Валерий Бестолков "Тридцать семь"

Достойное в ней вижу завершенье.

Святая гибель, это для тебя
Держусь за жизнь когтями и клыками,
Деяньями своими укрепя
На будущее свой могильный камень.

Останется в истории девиз
Считать кончины наши роковыми.
Не правда, смерть не стягивает вниз,
Она увековечивает имя!

Да, стоит жить, чтоб с честью умереть,
За каждый день борясь, как за последний,
Чтоб не стыдились на тебя смотреть
Ни современник твой, ни твой наследник.

Минуту за минутой торопя,
Я крою некролог козырной картой,
В бессмертие забег себе трубя,
В котором смерть являться будет стартом.

    07–08.05.1996 г.

«Отнюдь не долгий мягкий дрейф к сединам…»

Отнюдь не долгий мягкий дрейф к сединам
Являет нам история собой.
Вся наша жизнь – жестокий поединок
С невероятной собственной судьбой.

Мы без неё устойчивы едва ли.
Пока ногами тщетно ищем твердь,
Она, как смерч, нас тащит по спирали,
Ежесекундно нагоняя смерть.

Гудящий вихорь чередует сферы.
А в жизни – годы, вехи, рубежи.
Числительные уникальной меры —
Богатства знаний, полноты души.

Я рвусь угнаться за его напором,
На новом цикле не прервав борьбы.
Жизнь – это буря шквалов и повторов,
Важнейших кадров ленточной судьбы.

С колен вставая после неудачи,
Карабкаюсь сквозь вереницу лет
За тем, чтоб разыграть уже иначе
На новом поле старый свой билет.

А годы пусть текут неукротимо.
Им с юностью моей назначен спор,
Чьё превосходство объективно мнимо.
Как и неубедителен напор.

Судьба нам представляется слепою,
Но будущее строится тобой…
Мне жизнь важна, как бой с самим собою,
Непримиримый зачастую бой.

Но меркнет всё, едва касаюсь взглядом
Знакомых рук, лица, волос и плеч.
Мне ярости твоей, судьба, не надо.
Напором твоим, вихорь, не увлечь.

Пускай подхватит на отрезке малом,
Уходит вниз еще одна ступень.
Порой есть смысл всё начать сначала.
И записать в дневник свой первый день.

Сегодня только день, а завтра годы…
Задуманное пусть бы в них сбылось.
Жизнь штормом необузданной природы
Обрушилась на временную ось.

Судьба ее прочертит, шторм окружит,
Виток к витку нанизывая вновь.
Здесь вьются потревоженные души,
Здесь гаснет и рождается любовь…

    10.10.1997–3.12.1999 г.

Всем погибшим тридцатого мая в минском метро посвящается…

Чем ты разгневал, маленький народ,
Создателей трагедий и увечий?
Предсказанный волхвами страшный год
Бедой тяжёлой лёг на наши плечи.

Пытаясь дотянуться до того,
Что пестуешь на рубеже столетий?
Дороже и страшнее нет чего? —
Когда в эпоху мира гибнут дети.

Уже неважно, кто и почему
Их выманил на улицу из дома.
В тот миг, глухих к разумному всему,
Их гнал в нору последний рокот грома.

Разломам выступавшей из земли,
Раскрывшей смертоносные десницы,
Они остановиться не могли,
Вливаясь в вековую боль столицы.

Дурную память этих берегов
Лишь летописи вынесли и книги.
И снова не росу из родников,
А кровь несёт течение Немиги.

Выкладывая из разбитых тел
Подножие кровавого кургана.
Кто Вас коснуться в этот день посмел?
Кто Вас не спас из этого капкана?

Вас, будущих прекрасных матерей,
Растерзанных за несколько мгновений,
Родивших бы таких же дочерей,
Но вжатых в мрамор и гранит ступеней.

Мой мужественный маленький народ,
Не постыдись склонить свои головы
У берегов ушедших в землю вод
И выплакать свои глазницы снова.

Не поскупись на свечи и снопы
Цветов плакучих и венков у гроба,
И берегись безумия толпы,
Детей твоих не поглотило чтобы.

    31.05–2.06.1999 г.

Родное человечество

Родное человечество, ты слепо
И беспощадно к собственным глазам,
В ранг книжной догмы возведя нелепость,
С забытой штольней путаешь Сезам.

Где Гамлеты твои? Толпой безликой
Ты втаптываешь праведников след,
И укрываешь за Господним ликом
Своей духовной немощи скелет.

Родное человечество, ты слепо
И вольно в слепоте своей карать.
Мы называем дом отцовский склепом
И рвемся на чужбину умирать.

Кичась патриотизмом и стремленьем
Отчизны горсть спасти в стране чужой,
Лелеем нам чужое поколенье
С чужим менталитетом и душой.

Родное человечество, ты слепо,
А кто, скажи, из нас сегодня зряч:
Слепая жертва слепоты свирепой,
Слепой ловец или слепой палач.

Ты зрение теряешь и рассудок,
И лишь тогда сжимаешь кулаки,
Когда привычно не набит желудок
И холод раздирает на куски.

Родное человечество, ты слепо,
Когда трибунов слушаешь вранье,
И миллионом шляп, платков и кепок
Приветствуешь позорище свое.

Когда становишься единогласно
Под их знамена и под их пяту,
Когда за нищенский паек согласно
Слова признания жевать во рту.

Когда хмелеешь от ничтожной воли,
Зло брошенной в тебя из-под небес,
Когда чужой не замечаешь боли,
И, собственной стыдясь, уходишь в лес.

Задетое едва обидой мелкой,
Становишься в своей любви черствей,
Когда на грязную введешься сделку
С не очень чистой совестью своей.

Ты в рай стремишься и страшишься рая,