делается, если речь о практике. Дюру спросил:
– Наверное, хорошо в таких условиях быть репортером?
Журналист таинственно ответил:
– Да, но ничего так не возвращается, как отклики, по причине замаскированной рекламы.
Они поднялись и последовали по бульвару, к Мадлен. И Сэн-Потен вдруг сказал своему товарищу:
– Знаете, если у вас есть какие-то дела, по-моему, вы можете идти.
Дюру пожал его руку и ушел
Мысль о статье, которую нужно было написать вечером, тревожила его, и он принялся размышлять о ней. Во все время прогулки он накапливал идеи, мысли, суждения, анекдоты, он поднялся до самого конца улицы Елисейских полей, где не видел никого, кроме редких прохожих: Париж в эти жаркие дни был пуст.
Пообедав у торговца вином возле Триумфальной арки Этуаль, он медленно пешком вернулся к себе по Большому бульвару и сел за стол для работы.
Но, поскольку перед его глазами лежал большой лист белой бумаги, все накопленное улетело из его сознания, словно мозг это выпарил. Он попытался снова собрать фрагменты воспоминаний и зафиксировать их. Они избегали размера, который он избирал, или, лучше сказать, низвергались вперемешку, и он не знал, ни как предъявить их, ни как одеть, ни как начать.
Через час усилий и пять страниц черновиков, с началами фраз, которые не имели продолжения, он сказал себе: «Я еще недостаточно опытен в профессии. Нужно, чтобы я взял новый урок. И сразу перспектива новой работы утром с мадам Форестье, надежда на долгий интимный тет-а-тет, сердечно-нежный, вызвала в нем желание. Он очень быстро лег и почти испугался теперь возможности вернуться к работе и вдруг преуспеть.
На следующий день он поднялся немного позже, оттягивая и заранее предвкушая удовольствие этого визита.
Было десять часов, когда он позвонил в дверь своего друга.
Слуга ответил:
– Мосье в азарте работы.
Дюру не ожидал, что муж может оказаться дома. И настаивал:
– Скажите, что это я, по неотложному делу.
Через пять минут ожидания он вошел в кабинет, где провел такое хорошее утро.
На месте, которое раньше занимал он, теперь сидел и писал Форестье, в домашнем платье, с ногами в домашних туфлях, голова его была покрыта маленькой английской шапочкой, а его жена в белом пеньюаре, облокотившись на камин, диктовала ему с сигаретой во рту.
Дюру остановился на пороге, пробормотав:
– Прошу извинения, я вам помешал?
Его друг, повернув к нему голову, разъяренную голову, проворчал:
– Что тебе еще? Поторопись, мы спешим.
Тот пробормотал:
– Нет, ничего, извините.
Но Форестье разозлился:
– Давай, черт, не теряй времени! Ты не стал бы проверять прочность моей двери, чтобы сказать мне «здрасьте».
Тогда очень смущенный Дюру решился.
– Нет… вот… это… я еще не создал мою статью… ты был… вы были… так любезны в последний раз… что я надеялся… что я осмелился прийти…
Форестье оборвал его на слове:
– Тебе плевать на всех, ты воображаешь, что я стану делать твою работу, а ты будешь в конце месяца стоять у кассы! Нет. Она, конечно, хороша, да.
Молодая женщина продолжала курить, не говоря ни слова, все время улыбаясь туманной улыбкой, и ее лицо напоминало любезную маску на иронии ее мысли.
И Дюру, покраснев, пролепетал:
– Простите меня! Я полагал… я думал…
Потом вдруг резко и отчетливо проговорил:
– Прошу у вас тысячу раз извинения, мадам, приношу вам самую живую благодарность за такую очаровательную колонку, которую вы сделали мне вчера.
Затем он поклонился, сказав Шарлю:
– Я буду в три часа в газете, – и вышел.
Большими шагами он вернулся к себе, бормоча: «Хорошо, я сделаю это один, один, и они увидят…»
Когда он вернулся домой, гнев захватил его, и он принялся писать.
Он продолжил историйку, начатую мадам Форестье, собрав детали продолжения романа, удивительные перипетии и высокопарные описания, с неловкостью школьника и с формулировками унтер-офицера.
Через час он закончил колонку, напоминавшую безумный хаос, и с уверенностью он понес ее во «Французскую жизнь».
Первым человеком, которого он встретил, был мосье Сэн-Потен, который пожал ему руку с энергией сообщника, спросив:
– Вы читали мое интервью с китайцем и с индусом? Это достаточно забавно? Это развлечет весь Париж. И я не видел даже кончика их носа.
Дюру, ничего не читавший, взял газету и пробежал краем глаз большую статью, названную «Индия и Китай», пока репортер указывал ему на самые интересные пассажи.
Появился Форестье, надутый, зажатый, испуганный.
– А! Хорошо. Мне нужны вы оба.
И он указал им на политическую информацию, которую он должен был добыть к сегодняшнему вечеру.
Дюру протянул ему свою статью.
– Вот следующая об Алжире.
– Очень хорошо, давай; я положу ее патрону. Это все.
Сэн-Потен увлек за собой нового коллегу и, когда направились в коридор, он сказал Дюру:
– Вы ходили в кассу?
– Нет. Зачем?
– Зачем? Потому что вам заплатили. Вы увидите. Нужно постоянно брать аванс за месяц. Неизвестно, что может произойти.
– Но я не прошу ничего лучше.
– Я вас представлю кассиру. Это не составит никаких трудностей. Нам здесь хорошо платят.
И Дюру пошел получить свои две сотни франков, плюс двадцать восемь франков за статью давеча, которые добавились к полученным на железной дороге, и он имел теперь в кармане триста сорок франков.
Никогда он не держал подобной суммы, и он уверился, что на бесконечное время разбогател.
Потом Сэн-Потен позвал его поболтать а редакциях четырех или пяти газет-соперников, надеясь, что новости, которые ему поручили, захвачены уже другими, и, благодаря своей хитрости и избытку слов, он их раздует.
Наступил вечер, и Дюру, не имевший больше никаких дел, стал мечтать, как бы ему вернуться в Фоли-Бержер; заплатив смелостью, он представился на контроле:
– Меня зовут Жорж Дюру, я редактор «Французской жизни». Раньше я приходил сюда с мосье Форестье, который пообещал спросить мне билеты. Я не знаю, подумал ли он об этом.
Проверили среди приглашенных. Его имя не значилось. Однако контролер, человек очень приветливый, сказал ему:
– Приходите всегда, мосье, обращайте свои просьбы прямо к директору, который, конечно, откликнется.
Он вошел и почти сразу же встретил Рашель, женщину, которую увел в первый вечер.
Она подошла к нему: «Здравствуй, мой котенок. У тебя все хорошо?»
– Очень хорошо, а у тебя?
– По-моему, неплохо. Ты не знаешь, со вчерашнего дня я дважды мечтала о тебе.
Польщенный, Дюру улыбнулся.
– Ах! ах! и что это доказывает?
– Это доказывает, что ты мне понравился, большой чижик. И мы снова начнем, когда ты скажешь.
– Сегодня, если ты хочешь.
– Да, я очень хочу.
– Хорошо, но слушай… – Он смутился, немного сконфузясь. – Дело в том, что на этот раз у меня нет ни су. Я приехал из округа, где я все просадил.
Она посмотрела на него глубоким взглядом, инстинктивно и практично, почуяв ложь, как девушка, привыкшая к обману и торгу с мужчинами. Она сказала:
– Шутник! Знаешь, не стоит со мной в такой манере…
Он смущенно улыбнулся:
– Если тебя устроят десять франков, это все, что мне оставили.
Она проговорила с незаинтересованностью куртизанки, которая позволяет себе прихоть:
