Аким Сергеевич Лачинов "Преодоление невозможного"

Преодоление невозможного
Аким Сергеевич Лачинов

Записки военнопленного, бывшего узника концентрационных лагерей в фашистской Германии в годы Великой Отечественной войны 1941-1945 гг

Аким Лачинов

Преодоление невозможного

Предисловие автора

Когда меня освободили американцы, я думал написать воспоминания о пережитом. Но меня встретили на родине недоброжелательно. Подозрение, недоверие, голод не давали возможность осуществить мечту. Потом учёба, долгие годы трудной, изнурительной учительской работы заставили меня забыть об этом.

Иногда, бывало, посмотришь какой-нибудь фильм из жизни Великой Отечественной войны в кинотеатре или по телевизору – чувствуешь, что нервы напрягаются, наплывают какие-то мысли, воспоминания о пережитом. Так и хочется взяться за перо и написать об этом. Но будничная жизнь постепенно засасывает, отвлекает и опять забываешь о прошлом, живёшь настоящей жизнью.

Так прошло почти 34 года. Как-то я рассказал о некоторых фактах пережитого бывшему фронтовику, учителю истории Русскову ДмитриюТрофимовичу. Он заинтересовался рассказанным. Попросил меня написать о себе, о годах, проведённых на фронте и в плену. Я дал согласие. Но приступить к делу долго не мог: прошло очень много времени, многое позабыто, нет настроения и нет условий, чтобы серьёзно заняться повествованием исторических событий.

Однажды в литературной газете я прочёл о том, что все участники Отечественной войны должны оставить после себя потомкам мемуары, воспоминания о войне. Кроме того, я был ещё в плену, бывший узник фашистских концентрационных лагерей.

И вот опять я в Гудермесе встречаюсь с историком Руссковым. Он опять попросил меня хотя бы коротко написать для газеты о некоторых событиях прошлого. Я всё-таки написал и отдал ему.

Хотя я по специальности словесник, много писал докладов, лекций, официальных документов, отчётов, но писать повествование об исторических событиях не так просто, тем более что в этом отношении никакой практики не было.

Но самая главная проблема в том, что я не могу в подробностях воспроизвести события, так как многие факты и фамилии участников событий позабыты. Кроме того, через несколько дней мне исполнится 62 года (5 июля 1979 г.), а в этом возрасте начинать писать – это почти немыслимо. Но всё-таки я взялся писать.

Может быть этот сырой материал, какой я оставлю потомкам, для некоторых, кто заинтересуется, послужит фундаментом для создания рассказов, повестей и даже романа. Для этого, конечно, нужен опыт, умение, дарование и упорный труд.

Заранее прошу прощения, если читатель почувствует корявый язык, некоторые неточности или искажение фактов, потому что это было очень давно.

Фрагмент рукописи А.С. Лачинова

22 июня, воскресенье

В мае 1941 года наш 103-й полк 85-й стрелковой дивизии перебазировался из города Борисов в Гродно. На огромной площади за городом разбили летний лагерь. Жили мы в палатках.

Ещё в Борисове меня и моего товарища по роте Михаила Герасименко перевели в штаб полка для выполнения особого задания.

Дисциплина в армии была очень жёсткая. Редко кому удавалось получить увольнительную и выбраться в город. Но перед этим, бойцам приходилось в течение 1-2 часов проходить инструктаж и маршировать строевым шагом. Культурных развлечений, кроме читки газет и журналов да бесед командиров, у нас почти не было.

Поэтому, когда 19 июня в часть прибыл Ансамбль песни и пляски Западного военного округа, все мы очень обрадовались. В летнем кинотеатре при части собрались красноармейцы. Все места были заняты, очень многие стояли за скамейками и по бокам. На эстраду вышли улыбающиеся жизнерадостные артисты с отличной военной выправкой.

Начался концерт. Участники ансамбля исполняли песни на военно-патриотические темы. Потом на сцену вышла хореографическая группа, которая так задорно сплясала матросский танец, что мы все восхитились постановкой и получили истинное наслаждение. Красноармейцы, сидевшие впереди меня, начали выкрикивать: «Молодцы! Танцуете-то хорошо, посмотрим, как будете воевать!» Дело в том, что в последнее время ходили слухи о военной угрозе Советскому Союзу со стороны фашистской Германии.

Несмотря на договор о ненападении, заключённый между Германией и СССР, народы мира были встревожены фашистской милитаризацией Германии, Италии и Японии.

Концерт прошёл успешно. Все зрители были очень довольны. Пришли мы с Мишей в палатку в хорошем настроении. Но через некоторое время грусть охватила нас обоих. Какое-то чувство подсказывало нам, что в ближайшее время что-то должно случиться. Долго говорили мы о предстоящих делах и легли спать с тяжкими раздумьями о будущем.

Прошло ещё два дня. На душе было очень тяжело. Казалось, причин для тревоги нет, а всё-таки было почему-то тревожно.

21 июня, в субботу, привезли нам фильм. Названия я не помню, но показывали освобождение Западной Белоруссии и Северной Буковины. Решили мы с Михаилом посмотреть этот фильм. Просидели всего минут 20-25 и вернулись в палатку: настроение у обоих хуже некуда. Зажгли свечу. Мы долго сидели, говорили о настоящем и будущем. Уже за полночь легли спать. Под впечатлением беседы, затронувшей многие жизненные вопросы, я долго не мог заснуть. Первым захрапел Герасименко. Наконец, и меня одолел сон.

И снится мне, что я нахожусь в русской церкви. Внутренность поразила меня: всё блестит, везде иконы с изображением Иисуса Христа, Божьей матери и святых; в алтаре священник размахивал кадилом, перед ним группа людей, которая тянула церковную песню, вокруг многочисленные верующие молились.

Не успел я осознать происходящее, как услышал зычный голос командира полка майора Каравашкина. Он обходил палатки и кричал: «Подъём! Какого чёрта вы спите? Война началась!» Было четыре часа утра.

Тревога, поданная полковой сиреной, на нас не подействовала: мы привыкли к ней, так как до этого в течение недели такую тревогу включали ежедневно (шли манёвры), и она всех не касалась.

Майор Каравашкин забежал к нам в палатку. Мы с товарищем вскочили с постели в нижнем белье и стали по команде «смирно». Суровый взгляд командира полка и слово «война» ошеломили нас. Постояли с минуту, приходя в себя. А через пять минут мы с Михаилом были уже в полной боевой готовности.

Над нашим летним военным лагерем «Соло» летели десятки фашистских тяжёлых бомбардировщиков и сбрасывали бомбы на лагерь и город Гродно. Город горел.

Мы получили задание эвакуировать штаб полка. На это ушло примерно минут тридцать. Только погрузили документы на подводы и отъехали метров 600, как на штаб сбросили бомбу. От здания осталось одно название. Вокруг лежало множество убитых бойцов. Одна бомба, по рассказам очевидцев, упала прямо на голову Беленсону, бойцу нашей роты, участнику художественной самодеятельности, обладавшему очень хорошим голосом. Он выступал в Минске и в Кремле на смотре художественной самодеятельности.

Стояла ясная солнечная погода. С самого утра уже припекало. В такую погоду хорошо пойти на речку да искупаться. Куда там! К пеклу природному добавилось пекло войны. В лагере наблюдалось большое движение: батальоны, роты, взводы и другие подразделения получали боевые задания. Мы ушли в лес.

По дороге мы видели, как толпы людей семьями и в одиночку в панике шли в сторону Минска, таща за собой домашний скарб, некоторые волочили корову, гнали стадо овец. Плакали дети и женщины. Среди беженцев много евреев. Один из наших бойцов шёл в нижнем белье. Он один остался в живых из 4-го батальона, который в четырёх километрах от границы строил доты и дзоты.

Плач детей, стариков и женщин, рёв коров, блеянье овец, лай собак, грохот орудий и вой самолётов наводили на всех неописуемый ужас. Да ещё додумались гитлеровские лётчики сбрасывать с самолётов пустые бочки, чтобы сильнее действовать на психику людей.

Гитлеровцы с самого начала молниеносно пошли в наступление: с воздуха падали бомбы, артиллерия поливала шквальным огнём, а мотопехотные части постепенно занимали территории.

Наша батарея стала действовать активней. Зенитки сбили один самолёт противника. Немало полегло немецких солдат.

Под вечер мы добрались до леса. Оттуда хорошо был виден город, представлявший собой огромное зарево, как будто солнце спустилось на землю.

К вечеру стрельба затихла с обеих сторон, иногда нет-нет снаряды противника попадали в расположение части.

Мы, начиная с командира полка и заканчивая бойцами, очень тяжело пережили первый день войны. Рядом гибли наши близкие по духу и оружию товарищи. По сей день снятся мне изуродованные снарядами и бомбами тела бойцов, детей, женщин и стариков.

На второй день оперативным дежурным по штабу полка стал капитан Малинин. За несколько дней до войны он был снят с военного учёта, так как болел туберкулёзом. Он собирался уехать на родину ещё в пятницу, но по каким-то обстоятельствам задержался, и поездку отложил на воскресенье. А тут война… У войны свои законы. Здоровые, больные – все должны участвовать в боевых действиях.

Капитан Малинин в траншее налаживал связь с батальонами и командиром полка. Неожиданно он из траншеи прокричал мне: «Лачинов, отныне ты будешь моим помощником!» По его распоряжению я выполнял ряд обязанностей: делал донесения с передовой, передавал приказы капитана батальонам, другим подразделениям и отдельным лицам, составлял списки погибших, собирал медальоны погибших и оказывал медпомощь раненым, хотя такой возможности почти не было без медикаментов, перевязочного материала, пищи.

Из траншеи человек 75 раненых кричали и стонали: «Ой, помогите!», «Мама, я умираю!», «Дайте воды!», «Перевяжите раны!» Одни были в предсмертной агонии, другие просто стонали от боли, а некоторые произносили последние слова: «Прощайте, товарищи…»

Немцы пошли в атаку. Нам пришлось отступить в сторону города Лида. Раненых в траншее оставили (другого выхода не было). Очень часто приходилось рыть окопы.

Как-то, сидя в окопе, я обратился к товарищу по роте:

– Слушай, Солтанбек, дай кусок сухаря, я уже третий день в рот ничего не брал, а вы где-то смогли достать.

Он меня грубо оборвал:

– Свои надо иметь, не дам.

– Сейчас противник откроет артиллерийский огонь, может быть, мы все погибнем, и твои сухари останутся, – добавил я.

Он промолчал. Минуты через две заработала артиллерия противника. Человек 20-25 погибли, в том числе и Солтанбек. Осколок долетел и до моей каски, оторвал кусочек.

Не помню, на третий или четвёртый день противник сильно бомбил расположение нашей части. И получилось так, что наш 103-й полк разделился на две части. Та, что оказалась впереди, заняла оборону, окопалась. Та, что позади, попала под бомбёжку и шквальный артиллерийский огонь. Полегло немало… Но многие остались в живых и искали свою часть. Бомбардировщики противника полетели в сторону Минска, а вражеская артиллерия временно замолкла. Воцарилась гробовая тишина. Мы с Герасименко остались вдвоём на поле боя. Посмотрели вокруг: никого нет, кроме убитых. Несколько минут постояли в молчании. С сердцем стало плохо. Многокилометровые пробеги то вперёд, то назад без еды и воды сказались на моём здоровье. Я уже не мог так быстро двигаться, рыть окопы, как в первые дни войны (а приходилось проходить по 50-70 км в день).

Михаил был намного крепче меня. Его отличали высокий рост, широкие плечи, богатырская сила, спокойствие, деловитость и практичность, а чёрные волосы, карие глаза, широкий лоб и мягкая улыбка на лице придавали ему обаяние.

Он обратился ко мне: «Володя (так меня звали товарищи в армии), я вынужден покинуть тебя, ты очень ослабел, не сможешь быстро идти, я буду прорываться к своим. Если останешься жив, то зайди к моим родителям и расскажи всё обо мне и о войне; если я останусь жив, то зайду к твоим родителям. Прощай». И он побежал на восток. Он думал, что все погибли и его ожидает неминуемый плен. Долго я смотрел ему вслед. Мне было очень жаль, обидно и досадно, что расстался с верным другом. Что поделаешь… У войны свои законы…

Я остался на поле боя один, измождённый, голодный и морально подавленный. Что делать? Я тоже пошёл на восток.

Вдруг вдали увидел: стоит зенитка, а возле неё четыре человека. Я подошёл. Командир орудия крикнул: «Ты чего прохлаждаешься? А ну, подавай снаряды!» В это время летела эскадрилья тяжёлых бомбардировщиков противника. Я с другими бойцами начал подавать снаряды. Их было мало. Только один снаряд попал в хвост вражеского самолёта. Самолёт загорелся и пошёл вниз.

Когда закончились снаряды, я пошёл искать свою часть. По дороге встретил незнакомого полковника. На вид ему было лет сорок, высокого роста, лицо измученное и почерневшее, но приятное. По выражению лица видно было, что где-то в глубине души таятся светлые надежды на будущее. Он ещё не осознал всей трагедии, которая ждёт его и других бойцов и командиров.

Он первый обратился ко мне:

– Куда держишь путь?

– Ищу свою часть, товарищ полковник, – ответил я.

Он хотел что-то ещё сказать, но промолчал. Я понял, что у него появились сомнения по поводу происходящих событий. Я ему рассказал о недавних боях. Он ничего не ответил и предложил мне шинель и бинокль. От шинели я отказался, а бинокль взял и спросил, нет ли у него хлеба. Он дал кусок чёрного хлеба. Я тут же с жадностью проглотил его и пошёл дальше.

Наконец, я нашёл свою часть, уже хорошо потрёпанную боями. Недалеко от КП стояло человек 20-30 бойцов. Кто-то крикнул мне: «Иди, становись сюда!» Я присоединился к ним. Из КП вышел командир полка майор Каравашкин. Он обратился к лейтенанту Ширинову:

– Ну, что? Построили дезертиров? Стоило бы их расстрелять.

Вмешались майор Золин и капитан Лукин:

– Товарищ майор, какие же они дезертиры? Вы разве не знаете, какая была обстановка сегодня? Ведь они отстали от части из-за сильной бомбардировки и артиллерийского огня противника.

Злобное выражение постепенно стало сходить с лица Каравашкина.

– Да, пожалуй, это так, – медленно и приглушённым голосом сказал командир полка. – Переформируйте подразделения! – приказал он майору Золину.

Скоро был дан приказ идти в атаку. Вёл нас капитан Лукин, а капитана Малинина я уже больше не видел. Видимо, на каком-то участке он погиб. О капитане Лукине говорили, что он когда-то работал на Челябинском тракторном заводе бухгалтером. Лукин – человек жёсткий, требовательный, довольно эрудированный, хорошо разбирался в обстановке и в тактике военных действий. Бойцы его очень уважали за объективность и справедливость, за заботу и уважение к ним. Я его запомнил на всю жизнь после одного случая.

Это было ещё до войны. Как-то к нам в роту зашёл капитан Лукин на утреннюю поверку. А я как раз в этот день был дневальным. Я отдал ему рапорт.

– Где старшина? Почему его нет? – спросил он.

– Не знаю, товарищ капитан, – ответил я.

– Построй мне роту, – приказал капитан.

Я построил роту. Лукин внимательно осмотрел красноармейцев и обнаружил, что у некоторых ботинки и гимнастёрки порваны. Он страшно возмутился и даже побагровел. В этот момент появился старшина Коркин (он был сверхсрочником и мог свободно уходить за пределы части). Капитан обратился к старшине:

– Коркин, почему ты вовремя на поверку не приходишь?

Коркин молчит.

– Коркин, почему у некоторых красноармейцев ботинки и гимнастёрки порваны, почему новые не выдаёшь?

– Откуда я знаю? – со злобой сказал Коркин.

– Коркин, я тебя посажу, – серьёзно предупредил капитан.