Недели через две после слежки за Бродягой в школе у Альки произошёл инцидент, и Альку вместе с родителями вызвали к директору. После разбирательства, в качестве наказания отец обязал Альку во время прогулок никуда не отлучаться со двора, и Алька не смела его ослушаться.
А дело было вот как. Алька с друзьями затеяли веселую игру в раздевалке. Называлась она «рейтузное лассо». Алька очень гордилась тем, что сама придумала и игру, и правила к ней. Добыть рейтузы для игры было проще простого, особенно в холодное время года. Они являлись неотъемлемой частью гардероба любого советского школьника и торчали из рукава почти каждой куртки в школьной раздевалке.
Алька с друзьями, зажмурившись, молча и бесшумно носились по рядам раздевалки, пытаясь поймать друг друга рейтузами – накинуть на шею жертвы, как лассо, и притянуть к себе. Открывать глаза можно было только тогда, когда в лассо кто-то попался. Такая игра требовала от игроков неукоснительно честного соблюдения правил, иначе всякое веселье и радость от победы пропадала. Играли, в основном, на большой перемене, когда перерыв между уроками длился двадцать минут. Тот, кого поймали, выбывал из игры. В итоге оставался самый меткий и удачливый ловец – он и считался победителем.
В тот день игра была в разгаре, и Альке для победы оставалось поймать последнего участника, как вдруг прозвенел звонок на урок. Но Алька глаз не открыла, решив по-честному доиграть до конца, и продолжала идти вдоль рядов вешалок с висящей одеждой, периодически выбрасывая лассо вперёд. Ей даже в голову не пришло, что со звонком все игравшие ребята побегут на урок, и в раздевалке останется она одна.
В очередной раз замахнувшись рейтузами и сделав выпад, Алька почувствовала, что последний игрок попался. Не открывая глаз, Алька потянула его за рейтузы на себя, только он с места почему-то не двигался – стоял как вкопанный и молчал. Алька открыла глаза. Над ней молчаливым гранитным памятником, уперев руки в боки, нависала Марья Сергеевна, школьный завхоз. Алька, как и остальные дети, побаивалась её, так как внешность у неё была экстравагантная, голос зычный, а рука крепкая.
От ужаса Алька снова зажмурилась, и почувствовала, как её ухо обожгло острой болью. Она громко ойкнула, и вновь открыв глаза, обнаружила, что Марья Сергеевна волочёт её по коридору прямо к кабинету директора. Алька взглянула на развевающиеся от быстрого шага ярко-рыжие волосы завхоза. На секунду ей показалось, что несколько завитков из общей копны волос Марьи Сергеевны превратились в огненно-голубых, непрерывно шипящих змеек. Они враждебно выгнулись в Алькину сторону, и одна из них вдруг рванулась из общей копошащейся массы. Свернувшись ярким радужным колечком и больно цапнув Альку за плечо, змейка тут же растворилась в воздухе.
Всё произошло так быстро, что Алька даже не успела ничего сообразить. Укушенное плечо противно заныло, и Алька сосредоточенно стала потирать место укуса. Опомнилась она только перед кабинетом директора. Прежде чем открыть дверь, Марья Сергеевна резко дернула Алькино ухо, развернув её к себе. Колючие бордовые искры вырвались из её сверкнувших карих глаз и больно полоснули по стальному барьеру Алькиных.
– Ах ты, паршивка! Вздумала со мной тягаться? Ну я тебе сейчас устрою!
Не дослушав, что конкретно собиралась ей устроить Марья Сергеевна, Алька гордо задрала подбородок вверх и решительно рванула дверь кабинета директора на себя. В одной руке она всё ещё сжимала чьи-то рейтузы.
Алька шагнула в кабинет первой. На неё немедленно уставилось три пары удивлённых глаз. Марья Сергеевна ворвалась следом:
– Юрий Александрович, эта паршивка совсем обнаглела! – но Алька не дала ей закончить. Не обращая внимания на двух учительниц, гневно уставившихся на неё, она обратилась прямо к директору:
– Юрий Александрович, я требую сатисфакции!! – с этими словами Алька точным броском швырнула рейтузы в лицо Марье Сергеевне и выкрикнула:
– Дуэль, и только дуэль, кто будет моим секундантом?!
Возмущённые учителя повскакали с мест, Марья Сергеевна страшно покраснела, на лбу выступили капельки пота, и кирпично-рыжие волосы почти перестали контрастировать с цветом лица. Дышала она тяжело, со свистом, и Алька даже подумала, что сейчас её хватит сердечный приступ. Но она на удивление быстро овладела собой и сбивчиво изложила хронику последних событий в раздевалке. Про змейку, отделившуюся от ее шевелюры и укусившую Альку в плечо, упомянуто не было.
Юрий Александрович, стойко вытерпев крики Марьи Сергеевны, успокоил присутствующих проверенным методом – разлил в гранёные стаканы застоявшуюся воду из пыльного графина и заставил выпить до дна. Дамы замешкались, в разговоре повисла тяжёлая пауза, чем Юрий Александрович немедленно и воспользовался. Он лично препроводил Альку в класс и при всех учениках уведомил классную руководительницу, что вызывает Алькиных родителей в школу.
Неприятный день разбирательства подошёл к концу. Алька лежала в кровати и никак не могла уснуть. Она думала о нескольких вещах сразу, и мысли, витавшие в голове, не давали ей покоя. Ей было до ужаса стыдно, что она не сдержалась и вместо того, чтобы толково объяснить, что же, собственно, произошло, зачем-то вызвала Марью Сергеевну на дуэль.
Недавно Алька посмотрела по телевизору фильм «Три мушкетёра», и он произвел на неё сильнейшее впечатление, впрочем, как и на многих других ребят из её двора. После того, как состоялся просмотр, они вечера напролёт, без устали играли в гвардейцев кардинала и мушкетёров короля. Вызывали друг друга на дуэли, бились на длинных берёзовых палках, как на шпагах и пели песню «A la guerre comme a la guerre». Алька и заподозрить не могла, что невинные шалости детской игры так неожиданно всплывут в критической ситуации.
Вечером на кухне родители обсуждали с ней случившееся. За изобретение «рейтузного лассо» её не ругали, только взяли обещание, что в школе в эту игру она играть больше не будет. А вот за то, что швырнула человеку в лицо рейтузы, папа её наказал. Алька слабо пыталась возражать, что это как при вызове на дуэль, положено кинуть перчатку в лицо. Но отец строго возразил, что, во-первых, в России дуэли никогда не приветствовались, а во-вторых, жизнь – это не игра, и уважающий себя человек должен нести ответственность за свои поступки.
Про укусившую её в плечо огненную змейку Алька родителям не рассказала. Следа на плече не осталось. Поначалу было небольшое покраснение – Алька проверила после уроков в школьном туалете, но и оно к вечеру исчезло. Опять по всему выходило, что змейка ей просто почудилась.
С тех пор прошло почти два месяца. Бродяга словно в воду канул. Алька с Волькой несколько раз специально проходили мимо его дома, и наблюдали, не мелькнёт ли знакомая фигура в окне эркера на втором этаже. Раньше Бродяга частенько распахивал окна настежь и, не прекращая танцевальных движений, начинал заводить пластинки. Алька с Волькой неоднократно видели, как он танцевал под гремевшее на всю улицу диско, чем привлекал к окну тучу зевак с улицы и навлекал на себя гнев соседей. Теперь же окна Бродяги оставались наглухо закрытыми, а сквозь прозрачный тюль иногда можно было увидеть, как из старинных ходиков на стене высовывается механическая кукушка, отмеряя уходящие часы своим обыденным «ку-ку». Кто заводил часы с механической кукушкой в отсутствие Бродяги, чтобы она в течение двух месяцев не прерывала своё ежечасное монотонное «ку-ку», тоже оставалось загадкой.
Дождливым майским вечером Алька ворочалась в кровати, прислушиваясь к завыванию ветра за окном. Ей не спалось. Она думала о странных вещах, творящихся в районе, и о том, почему кроме неё никто из ребят этого не замечает. Не обращает внимания или делает вид, что ничего сверхъестественного не происходит. Всем же двором смеялись над Танцующим Бродягой и его необычным поведением, но лишь Алька всерьёз утверждала, что он – заколдованный принц, как Карлик Нос, только постаревший и не горбатый. Она свято верила, что наверняка существует способ его расколдовать. Ребята смеялись и над ней, но она не обижалась. Когда она была совсем маленькая, ей казалось, что в наш мир каким-то образом попадают персонажи из сказок и живут среди простых людей, так и оставаясь неузнанными.
Например, встречалась ей самая настоящая Баба-яга – воспитательница из детского сада, женщина с гладко выбритой синей бородой, выпученными глазами и крючковатым носом. Когда Алька ходила в детский сад, то часто не спала днём, чем приводила в неописуемую ярость свою воспитательницу. Во время тихого часа Алька лежала спокойно, никому не мешая, просто глаза у неё были открыты, и она периодически ворочалась в постели.
Однажды Любовь Борисовна подсела на кровать к Альке, чтобы рассказать очередную страшную историю, пытаясь заставить её уснуть. Кровать стояла таким образом, что из окна можно было увидеть чёрную вышку здания Института биофизики. Иногда на самом её верху загорался красный огонёк и из трубы валил густой дым.
– Видишь тот красный огонек, Орлова? А дым видишь? – склоняясь над Алькой, Любовь Борисовна норовила шептать ей прямо в ухо, очевидно, пытаясь не разбудить других детей. Алька медленно надвигала одеяло до уровня глаз, чтобы хоть как-то отогнать отвратительный запах, исходивший изо рта воспитательницы, и с опаской косилась на волоски, пробивавшиеся из синевы ее плохо выбритого подбородка.
– Это Баба-яга, варит в своём котле таких непослушных детей, как ты. Она их днём высматривает, кладёт в мешок и относит в эту башню к своим помощникам. А они для неё потом варят к ужину жаркое.
Этим рассказом она так напугала Альку, что та три дня подряд во время гуляния просидела с огромной дубиной в игрушечном домике. Несколько раз Любовь Борисовна пыталась её оттуда выманить, но Алька не выходила.
– Опять не слушаешься, Орлова! Баба-яга тебя точно сегодня заберёт и сварит в своём котле.
– А вот и не заберёт, и не сварит, – лепетала пятилетняя Алька. – Я её тут жду. Пусть только сунется, я её дубиной отлуплю.
Были в жизни Альки и другие загадочные и ни на кого не похожие люди. Став постарше, она не перестала их замечать, просто несколько изменила к ним отношение.
Исчезающую Яму во дворе не замечать было гораздо сложнее. Но и к ней Алька со временем привыкла. Совсем недавно она перестала выдумывать и рассказывать ребятам небылицы про вход в Подземное Царство, а тут, как назло, Волька со своей историей про пропавший бульдозер. «Странно всё это», – думала Алька, ворочаясь под ватным одеялом. Сон никак не шёл.
Ей непременно хотелось придумать происходящему рациональное объяснение, но у неё никак не выходило. Точнее, как только выходило, случалось еще что-нибудь, чему объяснения подобрать было не так-то просто.
«И почему все время ко мне всякие необъяснимости точно магнитом притягиваются? – в сотый раз прокручивала у себя в голове Алька. – Нужно ещё раз обсудить это с Волькой», – мысль показалась ей утешительной. Волька был единственным человеком, с кем она серьёзно могла говорить о беспокоящих её удивительных вещах. В отличие от других ребят, Волька никогда над ней не смеялся, но начинал заметно нервничать и всегда старался увести разговор в сторону. Какие-то крохи информации Альке всё же удавалось из него выудить, но его объяснения порой казались ей не менее странными, чем некоторые люди и события.
В комнате было душно, и через слегка приоткрытое окно с улицы доносился скрип деревьев и веток, сгибавшихся от сильного ветра. Вдруг сквозь эти звуки Алька различила какой-то невнятный разговор. Она встала с кровати, подошла к окну и стала приглядываться. Поначалу говоривших не было видно. Скорее всего, они скрывались от накрапывавшего дождика под козырьком её подъезда. Вскоре разговор затих, и Алька увидела четыре, точнее, даже пять фигур (четыре человеческих и одну собачью), молча появившихся из-под козырька. В темноте Альке не удавалось хорошо рассмотреть всех участников шествия, но один из них определённо напомнил ей Танцующего Бродягу.
Они разделились прямо напротив её подъезда, и стали удаляться в противоположных направлениях. Фигура одного из участников разговора чем-то напоминала детскую. Трое, включая предполагаемого Бродягу и ребёнка, направились к Яме, и Альке пришлось высунуться из окна по пояс, чтобы разглядеть, как они, один за другим, спускались туда, перебрасываясь между собой какими-то тихими фразами. Последний же участник разговора вместе с собакой нырнул в сквер перед домом.
Алька немного подождала, что будет дальше. Её волосы уже довольно сильно вымокли под дождём, а вцепившиеся в подоконник руки окоченели. Из Ямы не доносилось ни звука, а три человека, спустившихся туда, назад так и не возвратились. Алька отошла от окна и взглянула на часы – полвторого ночи. «Надо спать, а то завтра в школу не встану», – подумала она, поудобнее устраиваясь в кровати, и подтыкая одеяло вокруг себя, чтобы не оставалось ни одной щёлочки. Только она начала проваливаться в сон, как прямо перед окном раздался зычный посвист и пронзительный хриплый крик:
– Тарзан, ко мне!
Алька вздрогнула и окончательно проснулась. За окном продолжал надрываться прокуренный мужской бас, призывая невидимого Тарзана. Алька вспомнила, что так звали коричневого поджарого добермана, которого иногда привозили к соседскому пьянице. Дочь пьяницы жила от него отдельно и периодически уезжала в командировки. Собаку на это время оставить было не с кем, и ей приходилось отправлять Тарзана на побывку к своему отцу, деду Зыбе. Почему жители дома окрестили деда именно Зыбой, Алька не знала, знала только, что за время проживания деда Зыбы в их доме, трезвым его не видели ни разу.
Зыба был отставным военным и вдовцом. Оставив службу, он как раз переехал в дом, где жила Алька, ударился в беспробудное пьянство и в жизни больше никакого режима не соблюдал. Мог днями не выходить из квартиры или пропадать куда-то на неделю-две. Когда ему привозили собаку, он как-то немного собирался и ежедневно выводил Тарзана на прогулку. Однако предположить заранее, в какое время Зыбе взбредёт в голову погулять со своим питомцем, было никак невозможно. Он мог вывести пса в любое время дня и ночи. Прогуливаться Зыбе было лень, поэтому он просто выходил из подъезда, спускал пса с поводка, и тот стрелой мчался в сквер. Далее Тарзан на какое-то время полностью забывал о Зыбе, яростно нарезая круги по скверу и не отзываясь ни на какие Зыбины команды.
Этажом ниже Альки вдруг раздался грохот распахиваемого окна, и донеслось угрожающее:
– Эй, мужик!
– Чего? – с готовностью отозвался Зыба.
– Ты вот можешь в два часа ночи со своей собакой гулять, и не свистеть? Не орать?
– Могу!
– Давай, мужик!!
Окно захлопнулось. Всем жителям дома, не исключая Зыбу, было хорошо известно, что дядя Саша, Алькин сосед этажом ниже, слов на ветер бросать не любил. Спокойная уверенность его тона ничего хорошего Зыбе не предвещала. Но, как ни странно, ровно через секунду, будто в пику дяде Саше, Зыба вновь пронзительно засвистал. Не успел его свист оборваться, как окно вновь распахнулось.
– А вот я тебе сказал, чудило старое. Если ты ещё раз, мразь вонючая, свистнешь, я завтра тебе и твоей собаке все ноги переломаю!
Алька прыснула, и зажала рот рукой, чтобы не рассмеяться вслух и не переполошить родителей. Посторонние звуки на улице стихли, даже ветер как будто прекратился. Слышна была лишь барабанная дробь дождя о железный карниз. Алька любила дождь, обычно его звуки убаюкивали, но сегодня она всё никак не могла успокоиться и еще долго тихонько посмеивалась, представляя, как, должно быть, испугался Зыба предстоящей расплаты за нарушение дяди-Сашиного сна.
На следующий день вечером Алька прогуливала свою собаку в сквере перед домом и ждала Вольку. Ей так не терпелось поведать ему о событиях предыдущей ночи, что в задумчивости она не заметила, как её свежеподстриженный красавец керри-блю забежал на территорию дворничихи. Дворничиха Зоя Артёмовна жила в соседнем подъезде. Она следила за чистотой территории всего двора, и общую площадь сквера перед домом делила на две половины. Воображаемую границу она проводила ровно посередине сквера и своей половиной считала ту часть, которая была ближе к её подъезду. Зоя Артёмовна жила с уверенностью, что именно ей решать, кому позволено гулять с собакой на её половине сквера, а кому нет. Если на её территорию забегали неугодные ей псы, дворничиха натравливала на них свою немецкую овчарку.
Большинство жителей дома связываться с Зоей Артёмовной откровенно побаивалось, потому что считали её ведьмой. Про неё рассказывали разные небылицы. Якобы она кому-то соль на порог высыпала, и все живущие в квартире поумирали в течение года один за другим. Кому-то пригрозила, что проклянёт, и человека на следующий день неожиданно насмерть сбила машина. Поговаривали также, что Зоя Артёмовна умеет зашёптывать грыжи, возвращать неверных мужей в семью и ещё много всякой всячины, в которую Алька не очень-то верила, но Зою Артёмовну в любом случае старалась не злить.
Как раз в тот момент, когда Алька уже собралась брать Марика на поводок и уводить на свою половину сквера, на тропинке, и показалась Зоя Артёмовна. Она держала в руках авоську, в ней виднелся бумажный сверток, из которого торчали наполовину съёженные посиневшие куриные лапы. Шерхана, овчарки Зои Артёмовны, поблизости видно не было.
Дворничиха семенила мелкими шагами по тропинке, на её лице играла хищная улыбка. Роста она была ниже среднего. Коренастое тело прочно покоилось на кривых коротких ногах, а маленькие, раскосые, глубоко посаженные чёрные глаза, слава богу, на этот раз, смотрели в противоположном от Альки направлении. Алька проследила взгляд дворничихи и заметила ненавистного Зое Артёмовне коротко щипанного миттельшнауцера, который мирно присел делать свои дела прямо под кустом акации.
Вопль разъярённой дворничихи потряс окрестности:
– А ну, убирай отсюда своего голозадого! – Зоя Артёмовна обращалась к хозяйке миттельшнауцера, одной из немногих жительниц дома, которая всё ещё отваживалась перебраниваться с дворничихой.
– Ишь, чего удумал – под моей акацией гадить! – Зоя Артёмовна ловко подхватила с земли упавшую ветку и с пронзительным криком «голозадым здесь нельзя!!!» метко швырнула её в миттеля. Пёс взвизгнул и мгновенно шмыгнул в кусты.
Хозяйка миттеля тоже в долгу не осталась. Она уже вовсю поливала дворничиху последними словами. Тем временем Алька с замиранием сердца увидела, как её Марик пристроился по тому же делу, что и миттель, только с другой стороны акации. Дворничиха зыркнула на Алькиного керри-блю, но против всяких ожиданий на возмутительную выходку Марика никак не отреагировала, а продолжала честить хозяйку миттеля на чем свет стоит. Альке вдруг стало как-то неловко, и она, отважившись подойти поближе к наперебой голосящим женщинам, вдруг произнесла, обращаясь к дворничихе:
– Извините…
Обе женщины как по команде резко замолчали, и в полной тишине Алька продолжила:
– Зоя Артёмовна, но ведь Марик тоже… (тут Алька слегка запнулась).
– Голозадый! – вдруг закончила за неё хозяйка коротко щипанного миттеля и победно воззрилась на дворничиху.
Зоя Артёмовна, ни на секунду не задумавшись, в грязь лицом не ударила и тоном, не терпящим возражений, громогласно постановила:
– А Марику можно! Гуляй, Марик! – С этими словами она подхватила Альку под руку, и повела за собой по тропинке прочь от порядком оторопевшей хозяйки миттеля.
– Послушай-ка, Алевтина, – начала Зоя Артёмовна. – А куда ж дружок-то твой подевался? Волька, или как бишь его? Вы ж с ним прям пара неразлучная, куда ты, туда и он, – дворничиха слегка подмигнула Альке и вдруг резко обернулась назад. Вслед удаляющимся Альке и Зое Артёмовне продолжала орать и грозить кулаком неугомонная хозяйка миттеля. Дворничиха хихикнула:
– Алевтина, хочешь фокус покажу?
Не дождавшись Алькиного согласия, она лихо сложила узкие губы в трубочку и легонько подула в сторону хозяйки миттеля. Под нос себе Зоя Артёмовна злобно пробурчала:
–Женщина лёгкая, воздушная, перьевая, просвистишь пером до дома, рот не затыкая!
Хозяйка миттеля оторвалась от земли сантиметров на десять и быстро помчалась по направлению к своему подъезду, со свистом рассекая кусты на своём пути. Через секунду она уже скрылась из виду, и лишь издалека доносился её истошный крик.
– Ты смотри, – ровнёхонько, на бреющем пошла, – с видом удовлетворенного знатока Зоя Артёмовна потёрла руки и с уважением взглянула на Альку. – А ведь знаешь, голуба моя, так ровно заядренить мне ещё ни разу не удавалось. Всё, понимаешь, погрешности, хоть и минимальные, допускала. Так, значит, говоришь, какой уж годок-то тебе пошёл?
Алька точно помнила, что возраста своего дворничихе не называла, но вежливо ответила:
– Тринадцатый. А что?
– Да так, ничего. Из любопытства чистого, голуба моя, интересуюсь. И вот что, Алевтина, ты давай спрашивай, что хотела, а то тороплюсь я, у меня там Шерхан дома некормленый.
Алька так растерялась от обилия происходящих событий и от самой возможности задать вопрос, что даже не сразу сообразила, что бы такого спросить в первую очередь. Только спустя пару секунд ей удалось выдавить из себя:
– Не знаете случайно, что с Танцующим Бродягой случилось? Мужчина из соседнего дома, ходит и всё время пританцовывает. Куда он исчез?
– Отчего ж не знать. Знаю, голуба моя, знаю! – Тут Зоя Артёмовна вдруг раскатисто захохотала. – Ха-ха-ха, Танцующий Бродяга. Ты, что ли, беднягу окрестила? Ты, конечно, больше некому, – и дальше продолжила уже очень серьёзным тоном:
– Пришёл он ко мне давеча, болезный, жалкий такой. Как бы тебе попонятнее объяснить, – пришёл узнать, где волшебную палочку взять, чтоб желания любые исполняла. Известное дело, – все остальные залётные за тем же самым ко мне подбираются. Так ведь я ж обычно-то ни-ни. По ложному следу завсегда пускаю. Что мне Тёмные там, что Светлые (эти, правда, редко захаживают) – для меня один хрен. Надоели они мне все – сил нет. Несанкционированно, вишь ты, голуба моя, сюда, в Срединный Мир, проникают, и возись тут с ними. Потом ещё и отвечать приходится, как будто это я им тут мёдом намазала.
Зоя Артёмовна обиженно передёрнула плечами и так тряханула авоськой с курами, что торчавшие оттуда посиневшие лапы от неожиданности конвульсивно задергались.
– Ну… Цыпа, цыпа, – успокаивающе запричитала дворничиха и легонько залепила щелбана по одной из куриных лап. Дёрганье моментально прекратилось.
– Так бишь, о чём это я? Ах, ну да, голуба моя, о Бродяге твоём Танцующем. Подловил меня, паскудник этакий, когда я чаю послеобеденного, значится, выпила и в благостности невероятной в скверу на солнышке грелась. Задремала я на лавочке то, – вдруг слышу, будто перетаптывается рядом кто. Глаза открываю – а он тут как тут. Ну, думаю, святые угодники, ещё одного по мою душу принесло. Спасибо, хоть нельзя им в Срединный-то Мир в своём облике настоящем заявиться, людьми обычными воплощаются. Ну тут, понятное дело, Источник Равновесия им в помощь. Если б не его вода чудодейственная, людьми-то, поди, недолго бы пробыли. Вот и хлещут воду ту живую почём зря, боятся, как бы их не обнаружили. Потому как, стало быть, того, кто в Срединном Мире, без высшего на то соизволения болтаться вздумает, лютая кара ожидает неминуемая.
Этого, будь он неладен, голуба моя, спросонья то шибко жалко мне стало. Трясся весь, в танце исходился, умолял посодействовать. Было решила сначала с него «танцучку» согнать, плёвое ж дело, пятиминутное, но одумалась вовремя, поняла, что не стоит лишнего на себя брать. Их тама ватага целая, шайка, мало ли зачем на него «танцучку» наслали, а я тута одна, в своём роде единственная. В общем, пожалела я танцора твоего, Алевтина. И дала ему ниточку, пустила по следу. Я так рассудила – совсем шайку сейчас без следа оставить – беды не оберёшься. А дальше уж пусть Хранители постараются. Потому что как по мне –даром они свой хлеб едят. Что у них из века в век за забота? А тут хоть поработают пусть, раз в тысячелетие, – тут дворничиха лукаво подмигнула Альке и продолжила свой диковинный рассказ.
– Поначалу было попыталась отвратить от цели Танцующего твоего Бродягу: это ж, говорю, в сказках земных только так писано, для детей малых, что мол, есть на свете волшебная палочка. И что ни задумал, ни пожелал – желание твоё исполнит. А во взрослой то жизни – оно как? Без труда ничего не бывает. И вообще, шутка ли – вещь такую в Срединном мире искать? По головке тебя за это не погладят…
Думала, отстанет – куда там. «Брось, говорит, бабка, темнить. Ответствуй немедля, что делать надобно, все исполнить готов!» А глаза уже, знаешь, безумием так и сверкают. Ладно, дай, думаю, расскажу ему про фикус-цвет. Ты легенду о цветке папоротника, том, что на Ивана Купалу цветёт, слыхала небось? – Алька молча кивнула. – То-то, вот и он тоже слыхал. Так-то – легенда, а я ж ведь, голуба моя, ентрепретациями владею, за этим они ко мне со всей Вселенной и устремляются, пропасть их забери.
Так, стало быть, возвратимся к Бродяге твоему Танцующему. Вот, значится, я ему и толкую – господь с тобою, болезный. Слушай и запоминай. Баба Зоя два раза сказывать не станет: поди да как хошь сыщи здесь, в этом самом районе, фикус. «Что, говорит, бабка, за фикус такой?» Потом замялся на секунду, да как в пируэте ввысь скаканет и скороговоркой с верхотуры мне как гаркнет: «Отряд розоцветные, семейство тутовые?» Только не на ту напал. Меня так просто не испужать, – не из пужливых. Точных сведений ему, каким должен фикус тот быть, не дала.
Ограничилась описаниями туманными. Что, мол, произрастать фикус искомый должен по возможности вольготно. Дабы должное количество ультрафиолета получить, фотосинтез соответствующий отработать. Вырыть из места произрастания фикус потребно в тайности и перенести в место надёжное. Затем фикус оный надобно в глиняный горшок воткнуть и троекратно, в назначенный час, водой из Источника Равновесия полить.
Источник этот испокон веков в Срединном Мире существует, для разных нужд его используют. Только источник этот не постоянный. С определенной периодичностью в нашем мире появляется. Коль исполнить всё в точности, расцветёт на одно лишь мгновенье цветок, красоты в Срединном Мире, мире Яви, невиданной.
Вот тут-то, голуба моя, и хватай удачу за хвост – желай не хочу. Этот цветок похлеще Ивано-купальского папоротника сюжет закрутит. Ни тебе чистота помыслов, ни низменность страстей желающего на качество исполнения не влияет. Фикус-цвет всё воплотит, что только в Срединном Мире отыскать мыслимо. Любое желание исполнит, это факт. Только что в ответ просителю за это отдать придется, даже я предсказать не берусь!
Пока длилось удивительное повествование, дворничиха незаметно увлекла Альку на скамейку, и они уселись среди разлапистых кустов цветущего шиповника. Авоську с присмиревшими курами дворничиха расположила рядом на траве. Алькин пёс уже давно улегся неподалёку, и теперь сторожил завёрнутых в бумагу кур, тихонько порыкивая на слишком близко подбиравшихся ворон. Алька глядела на дворничиху во все глаза, почти не моргая и очень сдерживалась, чтобы не завалить её градом возникших вопросов.
– Алевтина, ты глаз-то притуши, – поморщилась дворничиха. – Про взор твой стальной, исподлобья, знаешь, небось, что во дворе говорят?
Конечно, Алька отлично знала. Она мгновенно потупилась, и вся обратилась в слух, чтобы понапрасну не раздражать Зою Артёмовну и не упустить ни единой подробности.
Дворничиха тем временем продолжала свою речь, словно споря с Алькой, хотя та на протяжении всего повествования так и не проронила ни единого слова:
– Говорю же тебе, Алевтина. Не просто так баба Зоя озорничает. Ну, дала я Бродяге твоему нитку, и что с того? Фикус-цвет лишь в мире Яви желания исполнять может. Далее, – и Зоя Артёмовна нервно стрельнула чёрными угольками вверх-вниз, – ни в Правь, ни в Навь, не добивает, как ни старайся. А нынче больно много залётных тут околачивается, так пусть пока фикус-цветом займутся. А Хранители, глядишь, и измыслят что-нибудь.
И вот что ещё я тебе скажу, голуба моя. Что они там, Хранители-то, мать их за ногу, думаешь много бы без меня наохраняли? Я, можно сказать, тоже Равновесие в Мироздании помогаю поддерживать! – и она гордо вздёрнула подбородок вверх. – Недооценивают просто, клевещут, как могут. А оно, голуба моя, ажно до слёз порой обидно бывает. – С этими словами, всхлипнув, дворничиха театрально, рывком подхватила с земли авоську, чем переполошила задремавшего было рядом керри-блю. Марик немедленно вскочил, громко огрызнулся на Артёмовну и вдруг стремглав помчался по направлению к центру сквера. Она же, лихо поднявшись со скамейки, и не обращая больше никакого внимания на оторопевшую Альку, уже явно вознамерилась проследовать к дому.
Вдруг, как по невидимой команде, она с тяжёлым вздохом плюхнулась обратно и неожиданно скрипуче заголосила:
– Ооой! Диииима! Идёт, милочек мой, домой торопится. И где ж только девку-то такую себе отхватил? – тут дворничиха зацокала языком. – Ох и хороша девка!
– Места надо знать, – раздался в ответ тихий, но твёрдый голос Алькиного отца. По тропинке к ним неспешно приближались Алькины родители. Шли с автобусной остановки, возвращаясь с работы. Мама держала папу под руку, а он что-то тихо говорил ей на ухо, слов было не разобрать.
Это была на редкость красивая пара. Женаты уже более пятнадцати лет, они все ещё сохраняли нежность и уважение друг к другу. Дмитрий, Алькин отец, был физиком-ядерщиком. Высокий, широкоплечий, голубоглазый, с густыми тёмно-каштановыми волосами, всегда очень модно и аккуратно одетый, он неизменно привлекал к себе восхищённые взгляды многих женщин. Но Алькиной маме никогда не приходилось волноваться и переживать за него, он целиком посвящал себя семье и, как он сам говорил, главным женщинам своей жизни – Наталье и Альке.
