– Ничего, ещё привезёт, – усмехнулся бизнесмен и подмигнул старику. – И заодно за упокой души твоей выпьет, правда, дедуля?
– О темпора, о морес! – качая головой, пробормотал бомж.
«Не иначе совсем сбрендил, раз о море заговорил», – подумал бизнесмен и, перестав ухмыляться, уставился на старика.
– Что-то мне твое лицо кажется знакомым, – произнёс он, внимательно разглядывая старика. – Ну, точно! – радостно воскликнул он. – Это же я у тебя тогда квартиру отжал. Ты у меня самый первый был. Однако, как тебя улица-то потрепала. Ну, ничего, утром тебя в порядок приведут. Эх, знать бы, кто меня так не вовремя жизни лишил…
– Мне отмщение, и аз воздам, – вдруг отчетливо произнёс старик.
В тот же миг за дверью послышался сильный грохот. Все испуганно замерли, уставившись на дверь. Вскоре дверь открылась, и в холл с ведром и шваброй в руках вошла уборщица, пожилая грузная женщина.
– Опять санитары балуются: покойников по всему залу рассадили, – покачала она головой, а затем, усмехнувшись, произнесла: – Ну, чего рты-то раззявили, собеседники?
Эпидемия
Школа, в которой учился Лёня Угольков, заболела. Нет-нет, не гриппом, не коклюшем или ветрянкой, а палиндромом! И ведь начиналось-то всё просто, прямо-таки безобидно: учительница русского языка Ксения Сергеевна дала задание пятиклашкам подобрать слова, которые читались бы туда и обратно одинаково. Такие слова палиндромами называются. Ну и понеслось.
Нет, сначала, конечно, ничего такого не было. Пятиклассники прилежно копались в своём скромном словарном запасе и находили простенькие примеры – «дед», «шалаш», «кабак» и так далее. Но всё испортил отличник Заякин, который принёс на урок не слово, а целую фразу: «А роза упала на лапу Азора», правда умолчав при этом об авторстве.
Его соперник по учёбе и тоже отличник Ключников, который даже при выполнении домашних заданий старался превзойти Заякина, решил дать достойный ответ противнику. Однако собственных языковых знаний ему не хватило, и Ключников обратился за помощью к старшему брату – семикласснику. Совместными усилиями составили они два предложения: «Ужу рано наружу» и «Нот нежен тон». Не всякий бы такие придумал, но оба Ключникова обучались музыке и посещали кружок юных натуралистов, а потому и слова особенные знали.
Заякин не смог смириться с поражением – два предложения против одного! – и подключил сразу всю параллель восьмых классов. Дальше – больше. Девятиклассники тоже не остались в стороне, ведь интеллектуально они опережали восьмые классы.
Со всех сторон только и раздавалось:
– Лезу в узел! Колем мелок! Увёл Лёву! Украл Ларку! На в лоб, болван!
Каждый норовил придумать такой палиндром, которого ни у кого не было. Словесная изобретательность зашкаливала. Дальше всех пошли старшеклассники. Они и записки писали: «Мадам! А Вас лапал Сава» (долго спорили по поводу правомочности написания имени с одной «в», но всё же зачли). И эпитафии: «Уже ль лежу?» И отзывы о прочитанном: «Кармен – не мрак, Вакула – лукав, а Лука – акула». И послания: «Эге, ЕГЭ!» И даже довольно пространные эссе: «Доводи до воды довод. Вот кафе фактов: Марс – срам, Арес – сера, а Крон – норка. А. Блок и колба».
Когда самая красивая девочка в школе Ника Дерябина предложила провести тайный турнир на звание короля палиндрома, разразилась настоящая эпидемия. На переменах никто не бегал, окон не разбивал, горшков с цветами не ронял, стены в туалетах не изрисовывал. Все были заняты делом. Однако слов катастрофически не хватало. В школьной библиотеке разобрали все словари, даже англоязычные. Третьеклассник Разгуляев устроил безобразную драку с лучшим другом, с которым сидел за одной партой, из-за словаря химических терминов, хотя у них и химия-то ещё не началась – её с восьмого класса изучают. Разгуляев мотивировал свои действия народной мудростью: поносил – дай другому поносить.
Лёня Угольков на это поглядывал свысока. Происходящее казалось ему смешным и нелепым. Звучавшие стихи – издевательством над палиндромом. И в самом деле, разве это поэзия?
Гол тот лог,
Лед одел.
Деду дед
Лепса спел.
Детский сад какой-то, да ещё с ошибкой. Или:
Уверен я, я не реву:
Узник Лео ел кинзу.
Я не реву, уверен я:
Я не лез в зеленя.
Тем не менее Лёня очень сильно хотел получить звание короля палиндрома. И вовсе не из-за Ники Дерябиной. Лёня не был в неё влюблён. Он был влюблён в поэзию. И считал себя настоящим поэтом, только никому пока об этом не говорил. Но чтобы победить в турнире, надо было создать настоящее произведение искусства, а не набор букв. Его палиндром все должны были признать совершенным не только по форме, но и по содержанию!
Лёня мучился, старался, но всё время выходила какая-то ерунда: в обратную сторону прочитывался совсем другой текст. Лёня забросил учёбу, перестал делать уроки и только и занимался тем, что перебирал слова и выискивал палиндромы. Родителям, второй год работавшим за границей, Лёня вдохновенно врал, что у него всё в порядке.
Однажды в комнату вошла бабушка. Посмотрела на разбросанные по столу внука листочки с измаранными строками, взяла тот, где исправлений было меньше всего, и прочитала:
Ужасен сон: сажу я сажу,
Ужасен я: нос не сажу.
Да, ужас! Ужас! Я ужасен!
Сажу, сажу себя в аду.
– Ну и ну! – покачала головой бабушка. – Кто же это сажу-то сажает? Глупости! И при чём тут твой нос?
Лёня принялся объяснять ей особенности словесной игры, даже пожаловался, как непросто придумать хороший палиндром, но тут бабушка раскрыла дневник и ахнула:
– Какой палиндром! Да у тебя же по всем предметам двойки! Вот я матери-то расскажу!
Яма
С утра прошёл небольшой дождь, но на улице было по-прежнему пасмурно. Неумолимо приближалась гроза.
«Русь! Русь! Вижу тебя, из моего чудесного, прекрасного далёка тебя вижу, – с упоением и восторгом читала вслух Маргарита Петровна апатично взиравшему на неё девятому классу, – бедно, разбросанно и неприютно тебе; не развеселят…»
– Ну что же они все так скучно писали? – неожиданно послышался тихий вздох.
Маргарита Петровна, обожавшая Гоголя и отводившая ему первое место в своей шкале русских классиков, обомлела от того, что её так бесцеремонно прервали на самом важном в произведении месте.
– Что ты имеешь в виду, Силантьев? – удивлённо спросила она у вздохнувшего так не вовремя девятиклассника.
– Неужели вся литература девятнадцатого века такая скучная? – проговорил Силантьев, печально глядя в окно.
– Как это скучная? – едва не задохнулась от возмущения Маргарита Петровна. – А «Онегин»? А «Герой нашего времени»?
– А что «Онегин», что «Герой нашего времени»? – пожал плечами Силантьев, переводя свой печальный взгляд с окна на Маргариту Петровну. – Везде одно и то же – скука.
– Как скука? – по-прежнему негодовала Маргарита Петровна. – А дуэль с Ленским? А похищение Бэлы? А обед у Собакевича? Какая же там скука?
– А что ж он из города в деревню-то поехал? – неожиданно поддержал Силантьева второгодник Максимов, прослушавший программу литературы за девятый класс в двойном объёме и в результате чего вынесший непоколебимое убеждение, что по этому предмету он теперь непревзойдённый дока. – Он что, совсем съехал?
– Что значит «совсем»? – высокомерно спросила Маргарита Петровна.
– Ну кто ж город на деревню меняет? – снисходительно процедил сквозь зубы Максимов. – Никогда не поверю, что ему в городе скучно стало. Не верю! – И для убедительности Максимов по-станиславски покачал головой.
– Да просто не туда ездил парень, вот и всё, – иронично усмехнулся сосед Максимова по парте Червячков. – Вот ещё чего выдумал – в театр ездить! Да он бы еще в музей сходил. Тоже мне мальчик-мажор нашёлся. Эх, его-то деньги да при наших возможностях, уж мы бы нашли места покруче да попонтовей, – мечтательно произнёс он.
– И… что же вы тогда предлагаете? – растерянно спросила Маргарита Петровна, неприятно поражённая в самое сердце словами Червячкова.
– А давайте лучше «Яму» Куприна почитаем, – внезапно оживился Силантьев. – Моя сестра сейчас читает этот роман и всё время говорит: «Вот где, оказывается, настоящая правда жизни, а то нам в школе про Татьяну да про Наташу, любимых героинь, твердили, а на самом деле всё в жизни было по-другому, а не так, как Толстой с Пушкиным описали».
– «Яму»? Куприна? – пролепетала вконец уничтоженная Маргарита Петровна.
– Да как вам не стыдно! – вдруг громко закричала отличница Снегирева и осуждающе покачала головой. – Люди для нас старались! Ночей не спали! Всё писали, писали, а вы, – и она негодующе посмотрела на своих одноклассников.
– Скоро, скоро грянет буря, – произнёс гробовым голосом Червячков, и в это время за окнами послышался сначала резкий хлопок, потом сильный удар грома, а затем дверь в класс приоткрылась, и на пороге показался молодой человек, с бакенбардами, во фраке, с чёрным цилиндром на голове. В правой руке он держал элегантную тросточку.
– Здрасьте, – сказал молодой человек, протиснувшись бочком в класс, и обратился к Маргарите Петровне. – Не опоздал?
– Нет, – растерянно прошептала она и подумала: «Что это? Розыгрыш? Но кто? Все же на месте».
– А я вот, так сказать, к вам, – ослепительно улыбнулся молодой человек и грациозно поклонился. – Чуть свет – уж на ногах! и я у ваших ног.
– Пушкин? Лермонтов? Гоголь? – в классе послышался оживлённый обмен репликами.
Молодой человек, не переставая улыбаться во все тридцать два зуба, вопросительно посмотрел на Маргариту Петровну.
– Как добрались? – наконец выдавила из себя она.
– Превосходно, – ещё шире улыбнулся молодой человек. – Дороги, правда, оставляют желать лучшего. Сами знаете, лужи, ямы…
– Да, да, – запинаясь, произнесла Маргарита Петровна, бросая беспомощный взгляд на притихший класс, – ям у нас хватает.
Воцарилась тишина. Ребята с интересом изучали незнакомца, который в свою очередь не сводил вопросительных глаз с Маргариты Петровны, словно чего-то ожидая от неё.
– И… как надолго вы к нам? – нервничая, спросила Маргарита Петровна.
– Ещё не решил, – уклончиво ответил молодой человек и покрутил в воздухе тросточкой.
– Вы… к родственникам или к друзьям?
– Иных уж нет, а те далече, – вздохнул молодой человек, выразительно закатив при этом глаза, а затем, вернув их в прежнее положение, понизил голос и, приподняв правую бровь, произнёс: – По делу я. По делу.
«Ну что, что ему от меня надо?» – продолжала страдать Маргарита Петровна. В это время молодой человек сдвинул тросточкой цилиндр на затылок и неожиданно подмигнул ей. «Хлестаков!» – ахнула про себя Маргарита Петровна.
Некоторое время незнакомец и Маргарита Петровна выжидающе глядели друг на друга. Первым не выдержал молодой человек.
– Ну, я, пожалуй, пойду, – как-то нерешительно произнес он и попятился к двери. – Не буду вам мешать, друзья мои. Прошу вас, продолжайте и помните, что ученье – свет, а неученье – тьма.
– Во дает! – восторженно прошептал Максимов.
Вскоре после ухода таинственного незнакомца раздался звонок, и ребята с криками бросились из класса на его поиски. Маргарита Петровна, всё еще не придя в себя от случившегося, направилась в учительскую. Стоя перед зеркалом и внимательно разглядывая свое лицо, она увидела, как в комнату стремительно вошла учительница мировой художественной культуры и, садясь за стол, сердито произнесла:
– Представляете, запланировала на сегодня в восьмом классе тему «Дворянский быт начала 19 века» и ещё неделю назад договорилась с театральной студией, что они пришлют двух актеров в одежде пушкинских героев. Так вот Татьяна пришла, а Онегина нет. Он только под конец урока явился.
– На то он и Онегин, – глубокомысленно произнёс физик.
«Шёл в комнату, попал в другую», – простучало в голове у Маргариты Петровны.
Тайны человеческого мозга
Зима в этом году выдалась на редкость суровой, но к середине февраля морозы ослабели, и пусть по утрам ещё было довольно холодно, днём уже пригревало по-весеннему.
Я брёл по тропинке безлюдного парка, подставив спину солнечным лучам и наслаждаясь их теплом. Наверное, в этот момент я был похож на кота, который вылез на солнце, чтобы погреться.
Неожиданно моё левое плечо ощутило внушительный удар.
Я обернулся: передо мной улыбалось и светилось ясным солнечным светом рыжеватое лицо Серёги Черепанова. Прищурив янтарные глаза в обрамлении огненных ресниц, он насмешливо смотрел на меня.
С Серёгой мы когда-то жили в одном доме, но в друзьях я у него в те далекие годы не значился. И не только из-за того что был моложе его, но ещё и потому, что у Серёги с младых лет было сформировано негативное отношение к тем ребятам, чьих родителей, в отличие от Серёгиных, было принято называть интеллигенцией. «Вот вы где, интеллигенты, сидите у нас, у рабочего класса», – неоднократно говаривал мне Серёга, выразительным жестом показывая при этом на свою шею.
Жизнь его не отличалась большим разнообразием. Кое-как он окончил школу и, до того как уйти в армию, бесцельно болтался по нашему городку, довольствуясь редкими набегами на соседские гаражи и погреба. Родители на проделки сына смотрели сквозь пальцы, предпочитая каждые выходные устраивать праздники и гулять во всю широту русской души. Однако когда для него настал черёд исполнения воинского долга, они, как положено, устроили сыну проводы.
В армии Серёга попал в стройбат, но так как он ничего не умел делать, то трудовая деятельность пришлась ему не по душе, и он пару раз даже был склонен к побегу. Незадолго до его демобилизации родители Серёги, отмечая какое-то очередное важное событие в своей жизни, закурили в кровати и, не потушив папирос, заснули. Результатом столь неосторожного обращения с огнём стал пожар семейного ложа, на котором и скончались до приезда пожарных обгоревшие до неузнаваемости Черепановы-старшие.
Вернувшись к родному пепелищу, Серёга мало-мальски привел в порядок доставшиеся ему в наследство закопчённые стены и вскоре сел на пять лет, совершив вместе с товарищами неудачный набег на продуктовый магазин.
Отсидев положенное, он женился, намереваясь начать новую жизнь, однако столь похвальные устремления у него никак не хотели реализовываться. Работать он по-прежнему не желал, а за воду и электричество нужно было платить каждый месяц. Недолго думая, Серёга продал родительскую квартиру, заплатил все долги по счетам, и на оставшиеся деньги купил на окраине города маленький приземистый домик, куда и отбыл вместе с женой. После его переезда мы долго не виделись, пока однажды не встретились в регистратуре городской поликлиники. Выглядел Серёга неважно, у него была перевязана голова, а с двух сторон его поддерживали жена и маленький сын. Выяснилось, что во время очередной пьяной драки ему проломили голову.
И вот через десять лет после той памятной встречи я снова всматривался в жизнерадостное лицо бывшего соседа.
– Ну, что ж ты, брат? Как ты, брат? Где ты, брат? – задорно спросил меня Серёга, продемонстрировав замечательное знание твардовской лирики.
– Да всё там же, – растерянно развел руками я. – В школе. Учителем.
– Что-то ты плоховато одет, – неодобрительно покачал головой Серёга, разглядывая мою скромную одежду. – Посолиднее надо одеваться. Ты как-никак с детьми работаешь, представляешь нашу, так сказать, передовую интеллигенцию, а одет, прости Господи, как недоучившийся студентик.
Сам Серёга был облачён в добротную дубленку, на голове у него красовалась норковая ушанка, против которой моя вязаная шапка действительно выглядела бедной родственницей.
– А я, брат, после той заварушки где только не работал. И кочегаром, и дворником, и завхозом в спортивной школе. Два года командовал бригадами по благоустройству, а сейчас вот директором стадиона назначен, – произнес Серёга. – Карьеру, так сказать, делаю. Уважаемым человеком стал. В рот теперь ни капли не беру, квартиру двухкомнатную недавно купил. Отремонтировал. Сам. Сын девятый класс заканчивает, я его за хорошую учёбу путевкой в лагерь на море решил премировать. – Он ненадолго замолчал, а затем продолжил: – Знаешь, кажется мне, что тогда меня не просто по башке отоварили, а как будто лампочку поменяли: старую вывернули, а новую вкрутили. И вот работает она. Пока еще не перегорела. – Серёга осторожно постучал по своей шапке, а потом три раза старательно плюнул через левое плечо. – Да, человеческий мозг – это, брат, не шутка. Слишком много тайн еще предстоит разгадать учёным, – глубокомысленно изрёк он и стукнул меня по плечу. – Ну, бывай. Извини, тороплюсь на совещание в мэрию.
