– Я трубку не дам! По инструкции не имею права. У вас свои красноармейцы есть, их и пошлите. Я – не Ваш, – отбиваюсь от похоронной перспективы.
– Я тебе … твою мать, дам сейчас и инструкцию, и не ваш – бегом! Живо!
– Я не могу, и всё. Не имею права, – жестко отвечаю командиру.
– Ах, ты не можешь, сукин сын! А спать на дежурстве – можешь! Бегом марш! – выпалил он, вынимая наган из кобуры.
Я стою и соображаю, что мне делать.
– Бегом марш, я сказал! Что ждешь? – доносится до меня голос командира. – Сейчас расстреляю, падла! – и подносит к моему носу наган.
Делать нечего, может и вправду расстрелять. Отдаю трубку командиру и ползу по направлению к танку. Дополз до окопов пехоты. Дальше нейтральная полоса (нейтралка). На ней никого нет: ни наших, ни чужих, конечно, кроме танка, до которого метров так 50. Выползаю на нейтралку и, зарываясь в снег, ползу дальше. Прислушиваюсь: кругом тишина, сумеречно и холодно. Ползти устал, а впереди еще полпути. Решил рвануть. Будь что будет. Поднялся бегом – свалился под танк. Отдышался, вроде жив. Стучу снизу в "живот" танка – ответа нет. Стучу ногой, затем прикладом – тишина. Осматриваюсь вокруг: не ползет ли немец за мной. Свой явно сюда не приползет – на хрен это ему надо? Стучу еще и еще. Что делать? Тянет назад – становится страшно. Понимаю, что на обратном пути снайпер точно пристрелит – я уже взят на мушку. Он ждет момента, когда я вылезу и побегу обратно. Смотрю вперед – нет никого. Ждать или рвануть? Стучу еще и еще. Надо что-то решать. Решать не хочется, не решается. Начинаю понимать, что здесь под танком всё-таки не так опасно, как снаружи. Лежу, думаю, но мыслей в голове нет. Эх, как хорошо остаться бы здесь и не бежать назад. Стучу. Холодно, начинают замерзать руки и ноги. Тру нос и щеки. Надо решаться – тянуть нельзя. Решаюсь. Рванул. Не вижу, не слышу, не понимаю – провал памяти. Падаю на снег лицом вниз. Кто-то жмет в спину и что-то говорит. В голове проносится ужас: “Немцы!” Прихожу в себя, тяжело дышу, начинаю понимать, что жив. Рядом красноармеец прижимает меня к земле, что-то говорит. Я его не понимаю. До меня, наконец, доходит, что снайпер или промахнулся, или по какой-то причине не стрелял.
Отдохнув, спокойно ползу на КП роты. Вижу телефонный аппарат, трубка брошена, лежит вся в снегу. Рядом с телефоном никого нет. Беру трубку и выдыхаю: «Сирень», «Сирень»”, – ответа нет. В трубке раздается: "«Полынь», «Полынь», «Полынь»”. Линия работает, но меня опять не слышат. Вынимаю микрофон и под шинель. Над головой раздается мат:
– Какого х•• ты бросил трубку, заставляешь, твою мать, меня понапрасну по линии бегать! Спал, сволочь!
Телефонист зло глядит на меня. "Эх, на! Ему бы так спать!" Подвел меня пехотный командир. Как объяснить понапрасну прибежавшему телефонисту, где я был, что делал и что здесь произошло. Я, естественно, молчу. Вскоре телефонист уходит, а я остаюсь дежурить у телефона на всю ночь. Смены мне нет. Быстро темнеет, крепчает мороз, изредка стреляет противник. Мерзнут руки и ноги, холод обволакивает всё тело. Чувствую, как превращаюсь в ледышку. А пехотный командир трубку всё же не бросил – его снайпер ранил в грудь.
***
"Ромашка" продвинулась вперед, подошла к железной дороге (железке), но с ходу взять ее не смогла и залегла в перелеске перед железнодорожным полотном.
КП батальона переходит ближе к железке, и мы тянем "нитку" на новое место. Навстречу бредут раненые. Они на время отвоевались – отдохнут, отогреются, отоспятся в госпиталях. По пути натыкаемся на тела убитых – они уже отвоевались. Для них весь этот кошмар уже пережит и никогда не вернется.
Глядя на эту картину, как-то отчетливо начинаешь понимать, что и нас, остающихся здесь, ожидает та же участь. От этих мыслей становиться страшно. Но думать об этом некогда, надо быстро давать связь. Вот и новое КП. Размотали одну катушку кабеля, это примерно от 350 до 400 метров. Настолько продвинулся батальон за вчерашний рабочий день.
Ординарец с красноармейцем сооружают из ельника шалаш под штаб. Устанавливаю в углу шалаша телефонный аппарат, подсоединяю кабель и усаживаюсь на дежурство.
Лениво постреливает противник, где-то невдалеке слышны разрывы снарядов. С рассветом батальон должен взять железку. Идет подготовка к завтрашнему дню.
Тянет ноги по глубокому снегу очередное пополнение. Правда, как сказал комбат, хилое – всего по 10 человек на роту. А еще добавил в разговоре со своим приятелем, начальником разведки полка, что не знает, как выполнить приказ. Поддержки ротам никакой не будет. Обещано соорудить лишь небольшой артналетик, минут этак на пять, не более, после чего по зеленой ракете вперед на врага. "Так что у меня только одна надежда – на штык, на тот, который всегда молодец!» – закончил свой разговор "Десятый" с главным разведчиком полка.
Ночь. Темно. Мимо КП "Ромашки" к передовой идут красноармейцы с термосами и мешками на плечах – очередной наряд несет в стрелковые роты завтрак, водку и НЗ.
НЗ – неприкосновенный запас питания на тот случай, если днем в роты невозможно будет доставить обед. По инструкции НЗ можно использовать бойцу только в самом крайнем случае, в безвыходных ситуациях, когда надежды на доставку пищи нет. В НЗ входят сухари, банка рыбных консервов, сахар и махорка.
Однако красноармеец, памятуя, что в бою, не ровен час, могут и убить, а тогда харч просто-напросто не за понюшку табака, не по-хозяйски пропадет, плюет на все инструкции и наставления начальства, принимает "героическое" решение и ранним утром сам себе устраивает "банкет?: водку закусывает консервами, кашу съедает с пайкой хлеба, чай пьет с сухарями и двойным сахаром. Позавтракав, сворачивает большую "козью ножку" из армейской газеты, оставленной вчера политруком роты, насыпает до краев махоркой, закуривает и сидит (или лежит) себе, как кум королю, ожидая появления зеленой ракеты. "Вот таперыча порядок. Совсем другое дело. Таперыча можно куды хошь идтить: хыть вперед, хыть назад. Куды прикажут – хыть в бок".
Однако для многих, очень многих защитников Родины этот "банкет" оказывается последним в их жизни.
Рассветает. Ротам дана команда приготовиться. Заработала наша артиллерия, но как-то быстро прекратила огонь. Роты двинулись вперед. Поднялась страшная ружейно-пулеметная пальба. Открыла огонь вражеская артиллерия. Многочисленные перелеты снарядов разрываются вокруг "Ромашки", однако связь пока цела. Мимо "Ромашки" пошли раненые. Идут, медленно спотыкаясь в глубоком снегу. Санинструкторы тащат на узких лодочках и санках на лыжных полозьях тяжелораненых.
От раненых узнаем, что роты до железки так и не дошли и залегли под сильным пулеметным огнем. Значит, артиллерия не подавила пулеметные огневые точки немцев, а, следовательно, не выполнила свою непосредственную боевую задачу. Выделенный лимит снарядов, как говорят, ушел за "молоком”. Что ж теперь делать пехоте?
Слышу, как комбат просит у комполка еще "огоньку" по трещащим пулеметам немцев. Однако артиллерия молчит. Видимо, даже самому "Седьмому" там наверху отказали в поддержке артогнем. Время идет, а команд никаких нет – связь молчит.
А в это время красноармейцы пехотных рот "Ромашки” лежат на снегу, на сильном морозе под сильным пулеметным огнем на открытой местности. Бойцы лежат, не поднимая головы и зада, и ждут помощи от "Бога войны”. Но время идет, бойцы замерзают, несут потери, а артиллерийской поддержки всё нет и нет.
В отличие от нас, связистов, бойцы еще не знают, что "Седьмой» получил не только отказ, но и крепкий нагоняй за то, что не использовал артиллерийскую завесу для взятия железнодорожного полотна. Поздно поднял пехоту в атаку. Вечная борьба за правду между двумя родами войск: пехотой и артиллерией – кто виноват в срыве атаки и невыполнении боевой задачи. Пехотные командиры обвиняют артиллерийских в том, что они не сумели подавить все огневые точки противника, а артиллерийские обвиняют пехотных в том, что поздно покинули свои окопы, медленно наступали и оторвались от огневого вала артиллерийского сопровождения. Идет большая словесная перепалка на эту тему. Но пехота этого не знает и не слышит. Она лежит на морозе на снегу и с нетерпением ждет помощи. Она надеется и ждет. А пушкари в это время чистят банниками загрязнившиеся стволы отстрелявших орудий, и пока отцы-командиры выясняют отношения – кто прав и кто виноват – спокойненько с чувством выполненного долга идут обедать на батарейную кухню.
Комбат ушел в 1-ю роту. Она ближе других рот подошла к «железке", но понесла большие потери. Время движется к полудню. Ясно, что атака сорвалась. Надо отводить роты с открытой местности из-под огня противника обратно в мелкий кустарник. Но сделать это можно только с наступлением темноты или, на худой конец, с началом сумерек.
К телефону вызывают комбата, просят доложить обстановку. На КП кроме меня, телефониста, рядового Еременко и адъютанта штаба никого нет, все впереди. Связи с КП первой роты у телефонистов батальона нет, как нет и самих телефонистов – они все на своих ротных линиях латают перебитый кабель.
Адъютант приказывает мне разыскать капитана. Передаю трубку Еременко и бегу в 1-ю роту. По дороге в роту встречаю телефонистов батальона, ремонтирующих свою
нитку?. По пути спотыкаюсь о припорошенные снегом трупы, падаю на ставшим черным снег при близких разрывах снарядов. Добегаю до КП роты, падаю на снег и ищу глазами комбата. Капитан лежит на снегу под кустом вместе с комроты немного впереди КП. Подползаю и передаю приказ
Седьмого". Оглядываюсь. Впереди низкий кустарник, вдали полотно железной дороги. Между кустарником и полотном – открытая местность. На ней на почерневшем снегу лежат красноармейцы. Отсюда не видно, живые они или мертвые. Не утихает ружейно-пулеметная пальба, прижимающая пехоту к земле. Упаси боже подняться – увечье или смерть обеспечены. Однако глаз начинает замечать, что некоторые фигурки шевелятся и медленно пятятся, как раки, назад.
Отползаю назад и я. А в голове не утихает: "Господи! Роте еще полдня – вот так лежать на морозе, на снегу под огнем. Бедная пехота. Сколько же мытарств, физической и моральной нагрузки испытывает пехотинец в бою».
Мы, связисты, хоть и не очень далеко находимся от пехотных рот – всего в 100–300 метрах, но всё-таки сзади, а по фронтовым меркам на "космическом" расстоянии от нее.
Если же говорить об остальных родах войск (артиллеристы на батареях, танкисты, саперы, минеры, разведчики), то все они в определенном смысле гастролеры на передовой линии фронта. Они находятся там только на время и в период выполнения своих прямых боевых обязанностей, после окончания которых уходят в тыл в расположение своих частей и подразделений, где, подчас, спят и отдыхают в теплых землянках, а, главное, в безопасности.
И только ?царица полей" и в мороз, и в стужу, и в дождь, и в вёдро, и в жару и в холод – во все времена года, круглосуточно и бессменно находится перед лицом и на виду у противника. В аду и в пекле, на пределе человеческих сил и возможностей, ведет пехота свои боевые действия, прикрывая своим телом (и грудью) и страну, и Родину, да, впрочем, и все остальные рода войск вместе взятые.
Дрогнет пехота – и танки не всегда помогут, особенно если их не очень уж и много, а об авиации и говорить не приходится, ее просто нет. На артиллеристов у пехоты надежда тоже слабая. У "Бога войны" вечная нехватка снарядов. А без снарядов на кой хрен этот
Бог" нужен пехоте.
Возвращаюсь на "Ромашку", докладываю адъютанту, что "Десятого" нашел и приказ "Седьмого" передал. А из головы не выходит: "Может быть, всё же выползут бойцы с открытого места в более безопасные кусты? Дай-то им Бог!»
***
Решено брать железку затемно, еще до наступления рассвета. "Ромашке" выпала честь первой начинать атаку. В качестве усиления батальону придают роту автоматчиков. Они приходят вечером – все в белых маскхалатах и, как я слышал из разговоров, первыми начнут атаку на участке 1-й роты. Здесь ближе всего до железнодорожного полотна. Первая рота, потеряв почти половину своего состава, позиции свои всё же не сдала.
Нам тоже пришло пополнение в лице взводного и трех телефонистов. Впереди организуется еще одна точка связи, "Сирень" – КП роты автоматчиков. На "Сирень" потянули кабель рядовые Маштаков и Ботвич. За ними ушли взводный и рядовой Мельников. Я с Еременко остаюсь на "Ромашке". Сюда же пришел новый "Седьмой".
Ночью всем выдают завтрак, водку и НЗ. В темноте и тишине, на морозе, за белоснежным столом проходит очередной "банкет" в батальоне. Неожиданно взлетает осветительная ракета и на некоторое время становится светло. Тестирующие и тестируемые ложатся и замирают. Ракета догорает и спускается на землю. Вновь и тихо, и темно, и "банкет» и жизнь продолжаются.
Под утро рота автоматчиков выползла на "нейтралку" и тихо подобралась к железнодорожному полотну. Затем так же тихо и незаметно перемахнула через "железку" и неожиданно для немцев свалилась в их окопы буквально на "голову". В тишине и темноте завязался рукопашный бой. На подмогу автоматчикам пошла первая рота, затем двинулись вторая и третья. Опомнившись, открыла огонь немецкая артиллерия, но роты уже успели добежать до железки и вышли из-под обстрела противника.
КП батальона переходит ближе к успешно наступающим ротам под полотно железки. Тянем с Еременко линию вслед за комбатом и его "камарильей". Противник еще не успел перенести огонь по нашей, продвинувшейся вперед пехоте, а потому бьет по старым, ранее пристрелянным позициям. И штаб, и мы попадаем под шквал этого огня. Комбат, а за ним и ординарец рванули сквозь огонь к полотну. За ними рванул начальник штаба, но, раненый в ногу, упал на снег. Ординарец тащит его обратно к нам. Мы с катушкой так быстро бежать не можем. Бегу трусцой под аккомпанемент разрывов, а Еременко сзади расправляет и укладывает кабель. Вот и проклятая пехотой, но спасительная сейчас для нас железка, за взятие которой отдано уже столько жизней. Ложимся рядом с комбатом под невысокую насыпь полотна, подключаем телефон и отдаем трубку комбату. Слышу, как "Десятый" докладывает "Седьмому", что окопы за железкой
карандаши" взяли почти без потерь. Первая рота и автоматчики преследуют противника, вторая и третья расширяют прорыв по железнодорожному полотну и заняли станцию Жарок. Самой станции нет – она разрушена. "Седьмой" отвечает, что дана команда первому и третьему батальонам начать атаку и двигаться навстречу ротам, а в прорыв на помощь "Ромашке" он даст свой резерв, который вот-вот должен прийти к нам.
Так удачно начатая атака к полудню захлебнулась. Батальоны так и не смогли сдвинуться с места, а резерв "Седьмого" запоздал и из-за сильнейшего огня уже не смог перемахнуть через железку на помощь ушедшим вперед ротам.
Немец очухался и вдоль полотна железной дороги с обеих сторон прорыва установил такую плотную пулеметно-минометную завесу, через которую ни на ту сторону, ни с той стороны не могла проскочить, как говорится, ни одна мышь, ни один "карандаш". Роты "Ромашки" оказались отрезанными от своих плотным огнем противника. Смельчаки, пытавшиеся перемахнуть через железку, замертво, как подкошенные, падали на ее полотно.
Пришлось и "Десятому” отползать от полотна в тыл, на свое прежнее КП. Не успел "Десятый” продвинуться вслед за своими ротами. Замешкался чуток и остался один со штабом на этой стороне полотна дороги без своих боевых "карандашей".
Вслед за "Десятым" в обратный путь под сильнейшим огнем по открытой местности, не поднимая ни головы, ни зада, поползли и мы с Еременко к спасительным кустам, откуда начинала свой боевой путь первая рота. Ползли не торопясь, осторожно, наматывая кабель на катушку. Вот и кусты. В их глубине, недалеко от опушки, комбат облюбовал свое новое КП. Как это ни покажется удивительным, но связь в это утро и днем работала устойчиво, без перерывов. Бывает же такое везение. Осколки снарядов ее не задевали точно так же, как не задели они и нас с Еременко в походе на железку и обратно. Слышу, как "Десятый" докладывает "Седьмому” об обстановке – немец перешел в контратаку и теснит роты к полотну, роты несут потери и просят прикрыть артогнем.
Шуршат в воздухе над нами летящие к немцам снаряды, затем слышны их мощные разрывы. На сей раз артиллеристы удачно поддержали пехоту. Слышу, как "Седьмой" докладывает, что немец прекратил атаки, но и роты для дальнейшего продвижения сил уже не имеют – понесли большие потери.
Дело движется к вечеру, скоро наступят сумерки, а с их наступлением и окончание боевого трудового дня. Ночью воевать трудно – ни зги не видать. Можно заблудиться и "не в ту степь” наступать. Бывало и такое. Темное время суток используется командованием для приведения своих "растрепанных" подразделений в должный боевой порядок для продолжения наступления на следующий день. Всю ночь трещат телефоны. Всю ночь командование ведет переговоры. Всю ночь связисты начеку, не дай бог прекратится связь. Усталые за день, мы с неменьшей проворностью бегаем по линии всю ночь. Хочется спать, ноги гудят, в животе – пусто, но мы моментально выскакиваем на линию, чуть-чуть раньше, чем расстегнется кобура пистолета ведущего переговоры.
Уже почти в сумерках комбат отдает команду прекратить наступление и окопаться. Обещает с наступлением темноты прислать пополнение, боеприпасы и, естественно, самое главное – пищу. Просит подготовить к эвакуации раненых. Все понимают, что завтра утром это сделать будет невозможно.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «ЛитРес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=69163477&lfrom=174836202) на ЛитРес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
