На пару минут воцарилось молчание, нарушаемое лишь смачными винными глотками и звоном серебряной посуды.
Желая нарушить молчание, хозяин дома решил задать вопрос на новую тему.
– Кстати, святой отец, а почему этими жуткими судами над ведьмами не занимается священная инквизиция? И что это за суд такой, где половина из обычных судей, а половина из духовных? – спросил хозяин дома, протягивая свой кубок Зданусе за новой порцией рейнского.
– Ну, на этот вопрос прямо отвечает сам «Malleus maleficarum"*, – начал рассказывать отец Якоб. – В самом начале его третьей части прямо говорится: «Надо ли ставить процессы против ведьм, их покровителей и защитников под юрисдикцию духовного епархиального и светского суда, и освободить от ведения этих дел инквизиторов еретических заблуждений? На это следует утвердительный ответ, особенно если учесть те или иные отдельные места из канонов. Значит, процессы над ведьмами только тогда относятся к юрисдикции инквизиции, когда ведьмы, кроме самого колдовства, преследуются ещё и за ересь. Но в массе своей преступления ведьм не носят характера ереси; например, топтание хлеба, обращённого в тело Христово, в грязи, что представляет собой ужаснейший грех, может совершить и человек, не исповедующий лжеучений, а лишь полагающий, что с помощью этого дурного деяния он сможет, опираясь на благоволение беса, найти какой-нибудь клад. И подобного рода деяния не могут быть подсудны инквизиторам.»
Также ведьмы, заключившие договор с дьяволом, но сохранившие веру в своём сердце, не могут подлежать суду инквизиции. Даже если все ведьмы отступили от веры, то это ещё не значит, что они впали в ересь. Они лишь стали отступницами, а отступничество инквизиторам не подсудно.
А смешанный состав трибунала происходит оттого, что преступления ведьм должны быть подсудны отчасти светскому, а отчасти церковному праву, так как такие преступления вредят как мирским благам, так и вере.
Закончив говорить, отец Якоб утёр вспотевшую лысину, и как следует приложился к кубку с вином.
В этот момент слово взял Ганс Рихтер:
– Конечно, наш горячо любимый отец Якоб полностью прав, касательно ведьм и суда инквизиции. Но у всех остальных может сложиться впечатление, что ведьмы виновны не более чем уличный мальчишка, стянувший яблоко с рыночного прилавка.
Я скажу больше, как юрист и судья.
По общему правилу судопроизводства преступления делятся на обыкновенные и исключительные – «crimina ordinaria» и «crimina excepta». К исключительным относятся такие преступления, как оскорбление их величества, измена, ересь и прочее подобное; для этих crimina excepta суд имеет особые полномочия и не является связанным обыкновенными формами судопроизводства; даже напротив, он должен, смотря по необходимости, переходить границы установленного законом порядка: in his ordo est, ordinem non servare.
Но колдовство считается исключительным даже среди crimina excepta. Это преступление совершенно особенное: оно совершается тайно, скрывается во тьме, ему покровительствуют тёмные силы, сам дьявол помогает ведьме, научая её отрицать вину и лгать на суд, закаляя её даже против мучений пытки, ослепляя судей, затемняя память свидетелей, утомляя даже палачей. Поэтому судье особого трибунала приходится встречать такие трудности, каких и в помине нет в других судебных делах: ему приходится в течение всего процесса выдерживать постоянную борьбу с дьяволом, и чтобы его перехитрить и одолеть, нужно иметь особые средства и принимать исключительные меры.
Ввиду всего этого, для судов над ведьмами выработаны специальные судопроизводственные формы, более строгие и во многих отношениях отличающиеся от обыкновенного порядка судопроизводства по уголовным делам. Согласно древнему немецкому праву, для возбуждения преследования по обвинению в каком-либо преступлении, требовалось, чтобы обвинитель становился лицом к лицу с обвиняемым, доказывая своё обвинение, или чтобы несколько достойных доверия граждан под присягой подтвердили достоверность фактов, доказывающих правоту обвинения. Также по каноническому праву обвинение основывается на inseriptio правоспособного обвинителя, причём процесс не должен выходить за пределы обвинительных пунктов обвинителя. Также признание обычного подсудимого имеет цену лишь тогда, когда оно добровольное, и никоим образом не исторгнуто под применением силы.
Что же до колдовства, то для возбуждения обвинения достаточно лишь одного подозрения, даже меньшего, чем для обвинения в ереси. Достаточно народной молвы, каких-нибудь слухов, догадок, внешнего вида ведьмы, её совершенно случайных, самых мелких поступков. Как и в случае с ересью, для обвинения в колдовстве также достаточно одного только доноса. Более серьёзных доказательств можно и не искать.
Для возбуждения преследования против обвиняемых и даже для применения пыток достаточно самого малого признака их вины. Самым прямым и неоспоримым доказательством может служить то, что обвиняемый происходит от родителей, из которых кто-нибудь прежде также был осуждён за колдовство. Достаточно даже того, что кто-то смотрит исподлобья и не может смотреть прямо в глаза, или имеет на теле какие-нибудь подозрительные знаки.
Закончив говорить, судья также утёр лоб, и прильнул к кубку с вином.
– Ну, а сейчас кто-нибудь находится у вас под следствием? – спросил мастер Вебер, взглянув на диковинные механические часы, висящие на стене, с крохотными, постоянно двигающимися, фигурками эльфов и гномов.
– А-а, – махнул рукой уже изрядно захмелевший Ганс Рихтер. – Опять эта дурацкая семейка Лойе. В ноябре мы уже осудили старшую из трёх сестёр, а сейчас в тюрьме сидят младшие две. Говорят, они открыто угрожали соседям навести на них хвори и мором истребить всю их скотину. И самое главное – привели их родной брат и муж средней сестры. В общем, на завтра уже назначен суд.
На часах маленький остроухий эльф, танцующий на цветочный полянке, известил о наступлении одиннадцати часов. Допив оставшееся в кубках вино, гости решили расходиться. Чтобы гости быстрее добрались домой, мастер Вебер предоставил им свой личный экипаж. Попрощавшись с радушным хозяином, четверо гостей спустились вниз и уселись в карету. Первым к доминиканской обители отвезли отца Якоба, потом недалеко от городской ратуши высадили судью Рихтера и мастера Фрица. Последним домой отвезли Ларса.
Несмотря на недомогание от вчерашнего выпитого, Ларс, как и обещал вчера брату Иоганну, поднялся на два часа раньше обычного и, напившись воды, отправился в собор. Морозный утренний воздух быстро выгонял из головы хмель и приводил в чувство.
Как и было обещано Гансом Рихтером, на следующий день состоялся суд над Марией и Катериной Лойе, двумя младшими сёстрами казнённой ещё в ноябре Марты Лойе. К полудню у городской ратуши, где происходили слушания колдовских дел, наметилось заметное оживление. Из торбурга Петушиных ворот привезли двух обвиняемых. Обе были закованы в кандалы, и у обоих на головах были надеты ведьмины сбруи. Поджидавший их народ уже раньше времени хотел кричать «brennen».
Первой перед судом предстала средняя сестра Мария. Как и положено по обычаю, в залу суда её ввели спиной вперёд и также поставили спиной к судьям. Уже смирившись со своей участью, она покорно ожидала момента, когда ей вынесут неизбежный приговор.
К этому времени Ганс Рихтер и все остальные члены суда приготовились к очередной схватке с дьяволом.
Едва с Марии Лойе сняли ведьмину сбрую, главный судья начал допрос. Первыми последовали три предварительных ознакомительных вопроса.
– Как ваше имя? Назовите себя, – первым делом потребовал Ганс Рихтер.
– Мария Лойе, – со спокойствием обречённой ответила подсудимая.
– К какому сословию вы принадлежите?
– К бюргерам.
– Где вы проживаете на данный момент?
– В Роденкирхене.
Далее последовали вопросы из interrogatorium.
– Признаёте ли вы, Мария Лойе, то, что являетесь ведьмой? – задал он первый вопрос из вопросника.
– Да, признаю, – смиренно ответила подсудимая, прекрасно понимая, что говорить иное бессмысленно.
– Как давно вы занимаетесь колдовством, находясь под властью злых сил? – последовал неизменный второй вопрос.
– Не знаю. Может быть, с самого детства? – также смиренно ответила Мария.
– Что вас побудило к занятию колдовством?
– Ничего. Колдовать меня учила старшая сестра Марта, а её учила наша покойная матушка, которая давным-давно умерла.
– Являлся ли к вам когда-нибудь дьявол? Под каким видом и в какое время суток?
– Не являлся. Меня всему научила старшая сестра Марта. Может, к ней и являлся дьявол, но я об этом ничего не знаю.
– Хорошо, – тихо сказал судья Рихтер, думая стоит ли продолжать допрос.
Решив-таки, что с него достаточно, он передал слово отцу Якобу. Не медля ни секунды, тот приступил к своей части допроса.
– Случалось ли тебе использовать свои колдовские навыки? Если да, то для чего именно? – задал свой первый вопрос священник.
– Один раз, – ответила подсудимая.
Для чего именно?
– Я хотела извести скотину у соседей.
– А почему тебе взбрело в голову портить соседскую скотину?
– Потому что все наши соседи богаты, и только мы одни живём хуже всех.
Услышав её ответ, отец Якоб покачал головой.
– Что именно ты решила тогда сделать? Какой именно колдовской способ ты решила использовать? – продолжил спрашивать доминиканец.
– Я держала в руках осквернённое и перевёрнутое вверх ногами распятие, трижды прочитала задом наперёд «Отче наш», потом перекрестила этим распятием соседского быка и сказала: «Чтобы ты сдох!». А в самом конце бросила это осквернённое распятие в сено, которое тот бык ел. Вот и всё, – ответила Мария.
– И что с этим быком случилось? – не без интереса спросил отец Якоб.
– Ничего особенного. Хозяин зарезал его перед Пасхой, – с тем же простодушием ответила подсудимая.
По залу прошёл сдавленный смех.
– Увы, – развёл руками монах. – Всему виной зависть – один из смертных грехов!
На этом отец Якоб также решил закончить допрос.
Глотнув из кружки воды, Ганс Рихтер зачитал приговор, в котором перед сожжением на костре осуждённой даровалось снисхождение в виде предварительного отсечения головы. Снова надев на неё ведьмину сбрую, Марию увели прочь.
Следующей перед судом предстала четырнадцатилетняя Катерина – младшая из трёх сестёр Лойе. Как и сестру, её спиной завели в зал и точно также поставили спиной к судьям. Также как и сестра, она была закована в кандалы и ведьмину сбрую.
Ожидая от Катерины тех же быстрых признаний, что и от Марты, Ганс Рихтер хотел побыстрее закончить сегодняшнее заседание трибунала, так как потом ему ещё предстояло работать в суде по гражданским делам.
Но дело приняло совершенно неожиданный поворот. На первые предварительные вопросы Катерина ответила вполне спокойно, однако дальнейшие её ответы пошли в совершенно ином ключе.
– Признаёте ли вы, Катерина Лойе, то, что являетесь ведьмой? – сухо спросил судья, ожидая от подсудимой положительного ответа.
– Нет! – резко во всеуслышание заявила та.
По залу прокатился ропот удивления. Решив, что ему изменил слух, судья повторил тот же вопрос, но получил на него тот же ответ.
– Почему вы отвергаете то, что являетесь ведьмой? – прочитал он следующий вопрос из вопросника, предусмотренный на случай отрицательного ответа на первый.
– Потому, что я никакая не ведьма, – также ясно и невозмутимо ответила Катерина.
Главный судья молчал, обдумывая, что делать дальше. В его личной судебной практике это было впервые, когда ведьма категорически отрицала свою вину.
Но тут ему на выручку пришёл более сведущий в таких делах отец Якоб. Вскочив со своего места, он буквально набросился на подсудимую.
– Признавайся! Признавайся, тебе говорят! А то хуже будет, – гаркнул священник.
– Мне не в чем признаваться. Я ничего не сделала, – стояла на своём Катерина.
– Не сделала?! Нам это лучше знать! А ну, читай «Отче наш»! Читай, тебе говорят! – грозно потребовал судья в рясе.
– Lies, lies, lies! – также грозно понеслось из толпы.
Не видя в этом ничего дурного, Катерина стала читать «Отче наш» по-немецки.
– На латыни! На латыни читай, как положено, – тут же перебил её доминиканец. – Надеюсь, ты ещё не сделалась лютеранкой. Только псы-лютеране читают святые молитвы на языке плебеев!
Катерина стала пытаться прочесть «Pater Noster» на латыни, но в самой середине запнулась.
– Вот, видишь, не можешь должным образом прочесть молитву, значит, ты ведьма! – пуще прежнего набросился на неё священник.
– Никакая я не ведьма. Просто я не понимаю латынь, – ответила она, будучи готовой расплакаться.
– И ты ещё смеешь утверждать обратное! Скажи спасибо, что Рейн замёрз до дна, а то мы бы испытали тебя водой, – не унимался суровый доминиканец.
На минуту в зале воцарилась полная тишина, нарушаемая лишь стуком шагов отца Якоба, ходившего вокруг стоящей на одном месте Катерины.
– Будешь признаваться или нет? – первым нарушил молчание доминиканец.
– Не буду! – резко ответила подсудимая.
– Твои старшие сёстры – ведьмы. Значит, и ты – ведьма! – продолжал нападать на неё священник.
– Никакие они не ведьмы. Они обычные сумасшедшие, каких много-премного, – здраво ответила девушка.
В этот момент слово взял судья Рихтер. Его уже ждали в суде по гражданским делам, и он не мог себе позволить и далее наблюдать за тем, что происходит.
– Слушание дела Катерины Лойе переносится на завтра, на это же самое время, – коротко сказал он и встал со своего места.
Все стали расходиться. На Катерину вновь надели кандалы и ведьмину сбрую и повели на улицу, где вновь усадили в телегу. Но повезли её не обратно в темницу, расположенную в башнях Петушиных ворот, а в находящуюся за городом «H?llenturm» – страшную вотчину Ганса Фольтера.
«Адская башня», как её чаще всего называли в народе, представляла собой небольшую крепость с одной большой башней, соединённой крепостной стеной с двумя башнями поменьше. Охранял её целый гарнизон из пятидесяти солдат. В одной из малых башен находились казармы, в которых, по очереди сменяя друг друга, ночевали солдаты, в другой, ещё меньшей башенке, жили подмастерья и ученики палача. Сам Ганс Фольтер жил в доме на окраине Линденталя и ночевать в Адской башне оставался, когда работы было слишком много.
В самой большой башне, которую, собственно, и называли «Адской», с избытком имелось всё, чтобы вытянуть нужное признание даже из куска гранита. В её первом этаже и ещё двух, уходящих в глубь земли, подземных этажах располагались временные тюремные камеры, в которых держали тех, кто ожидал своей очереди за попаданием на верхние этажи или тех, кто получил некоторую передышку между экзекуциями. Но, уже начиная со второго этажа и далее, под самую крышу, тянулись жуткие казематы, камеры и галереи, наполненные всевозможными орудиями, инструментами и приспособлениями, способными как просто причинить боль, так и непоправимо изувечить, а при необходимости просто убить. Адская башня заслужила в народе столь страшную славу, что многие подсудимые спешили сознаться во всём, сразу положив голову под топор, лишь бы не оказаться в этом ужасном месте.
Повозка с Катериной Лойе добралась да места, когда на улице уже стало темнеть. В студёных зимних сумерках Адская башня казалась особенно зловещей.
Высадив Катерину из повозки, городской тюремщик передал её подручному палача Зибелю и сказал, что вернётся за ней завтра в полдень, и к этому времени она должна быть готова к суду. «Быть готовой к суду» значило быть готовой признаться во всём, чего от неё потребуют. Взяв в руки цепь от ведьминой сбруи, Зибель повёл её наверх. Будучи жутким уродом, ещё в детстве обезображенным номой, он тут же начал подтрунивать над юной и симпатичной Катериной, говоря какой, он прекрасный любовник, и как им будет хорошо вместе.
Внутри башни царил жуткий холод, казалось, даже больший, чем на улице. Пахло болью, нестерпимыми муками, человеческими отходами, разлагающейся плотью. Даже просто оказавшись здесь, хотелось сделать всё, только бы побыстрей покинуть это страшное место.
Безобразный хихикающий Зибель, то и дело хватающий Катерину за наиболее привлекательные места, завёл её в просторный полутёмный каземат, чуть освещённый углями, тлеющими в жаровне, и двумя, висящими на стенах, коптящими факелами. Запах тлена и нечистот, пропитавший всю башню, здесь немного заглушался гарью жаровни и копотью тех же факелов.
Едва они зашли, появился Ганс Фольтер, обутый в грубые высокие ледерсены, подбитые железом, и одетый в затёртый камзол из воловьей кожи, изрядно запачканный бурыми пятнами свернувшейся крови. На голове у него был ярко-красный хвостатый капюшон с дырками для глаз, носа и рта, который, согласно обычаю, обязан был постоянно носить палач. Своё лицо мастера заплечного цеха скрывали, отдавая дань не только традиции, но и старинному суеверию, согласно которому палач был безобразен, как сам сатана.
Отогнав прочь Зибеля, он подошёл к Катерине и крепко взял её за плечи, потом за руки, определяя примерный ресурс прочности её тела и сколько оно могло бы противостоять тем действиям, которые он мог предпринять. Правильно определив, что тело юной девицы, жившей весьма бедно и, как правило, скудно питавшейся, не потребует от него каких-то особых и долгих усилий, палач решил приниматься за дело.
В это самое время к Катерине подошёл низкорослый, проворный как крыса, человек, одетый в чёрную, как смоль, бенедиктинскую рясу, и стал уговаривать её во всём признаться, говоря, что то, что с ней будет дальше, поистине ужасно. Но Катерина пребывала глубоко в себе, словно находясь где-то в другом месте, и внешне казалось, что она готова перенести всё, что бы с ней не делали.
Не получив никакого ответа, похожий на чёрную чумную крысу монах убрался прочь. Тем временем Ганс Фольтер стал приниматься за положенную ему работу.
Первым делом палач обязан был сделать всё, чтобы добиться от своей жертвы необходимого признания, не прибегая к насилию. Для этого проводилась специальная процедура запугивания- «schrecken». Во время неё палач почти не прикасался к своей будущей жертве, а лишь демонстрировал ей всякого рода устройства и приспособления, помогающие ему в работе, попутно объясняя принципы их действия и способы применения. Во время запугивания он мог даже прикладывать к её телу свои инструменты или даже заключать её в пыточные устройства, но пока не смел приводить сии устройства в полное действие. Если для этого была удобная возможность, жертву вели в помещение, где в тот момент уже происходил процесс пытки, или в тюремную камеру, где находился человек, уже испытавший на себе как мастерство палача, так и надёжность его подручных средств. Признание, сделанное во время запугивания, всё ещё считалось «добровольным», что на суде могло послужить смягчающим вину фактором. Если всё-таки schrecken не возымело должного действия, палач имел полное право переходить от слов к делу.
Во время сей «предварительной» процедуры Катерину первым делом подвели к широкому деревянному столу, похожему на плотницкий верстак. На нём в ряд были разложены десятки самых различных инструментов: ножей, клещей, щипцов, плоскогубцев, молотков, ножниц, игл и прочего. Все они были разных форм и размеров, и в целом напоминали нечто среднее между медицинскими инструментами, необходимыми для сложных хирургических операций, и инструментами сапожника, чинящего грубые солдатские сапоги. На многих из них были следы гари от частого нагревания в жаровне и старые следы запёкшейся крови. Глядя на этот жуткий арсенал, Катерина ещё больше побледнела, но по-прежнему не проронила ни слова.
От стола с мелким инструментарием её подвели к стоящему рядом железному креслу. Уже от одного только вида этого «lehnstuhl» можно было лишиться чувств. Это было похожее на трон кресло, сплошь состоящее из железа и стали. Вся его поверхность, от высокой спинки до подставки для ног, была усеяна острыми стальными шипами, расположенными в двух-трёх сантиметрах друг от друга. Чтобы испытуемый никоим образом не мог уклониться от какой-либо из колющих сторон, и при этом оставался в полной власти своих мучителей, его тело прижималось к креслу с помощью длинной железной рамы, закрывающейся на замок, руки прижимались к шипастым подлокотникам с помощью железных скоб, также снабжённых стальными иглами, колени фиксировались с помощью прижимающей их перекладины, а икры и ступни просто привинчивались к колющей поверхности с помощью двух винтов. Если даже усевшись на lehnstuhl, испытуемый не уяснял себе всю серьёзность своего положения, палач мог подставить под железное сиденье кресла горящий масляный фонарь или же прибегнуть к дополнительной помощи своих «плотницких» инструментов.
Ознакомив Катерину с этим весьма неудобным для сидения креслом, Ганс Фольтер продемонстрировал ей также отвратительную железную маску, с торчащей изо рта длинной воронкой, через которую в рот жертвы заливали кипяток или горящее масло, и тяжёлые железные башмаки, после ношения которых можно было и вовсе разучиться ходить.
Далее наступил черёд ножных винтов, ломающих коленные суставы и берцовые кости, подъёмных крюков, выкручивающих руки, дыбы, разрывающей тело надвое, деревянной кобылы, действующей на промежность, и «колыбели Иуды», представляющей собой острую деревянную пирамиду, на которую усаживали пытаемого, дополнительно сковав его цепью и навесив ему на ноги гири. Не обошлось и без различного рода плетей, способных как просто бичевать, так и вырывать заодно куски плоти, а также особых издевательских приспособлений, таких как «аист» и «дочь дворника».
Столь тщательную ознакомительную экскурсию по Адской башне можно было объяснить и тем, что Ганс Фольтер действительно хотел, чтобы запугивание оказало нужное действие и ему не пришлось браться за дело по-настоящему.
