Война глазами солдата
Владимир Ильич Кейлин
Перед вами мемуары о первых полутора годах Великой Отечественной войны, на которую автор, мой папа, пошел со школьной скамьи. В книге показано как война выглядит изнутри. Как романтические представления юного патриота о скорой победе, таланте командиров и мощи Советской Армии, сталкиваются с реальностью. Как молодой человек справляется с выпавшими на него испытаниями и какую цену за это платит. .
Владимир Кейлин
Война глазами солдата
Вступление
Перед вами книга моего папы. В этом 2023 году ему бы исполнилось 100 лет.
В описанных событиях – образ очень хорошего, доброго, честного, смелого и бесхитростного человека. Каким папа и остался до последнего дня жизни. Читая ее, я слышу будто слышу его голос.
Родился папа в Гомеле. Еврейское местечко. Его отец, Кейлин Илья Аронович, был из ассимилированных. Унтер офицер, награжденный за отвагу в Первой мировой войне. Потом перешел на сторону большевиков. После окончания Гражданской выучился на агронома. Начало войны застало его в должности директора совхоза. Об этом упоминается в книге. Не написано там то, что мой дедушка разработал систему модернизации сельского хозяйства, которую он смог лично представить С. М. Кирову. Киров план одобрил, но через несколько дней был убит.
Про папину маму я знаю мало. Ее звали Эсфирь, она была верная жена и соратница. Строгая мама. После рождения второго ребенка сказала своему старшему сыну, моему папе: “Вова, у меня нет дочки. Ты будешь вместо нее”. Поэтому папа хорошо готовил, умел убираться, был мягким и добрым. Он обожал коней, его брат пропадал в мастерских.
Перед вами, конечно, мемуары. Мемуары о первых годах Великой Отечественной войны, куда папа пошел со школьной скамьи. Ужасы войны не сломили его. Закалили? Может быть. Но мне кажется, что он как был цельным, честным и прямым, так и остался. Для меня его сила в том, что он не изменял себе, даже в таких нечеловеческих условиях, которые описал.
Еще, я в этом уверена, его спасла рука Всевыш-его, который знает, что было, что есть и что будет. Он, Милосердный, знал, что дочка с внучками и правнуками этого солдата в конце концов окажутся на Святой Земле. Чтобы не прервалась нить, папа никак не мог погибнуть, сгинуть в человеческой мясорубке, в которую закинула его жизнь. Ведь должна была появиться я.
Время от времени, папа приходит ко мне и своим внучкам во сне. Особенно в сложные, критические моменты нашей жизни. Мы всегда этому рады и наутро подробно рассказываем друг другу о том, как он выглядел, что сказал, о чем промолчал.
Сегодня, когда солдаты опять воюют, эти воспоминания стали не только поучительны, но и злободневны. Почитайте, посмотрите как война выглядит изнутри. Ужаснитесь и сделайте все, чтобы ее прекратить.
Многие из тех, кому я давала почитать эту книгу, спрашивали меня что было дальше? Как сложилась жизнь папы после войны. Об этом несколько рассказов в конце.
ВОЙНА ГЛАЗАМИ СОЛДАТА
"Царице полей" – многострадальной
матушке-пехоте, пехотинцам, погибшим в бою и
оставшимся в живых, отцу, матери
боевым друзьям однополчанам
ПОСВЯЩАЕТСЯ
В конце января сорок второго года нас, шесть красноармейцев телеграфной роты 89 полка связи, обслуживающего штаб 54 армии генерала Федюнинского, отправляют на пополнение в какую-то дивизию этой же армии.
Собираем свои вещмешки, получаем сопроводительные документы и харч на дорогу, завтракаем, прощаемся с ротой, в которой прослужили более трех месяцев, и отправляемся в путь. Уже смеркалось, когда мы пришли на место. В штабе дивизии посмотрели наши документы и направили нас в батальон связи. В штабе батальона с нами вел переговоры капитан, которому мы явно не приглянулись.
– Бодистов у нас своих хватает, – ответил капитан, просмотрев наши документы. – Целое отделение бодистов работает на единственном в дивизии аппарате "Бодо", – и вернул нам документы.
Из батальона связи нас отправили в какой-то стрелковый полк. Пришли туда уже затемно. Вышедший из штабной землянки командир спросил:
– Кто вы такие?
Мы дружно и гордо выдохнули:
– Бодисты!
– А что это такое? – с изумлением спросил командир, видимо, впервые услышал это слово.
– Ну, знаете, есть такой телеграфный аппарат для связи между штабами, – в недоумении ответили мы.
– Значит, аппарат для связи. Так бы сразу и сказали, – ответствовал командир, – понятно. Так-так. Значит вы связисты.
– Так точно – связисты, – ответили мы хором.
– Значит так. Пойдете служить в роту связи. Обратитесь к капитану Московскому. Вон там их землянки, – и махнул рукой направо.
Так волею судьбы оказалась наша шестерка в роте связи 576 стрелкового полка 115-й стрелковой дивизии. На следующее утро, после завтрака началось знакомство нашего начальства с прибывшим пополнением. В присутствии взводных и политрука с нами беседовал знакомый нам с вечера капитан Московский. Интересовало начальство всё: откуда мы, какой специальности, давно ли в армии, где служили и т. д. Мы отвечали однообразно: "Все из Ленинграда, все бодисты, все окончили курсы телеграфистов, все служили в полку связи, все призваны в армию 1 ноября 1941 года, все родились в 1923 году".
Выслушав наши однообразные ответы, ротный покачал головой, хмыкнул в смысле "да-а-а" и зачислил всех в телефонные взводы: троих в первый, троих во второй. Так в один миг все мы переменили профессию – стали линейными телефонистами. Отпуская нас, ротный предупредил:
– Вечером, когда стемнеет, по КП лишний раз без надобности не шляться. Сидите в землянке. Ясно?
– Так точно, ясно, товарищ капитан, – ответили в последний раз хором и разошлись по своим землянкам. Ну куда еще яснее. Ночью разведка немецкая шастает за "языком", неровен час влипнешь – и в "языка" превратишься. Хорошо, что предупредил нас капитан. Это здесь, наверное, самое главное.
Через некоторое время с нами знакомился старшина роты. Здесь всё оказалось проще: фамилия, инициалы, какой взвод, размер обуви и головного убора, рост, размер обмундирования. Отвечали уже по очереди. Записав всё для себя необходимое, старшина указал землянки, кто где будет жить. Далее осмотрел, во что мы обуты и одеты, записал что-то еще у себя и отпустил с богом.
Мы около своих землянок. Они пусты, никого нет. Все разбрелись по своим работам, дежурствам, нарядам. Залезаем в одну из них, садимся, ждем. Кто-то спускается в землянку. Представляется:
– Командир телефонного отделения старший сержант Заварин! Приказано вас обучать телефонному делу.
Знакомимся.
– Ленинградцы, значит, это хорошо. Бодисты, значит, тоже неплохо, – и вдруг неожиданно с болью, – Ну как там, в Ленинграде?
Это извечный на фронте вопрос к любому "свеженькому" ленинградцу. Все знают: Ленинград в блокаде, там голод и холод, там очень плохо. Но насколько плохо, что там в действительности происходит – никто не знает, сведений никаких нет. Политработники молчат, да и они вряд ли что знают. И мы не знаем, что творится в Ленинграде, так как покинули город в довольно еще благополучное время – 7 ноября. В этот день рано утром мы, 100 курсантов-телеграфистов, бодро промаршировали единой колонной от казармы запасного полка связи у Витебского вокзала по Володарскому проспекту до Финляндского.
Далее наш путь лежал через Ладожское озеро (на пароходе) в город Старая Ладога. В городе мы узнали, что вчера и тоже рано утром, в одно время с нами на Красной площади в Москве маршировали войска Московского гарнизона и на параде с речью выступил Сталин.
Мы ничего не могли сказать о положении в Ленинграде нашему учителю, старшему сержанту, у которого в городе осталась семья. Мы сами хватали "свеженьких" из Ленинграда.
– Ну вот что, бодисты, – прервал нас старший сержант – отдыхайте, скоро обед, а после обеда начнем занятия, – и вышел из землянки.
Вскоре вслед за ним вышли из землянки и мы, просто так, подышать перед обедом свежим воздухом. Стоим возле землянки рядом с развесистой елкой. Погода чудесная: крепкий мороз и яркое солнце. Вдруг "бабах-трах-бах". Мы импульсивно ничком падаем на снег. Когда стихло – пытаемся подняться. Нас придавило срезанной снарядом верхушкой елки. Вскоре пятеро из нас поднялись, а кто-то шестой лежит, встать не может. Подбегаем к лежащему, поднимаем – это Колька. Шапка пробита, из головы сочиться кровь. Кто-то из нас в страхе кричит:
– Да он не дышит. Он же мертв. Его убило.
Мы в ужасе. От потрясения мечемся под елкой, не знаем, что делать. Выбежавший из землянки старшина командует:
– Быстро на плечи, бегом за мной.
Мы хватаем Кольку и бежим за старшиной. В полковом медпункте врач констатирует смерть. Мы остолбенели, оцепенели и ничего не можем понять. Как это так смерть – этого не может быть! Смотрим на Кольку – он лежит без движения. До сознания начинает доходить свершившаяся несправедливая реальность. Наши уста шепчут только одно имя: "О боже, Колька убит! Наш Колька убит! Боже мой, наш Колька убит! Колька убит! Убит!" Нас осталось пятеро.
Вскоре после обеда в землянку спустился старший сержант и принес с собой телефонный аппарат. Сел рядом с нами на нары, установил на колени аппарат и стал объяснять его устройство. До мозга доходят какие-то отрывистые непонятные слова: "зуммер”, “катушка”, “кабель”, “коммутатор". Я ничего не понимаю, просто ничего не слышу. Сижу, как в воду опущенный. "Колька убит, убит Колька!" Старший сержант замолчал, в землянке тихо. Только бьет в висок: "Колька убит, убит Колька!"
– Жаль паренька, – заговорил отделенный. – Не повезло вашему Кольке. Не успел повоевать.
Помолчали. Старший сержант продолжал:
– Мы только недавно закончили наступать. В наступлении столько телефонистов потеряли – половину роты, почитай, – кого убило, кого ранило, кто замерз, а многие просто обморозились. Зима-то нынче какая. Зароешься в снег – вот тебе и дом, и землянка. Получается, что на воздухе, что в такой землянке – один хрен – всё равно на улице. Вот только недавно, перед вашим приходом землянки построили. Так что, почитай, вам повезло. В тепле сидите.
Мы молчим.
– Ротный давеча сказал, что сидеть здесь нам в тепле недолго осталось – скоро опять на мороз. Приказал мне подготовить вас к этому времени.
Мы слушаем и не слышим.
– Ладно, бодисты, я пошел. Занятия начнем завтра с утра, – завершил наш учитель и вышел из землянки.
В этот день мы не обедали. Впервые за время пребывания в армии нам не хотелось есть.
* * *
Следующий день пребывания в роте запомнился тем, что всем, в том числе и мне, налили в кружку водки. Оказывается, здесь, на передовой линии, все получают по 100 граммов водки каждое утро, каждый божий день.
В полку связи, откуда мы пришли, водку не давали. Но я не пью и даже не умею пить. Меня воротит уже даже от запаха водки. В своей жизни пил только один раз: стакан водки на мальчишнике по случаю окончания 9-го класса, ровно за две недели до начала войны. Этот выпивон укрепил во мне стойкое отвращение к этому напитку. Поэтому сейчас я не знал, что делать. Смотрит на меня весь взвод и ждет. Но я просто не могу выпить. Не могу – и всё. Чувствую, надвигается позор. Старшина орет:
– Ну что задерживаешь, едрена вошь! Давай пей, пока дают! Что мнешься, как красна девица на выданье. Давай разом. Раз – и там!
Я в нерешительности. Кто-то хихикает. Старшина вновь:
– Давай следующий. Кто будет причащаться? А тебе, бодист, последнему налью. Хочешь – пей. Хочешь – выливай. Хозяин – барин.
Красноармейцы "причащаются", закусывают кто хлебом, кто рукавом. Кто-то кряхтит. Ко мне подходит телефонист и этак мягко шепчет на ухо:
– Слушай, браток, отдай водку мне, а я тебе полпайки хлеба отломлю.
Удивленно посмотрел на ловкого бойца, и что-то спасительное промелькнуло в голове: “Ура, можно не пить!” С радостью, за просто так отдал я свою чарку избавителю.
