8 июня
– Варя?
– М-м-м?
– Варвара, вы меня слышите?
– Угу, – я, медленно разлепляя ресницы, подтвердила неохотно.
Зажмурилась тут же быстро, и свободной рукой глаза для надежности прикрыла. Солнечный свет, ослепивший враз и до слёз, скорости этому придал неплохо, разбудил куда лучше, чем звонок.
И птички.
Что за окном чирикали мерзопакостно, пели до противного жизнерадостно. Залетал, играя невесомым тюлем, в комнату ветер, приносил запах лета и раннего утра, прохладу. И около уха сопели тихо и умиротворённо, щекотали шею.
Что…
Я попыталась сесть.
Сообразить, что происходит, где я и кто это рядом пыхтит. Впрочем, с последним я разобралась быстрее всего. Признала по влажному носу и жаркому меху вконец обнаглевшего и потолстевшего – диета ждёт тебя, поганец! – Сенечку, что на мне удобно растянулся, вякнул недовольно, когда с себя я его спихнула. Попыталась распутаться в не пойми откуда взявшемся пледе, попутно соотнося знакомый голос с именем, которое тоже вроде знакомое, но… в памяти оно всплывать отказывалось.
И, чувствуя, как трещит голова от всего и сразу, я постаралась поддержать разговор бодро-задорным голосом, ибо как я могу спать в… в…
Да, а, собственно, который сейчас час?!
– Варя, простите, что звоню в столь раннее время…
Я, наконец-то выбравшись из огромного и теплого пледа, села на полу, провела рукой по лицу, пытаясь проснуться окончательно. Поежилась, сразу замёрзнув и потянувшись обратно к пледу, от холода, а в голове от этого же холода щёлкнуло, и знакомый голос таки соединился с именем, точнее сначала из памяти вынырнула фамилия.
Гордеев.
– …надеюсь, что я вас не разбудил…
Ноутбук, по которому было стукнуто почти на ощупь, включился своевременно, загудел тихо, показывая привычную заставку с прозрачными мыльными пузырями, за которыми белые цифры времени я всё одно разглядела.
Подавилась, резко просыпаясь, зевком.
Полшестого утра?!
Он надеется, что не разбудил меня в полшестого утра?!
– …хотя, скорее всего, вы ещё спали.
Какой догадливый!
Ответить и ласково, и убийственно: «Ну что вы, Ярослав, я давно встала. Алексей Михайлович – мой кумир!» тянуло сильно, но исторический сарказм вряд ли был бы оценен и понят, поэтому вслух сказала я другое, спросила обеспокоенно:
– Что-то случилось, Ярослав?
Честно, зубами я скрипела только мысленно.
Материлась тоже.
– Я улетаю в Берлин на две недели, – Гордеев проговорил негромко, странным тоном, в котором извинения мне почудились. – Перед вылетом захотелось услышать ваш голос…
Злобный и охрипший со сна?!
Правда, это было бы мило, не будь на часах пять тридцать утра!
Очень злая, но уже далеко не такая сонная, я молча переваривала признания явного романтика и слушала повисшую между нами тишину. Странную тишину, ибо в ней призрачным эхом шумел и гудел далёкий аэропорт.
У которого свой, особенный, голос.
– По работе летите? – я всё же спросила.
Произнесла, когда молчать и слушать этот гул стало больше невозможно, а от обоюдного молчания появилось чувство неловкости.
Собственной дурости.
– Да, – он подхватил, заговорил торопливо и бодро, – планируем подписать контракт с немцами. Полгода шли переговоры и вот…
Контракт.
Ясно и понятно.
Он, смазывая объяснения, заразительно зевнул.
– Извините, – Гордеев, кажется, смутился.
А у меня возникли подозрения, что принцип: «Не спишь сам – не давай другим» люблю и претворяю в жизнь не только я.
Есть у нас что-то общее, да.
– Так и быть, – я, зевая в ответ, согласилась охотно.
– Всё-таки я вас разбудил.
– Да.
– Простите.
– Прощу, – я, снова зевая, головой согласно мотнула, уточнила мстительно, – часам к двенадцати. И даже индульгенцию вышлю. Голубиной почтой. Ждите.
– Варвара, вы всё же очаровательны, – Гордеев рассмеялся.
А я… я улыбнулась.
Сердиться на него долго как-то не получалось. Хотя с очаровательностью я бы и поспорила, не видел он меня по утрам, особенно во время сессии.
– А я эгоистичный дурак, – продолжал он, пожалуй, шутливо. – Готов каяться и извиняться. Просите что угодно, привезу из Берлина то, чего душа желает.
– Мне?! – я уточнила.
И растерялась.
От щедрости невиданного масштаба.
– Да, Варя, вам.
В голосе Гордеева послышалась улыбка.
А у меня перед глазами показался длинненький такой, как в мультиках, свиток, что мысленно раскатился на всю комнату. Привиделись соборы и дворцы, аккуратные улочки и старинные фахверковые дома.
Музейный остров.
И зоопарк со слоновьими воротами.
– Фотокарточку рейхстага, – в итоге буркнула я.
И вакцину от зависти.
Гордеев помолчал, а после скорее утвердил, чем спросил:
– Сердитесь?
Он издевается, да?
Конечно, я сержусь!
Мало того, что разбудили, можно сказать, ночью, так ещё и сообщили, что кто-то сваливает в Берлин со всеми его достопримечательностями и красотами, а кто-то остается в нашем родном и любимом городе, где каждый музей и здание, имеющее хоть какое-то историческое значение, изучено вдоль и поперек.
– Нет, не сержусь, – я, прогоняя остатки зависти, выдохнула и ответила уже серьёзно. – Ярослав, мне ничего не надо.
– Хорошо, – он отозвался после паузы, и его голос обиженным сделался, превратился в лёд. – Я вас понял, Варвара. Объявили посадку…
– Я поняла, – улыбку, что, кажется, вышла грустной, я скривила открывшему глаза еноту и показала язык. – Удачного полёта и мягкой посадки.
– Спасибо… Варя?
Он позвал.
Когда я почти отключилась, скользнула по экрану пальцем, но в последний миг замерла, застыла, чтобы, подумав не больше пары секунд, спросить:
– Да?
– Не исчезай из моей жизни.
***
Уснуть в этот день я больше не смогла, поэтому по-утреннему хмурого и сонного Дэна на завтрак ждала овсянка и сырники. На кашу он брезгливо поморщился и отодвинул, а сырники, всю тарелку, придвинул к себе.
– Сначала каша, – я выдала улыбку великого тирана и назидательным тоном проговорила. – Будущий врач должен знать о пользе правильного питания и овсянки, которую подают на завтрак всех английских аристократов.
Тарелка сырников уехала обратно на середину стола, а каша была водружена ему под нос.
– Кушай и наслаждайся.
– Варвара, ты не Варвара, а жестокий варвар, – печально констатировал мой сосед.
– Знаю, – жестокий варвар в моём лице оскалился безмятежно.
И мило.
И что я могу сделать, если овсянку в отличие от многих любила всегда?
Вообще считаю, что в садике меня недолюбливали именно из-за этого, а не потому что, как утверждает мама, я отбирала куклы у девочек, постоянно дралась с мальчиками и не давала никому спать в тихий час.
Вот.
– Ты… – Дэн, беря ложку, протянул тоскливо.
Не договорил.
Ибо зазвонил неожиданно мой телефон, заставил вздрогнуть, а высветившийся знакомый номер, что когда-то давно и невзаправду был подписан именем Геродота, заставил побледнеть, перестать язвительно улыбаться.
И из-за стола я вышла поспешно, сбежала в свою комнату, не обращая внимания на удивленный взгляд соседа и его неразборчивое восклицание. И дверь я закрыла плотно, посмотрела на вибрирующий телефон, который побелевшими пальцами сжимала.
Геродот.
Отец истории, как известно.
Тот, кто столь настойчиво звонил, для меня тоже отцом истории являлся. А ещё он был профессором археологии и куратором моей группы, что носился с нами уже два года, решал всевозможные проблемы и переживал, как за своих детей.
И я долго медлила прежде, чем ответить, но… за свои поступки ответ держать надо.
– Илья Германович? – я произнесла первой, проговорила непривычно робко.
И внутри что-то ухнуло.
Оборвалось, будто я с разбегу и вышки прыгнула в ледяную воду реки, как было однажды в детстве. Мы тогда искренне считали, что двадцать седьмого мая после трёх дней жары под тридцать вода успела прогреться, можно купаться.
Спас меня в тот день Ромка, вытащил.
– Варвара, здравствуй.
